знать, где сейчас наши.
моральная поддержка.
месте, откуда говорил полковник Бескапустин, поднялась пальба, сыпучая,
автоматная. Но щелкали и из пистолета, ахнул карабин.
телефона, заорал Бескапустин, -- фашистов тешите? Темно! Темно! А нам
светло?! Докладывайте!
ему карту и посветить фонариком. И хотя свет фонарика только мелькнул, тут
же на берег с шипением и воем прилетело несколько мелких мин, часть из них
разорвалась в воде, пара, по-поросячьи взвизгнув, жахнула на камнях, и
какому-то стрелку до крови рассекло лицо каменной крошкой, работать-то все
равно надо было.
уж его, окаянного. Он и без того злобнее крысы...
майор производил расчеты. Мансуров с тревогой наблюдал, как подсыхает, вроде
бы меньше делается лицо майора, под глазами, над верхней губой и у ноздрей,
на лице уже и земля выступает.
бессильно отвалился на земляную стену щекой.
полка Понайотовым, начал передавать координаты, делать наметки переднего
края, голос его окреп, все команды были кратки, деловиты, веками
отработанные артиллерией, и после, когда Зарубин говорил с командирами
батарей своего полка и с командирами девятой бригады, заказывая артналет на
утро, чтобы под прикрытием его утащить с отмели баркас, то и вовсе не
угадать было, что он едва живой. Но комбриг девятой хорошо знал Зарубина и,
когда кончился официальный разговор, спросил:
Чего-то у них там стряслось...
вообще не гораздый, и если уж повело его на такое...
бы не артиллерия... -- майор знал, что во всех дивизионах, на всех батареях
сейчас телефонисты сняли трубки с голов, нажали на клапаны: все бойцы и
командиры бригады слушали с плацдарма тихий голос заместителя командира
артполка, радуясь, что он жив, что живы хоть и не все,
артиллеристы-управленцы исправно ведут свое дело, держатся за клочок родной
земли за рекой, с которого, может быть, и начнется окончательный разгром
врага. Если он тут не удержится, то негде ему зацепиться, до самой до
Польши, до реки Вислы не будет больше таких могучих водных преград.
общем, правильно наметил, остальное уточним утром. Сейчас главное -- не
бродить и по своим не стрелять. Твои художники-пушкари напали тут на нас! И
чуть не перестреляли...
тебя искали. Во, нюх! Один из них как узнал, где ты и что ранен, чуть было
не зарыдал...
разу и не к месту. Происходя из володимирских богомазов, обожал все вокруг
тихое, сосредоточенное, благостное и оттого не совсем вежливо оборвал
полковника:
тебя боится.
комполка, -- отчего это он взвинчен так? Уж не беду ли чует?"
лейтенант Боровиков -- командир взвода управления артполка, правая рука
майора. -- А мы думали...
немедленно явиться сюда! Вычислитель жив?
И не палите -- здесь везде народ.
потеплело. -- Так радехонек, что и строгости не чует..." -- Навстречу
артиллеристам был выслан все тот же неизносимый, верткий и башковитый вояка
Мансуров. -- "Чего доброго, попадут не под немецкий, так под наш пулемет..."
Далеко от берега штаб уйти не должен -- времени не было, да и на немцев в
оврагах немудрено нарваться.
что сержант побывал уже у Бескапустина. Но когда тут разбираться. Втроем они
побежали, заныряли от взрывов по берегу, густо и бестолково населенному, --
переправлялись все новые и новые подразделения, толкались, искали друг
друга, падали под пулями. Артиллерийские снаряды со стороны немцев на берег
почти не попадали, большей частью рвались в воде, оплюхивая берег холодными
ворохами, грязью и каменьями. Но минометы клали мины сплошь по цели -- в
людскую гущу.
закричал Мансуров, зверьком скользя под самым навесом яра. И по берегу эхом
повторилось: в овраги, в овраги -- суда! Суда! -- звали верные помощники
Мансурова, с ночи к нему прилепившиеся, -- вояки они были уже тертые,
кричали вновь переправившимся бойцам наметом проходить густо
простреливаемые, широкозевые, дымящиеся устья оврагов, в расщелье одного,
совсем и неглубокого овражка запали: -- суда, суда, товарищ сержант! --
позвали и передали из рук в руки телефонный провод. -- "Может, немецкий?" --
не веря в удачу, засомневался Мансуров.
Эй, постовой! Есть ты тута?
сторон все палят. Кто такие?
ворчал в углублении оврага дежурный. -- Головы поднять не дают, кроют и
кроют... -- И дальше, куда-то в притемненный закоулок оврага доложил; --
Товарищ полковник, тут снова наши причапали!
День второй
протоке, можно сказать, по жидкой грязце, продырявленный, щепой ощерившийся
баркас. Немцы вслепую били по протоке и по острову из минометов. На острове
все еще чадно, удушливо дымилась земля, тлели в золе корешки и кучами
желтели треснувшие от огня, изорванные трупы людей.
и не донес, опять вспомнил, что партия не велит ему креститься ни при каких
обстоятельствах.
Ероха. Он не успел кончить фразу: и баркас, и бригаду солдат-бурлаков
накрыло минами из закрепившегося ночью за бугром высоты Сто пламя
изрыгнувшего шестистволь- ного миномета. Бурлаки-солдаты попадали в грязь,
под борт баркаса, дождались, пока перестанет шлепаться сверху поднятая в
воздух жижа и почти по воздуху понесли полуразбитую посудину, из которой в
пробоины лилась мутная вода. В грязи осталось трое только что убитых солдат.
Один солдат, катаясь в грязи, пытался звать: "Братцы! Братцы..."
протоки на берег лез раненый. На камнях сморился. Подтащили его в затень,
засунули в пустую земляную ячейку -- может, какие санитары подберут. Да
что-то не видно санитаров на плацдарме и не слышно никакой медицины. Ни
политруков, ни агитаторов, никакой шелупени не видно и не слышно. Бойцы
взняли на горбы по ящику с патронами и гранатами, мокрый мешок с хлебом,
оставив постового возле баркаса, поволоклись к месторасположению штаба
полка. Комполка Авдей Кондратьевич Бескапустин недавно прикорнул, но его
разбудили. Узнав о баркасе, обрадовался.
добро растащат. Всякие тут художники отираются. Часть боеприпасов и немного
хлеба напрямки к Зарубину.
губами, немо откликнулся. Ему обсказали о друге его, Ерохе, и он увязался с
командой носить боеприпасы. Вынул Ерофея из норы. Солдат уже начал остывать.
Родион обмыл и вытер тряпицей лицо погибшего напарника, руками прикопал его
в раскрошенных взрывами комках глины. Почуяв на берегу возню и шлепанье,
немцы все плотнее и плотнее к навесу яра пускали мины и, не переставая,