Чтение 92–й страницы книги ~Американская трагедия~

Роберта сразу согласилась. Очень многое в поведении Клайда, начиная с
рождества, так возмущало ее, что она совсем растерялась и думала лишь о
том, чтобы без огласки выпутаться из беды и потом пойти своей дорогой, как
бы ни было это горько и тяжело. С тех пор как она поняла, что он больше не
любит ее и явно хочет от нее отделаться, она вовсе не желала удерживать
его насильно. Пусть уходит. Она и одна проживет. Да, она сможет жить и без
него, лишь бы только выпутаться из этой истории. Но, говоря себе все это и
ясно сознавая, что счастливые дни ее жизни прошли безвозвратно, Роберта
закрывала лицо руками и утирала неудержимые слезы. Могла ли она думать,
что все так кончится...

И когда, побывав у Шорта, Клайд в тот же вечер пришел к ней, ужасно
довольный собой и своим подвигом, она внимательно выслушала его объяснения
и сказала только:

- Ты точно узнал, где это, Клайд? Можно спокойно доехать поездом или
там придется еще далеко идти пешком?

Когда он объяснил, что это близко от Гловерсвила - в сущности пригород
- и что врач живет всего в четверти мили от станции, она спросила еще:

- А он бывает дома по вечерам или нам надо будет прийти днем? Лучше бы,
если можно, поехать вечером. Меньше опасности, что кто-нибудь нас увидит.

Клайд успокоил ее: от Шорта он знал, что доктор принимает вечером.

- А ты не знаешь, старый он или молодой? - продолжала она. - Мне было
бы гораздо легче, если бы он был старый. Я не люблю молодых докторов. У
нас дома всегда бывал старый доктор. Мне было бы легче говорить с таким,
как он.

Этого Клайд не знал. Он и не подумал спросить об этом Шорта, но, чтобы
успокоить Роберту, наугад сказал, что доктор средних лет, - так оно
действительно и было.

На следующий вечер оба они - порознь, как обычно, - выехали в Фонду,
где пришлось сделать пересадку. Но вот и нужная станция. Они вышли из
вагона и пошли по ровной зимней дороге, покрытой твердым, слежавшимся
снегом. Идти по ней было легко, и они шли быстро, потому что между ними
уже не существовало той близости, которая прежде заставила бы их медлить.
Еще совсем недавно, думала Роберта, если б они с Клайдом очутились в таком
безлюдном месте, он с радостью замедлил бы шаг, обнял бы ее за талию и
стал бы весело болтать обо всем понемножку: о погоде, о работе на фабрике,
о мистере Лигете, о своем дяде, о новых фильмах, о том, как приятно было
бы съездить вдвоем туда-то, сделать то-то и то-то... А теперь... ведь
именно теперь она, как никогда прежде, нуждается во всей его преданности и
поддержке. Но он - Роберта видела это - был весь поглощен тревожными
размышлениями: не струсит ли она, оставшись одна, не сбежит ли, сумеет ли
сказать то, что нужно, в нужный момент, чтобы убедить доктора помочь ей, и
притом за наименьшую плату.

- Ну, Берта, как ты? Ничего? Не струсишь, а? Уж пожалуйста, не надо!
Помни, ты идешь к врачу, который уже делал такие вещи. Я это точно узнал.
Ты только скажи ему, что с тобой случилась беда, вот и все, и что ты не
знаешь, как быть, если он как-нибудь не поможет тебе, потому что у тебя
нет друзей и тебе совсем не к кому пойти. И вообще дело такое, что ты не
можешь ни к кому обратиться, если бы и хотела, потому что знакомые могут
тебя выдать, понимаешь? А если он будет спрашивать, где я и кто я, ты
просто скажи, что был тут один молодой человек, но он уехал... не называй
никаких имен, а просто скажи, что уехал и ты не знаешь куда... удрал,
понимаешь? А если он спросит, почему ты обратилась к нему, скажи, что
слышала, как он помог одной девушке, - что она тебе рассказала. И объясни,
что ты очень мало зарабатываешь, а то он представит такой счет, который я
не смогу оплатить. Лучше всего попроси его сделать рассрочку на несколько
месяцев или что-нибудь в этом роде, понимаешь?

Клайд так нервничал, стараясь внушить Роберте мужество и энергию,
необходимые, чтобы пройти через все это и добиться успеха, что не понимал,
как нелепы и непрактичны почти все его советы и наставления. А Роберта
думала, что легко ему стоять в стороне и поучать ее, а она должна пойти и
выдержать такую пытку одна. И притом он явно заботится о себе куда больше,
чем о ней. Пусть она сама выпутывается, да так, чтобы ему это все обошлось
подешевле и без особых забот!

И, однако, несмотря ни на что, ее даже сейчас влекло к нему: она любила
его бледное лицо, тонкие руки, его нервное изящество. Она знала: у него
самого не хватило бы ни смелости, ни находчивости для того, что он
заставляет ее делать, - и все же не сердилась. Она только сказала себе,
что хоть он и поучает ее, как ей себя вести, она не очень-то будет
слушаться его советов. Она вовсе не собиралась говорить, будто она
покинута, - это было бы слишком тяжело и стыдно. Она скажет, что она
замужем, но они с мужем слишком бедны и пока не могут иметь ребенка, - все
это, как она помнила, рассказывал Клайд аптекарю в Скенэктеди. В конце
концов разве знает Клайд, что она переживает? Он даже не идет с ней, чтобы
облегчить ей мучительный разговор.

Однако, повинуясь чисто женскому прирожденному стремлению найти в
ком-то поддержку, она обернулась к Клайду, взяла его за руки и замерла. Ей
хотелось, чтобы он обнял ее, приласкал, сказал, что ей нечего бояться -
все будет хорошо... В этом невольном порыве отразилось ее прежнее доверие
к Клайду, - и хотя он больше не любил ее, он высвободил руки и обнял ее,
просто для того, чтобы ободрить.

- Ну, смелее, Берта! - сказал он. - Послушай, нельзя же так. Неужели у
тебя не хватит храбрости теперь, когда мы уже пришли? Надо только войти -
и тогда все будет не так уж страшно, уверяю тебя. Ты только поднимись на
крыльцо и позвони. А когда выйдет он или кто-нибудь другой, скажи, что
хочешь поговорить с доктором наедине, понимаешь? Тогда он поймет, что это
дело секретное, и тебе будет легче.

Он продолжал давать советы в том же роде, и она, не найдя в нем в эту
минуту искренней нежности, ясно поняла, как безнадежно ее положение,
собрала все свои силы и сказала:

- Ну, хорошо, подожди меня здесь. Не уходи далеко, ладно? Может быть, я
очень скоро вернусь.

И она торопливо пошла к воротам и дальше по дорожке, ведущей к крыльцу.

Дверь открыл сам доктор; вопреки представлению Шорта и Клайда, это был
и по внешности и по характеру человек очень трезвый и умеренный - типичный
провинциальный врач: солидный, осторожный, строго нравственный и даже
довольно набожный; он считал себя отчасти либералом, но человек
сколько-нибудь либеральный увидел бы во многих его воззрениях
ограниченность и упрямство. Невежество и глупость большинства окружающих
позволяли ему считать себя образованным человеком. Он постоянно
сталкивался со всяческими проявлениями косности и упадка, с одной стороны,
и здравомыслия, энергии, осмотрительности и преуспеяния - с другой, и в
тех случаях, когда действительность готова была опрокинуть его ранее
сложившиеся взгляды, предпочитал не вмешиваться в нее и предоставлял силам
неба или ада самим решать исход событий. Он был небольшого роста,
коренастый, с шарообразной головой, но с красивыми и правильными чертами
лица, живыми серыми глазами и приятной улыбкой. У него были короткие
полуседые волосы, лоб прикрывала челка - невинное щегольство сельского
жителя. Толстые руки с пухлыми, но чуткими пальцами были спокойно опущены.
Ему было пятьдесят восемь лет; он был женат, отец троих детей, и старший
сын уже изучал медицину, готовясь наследовать практику отца.

Введя Роберту в просто обставленную неуютную приемную, доктор попросил
ее подождать, пока он кончит обедать. Вскоре он появился в дверях
небольшого кабинета, тоже очень просто обставленного: тут стояли
письменный стол, два стула, книжный шкаф и стол с медицинскими
инструментами; в глубине, видимо, находилась еще комнатка с разными
медицинскими принадлежностями. Доктор провел Роберту в кабинет и указал ей
на стул. Его седые волосы, солидность, важность, странная привычка щурить
глаза - все это немало напугало Роберту; однако доктор отнюдь не произвел
на нее такого неблагоприятного впечатления, как она ожидала: во всяком
случае, он старый и кажется если не приветливым, то хотя бы умным и
осторожным. А он посмотрел на нее с любопытством, словно вспоминая, не
встречал ли ее раньше, и затем сказал:

- Ну, давайте познакомимся! Чем я могу вам помочь?

Он говорил негромко, ободряюще, и Роберта была глубоко благодарна ему
за это. Однако, испуганная тем, что вот сейчас, здесь, придется наконец
признаться в ужасной истине, она сидела неподвижно и молча; сначала она
смотрела на доктора, потом опустила глаза и стала судорожно теребить
сумочку.

- Видите ли... - начала она серьезно и взволнованно; в ее лице и голосе
внезапно прорвалось страшное внутреннее напряжение. - Я пришла... я
пришла... то есть... я не знаю, как сказать вам. Когда я шла сюда, я
думала, что сумею сказать, но теперь... теперь я увидела вас... - Она
замолчала, сделала движение, словно собираясь встать, и вдруг воскликнула:
- Господи, как это все ужасно! Я так нервничаю...

- Ну, ну, успокойтесь, дорогая, - сказал он ласково и ободряюще; ему
понравилась эта хорошенькая, но совсем не кокетливая посетительница, и он
слегка удивился, не понимая, что могло привести в волнение такую, видимо,
скромную, серьезную и сдержанную девушку; притом его очень позабавило это
детское: "Теперь я увидела вас".

- Стало быть, вы пришли и "увидели меня", - повторил он. - Но чем же я
вас так напугал? Я всего только сельский врач, знаете ли, и, право, я не
такой уж страшный, как вам кажется! Вы можете вполне довериться мне,
можете рассказать о себе все, что хотите, вам нечего бояться. Если я могу
что-нибудь сделать для вас, я это сделаю.

Он в самом деле славный, подумала Роберта, но такой почтенный и
серьезный и, наверно, очень строгий... и, наверно, будет неприятно
поражен, когда она скажет, зачем пришла. Что тогда? Захочет ли он
чем-нибудь помочь? А если захочет, как все устроится с деньгами? Это ведь
будет очень серьезный вопрос. Если бы Клайд или хоть кто-нибудь из близких
мог быть здесь и говорить за нее! А все же она должна говорить, раз уж она