Чтение 92–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

солнечного света, врывается серебристая птица. Не шелохнутся распластанные,
строго симметричные крылья, будто впаянные в небесную синеву. Как хорошо,
что Нина видит с высоты грандиозную панораму дикого края, где мы нашли
приют. Трудно будет ей поверить, что мы добровольно забились в лесную глушь,
что нам стала дорогой и близкой эта унылая земля.

Самолет, не долетев до нас, разворачивается и, падая на дно долины,
скрывается за вершинами леса. Мы прибавляем шагу. У Улукиткана развязываются
ремешки на олочах, он отстает. Нас нет на косе, какое непростительное
опоздание!..

До косы остается немного больше километра. Вдруг впереди неожиданно
закашлял мотор, еще и еще, перешел в гул и стал отдаляться.

-- Не мог дождаться! -- бросаю я с досадой.

А в это время до слуха долетает человеческий крик. Мы бросаемся вперед,
несемся по просветам. Вот и коса. Она сразу открывается вся, длинной
полосой, прижатая к реке темной стеною смешанного леса. Никого нет. Но на
противоположной стороне косы, где виднеется палатка-склад и чернеет только
что привезенный груз, стоит Нина, одна. Я кричу ей. Она замечает нас,
срывается с места и, точно подхваченная ураганом, легко бежит навстречу. Не
разбилась бы!

Лица не узнать. В перекошенных губах -- ужас. Она с разбегу падает на
меня, но вдруг, крепко став ногами на гальку, откидывает голову на свой
след, показывает туда пальцем вытянутой руки.

-- М-м-ме-е-дведь!..

-- Да что ты, милая Нина, откуда ему тут взяться! Успокойся!

-- Да смотрите, вон он ходит возле палатки, -- и она вся вздрогнула,
как сосенка от удара топора.

-- Э-э, дочка, тебя пугала наша собака Бойка...

-- Бойка?.. -- Нина поворачивается к Улукиткану, доверчиво смотрит в
его спокойное старческое лицо. -- Я перед тем, как ехать сюда, начиталась
про тайгу и не представляю ее без медведей, волков. Вот и насмешила...

-- Ну-ка покажись, какая ты?

Привычным движением головы она отбрасывает назад прядь волос, нависшую
на глаза, вся поворачивается ко мне.

-- Узнаю... Здравствуй, дорогая гостья! -- и мы расцеловались.

С Улукитканом и Евтушенко она здоровается сдержанно.

-- Вот вы какие!.. -- вырывается неожиданно у нее.

-- А ты, наверное, ожидала, что тебя встретят люди, с тигровыми шкурами
на бедрах, с дубинками в руках, обросшие, и поведут в пещеру!

-- В пещеру -- это мило! Но, признаюсь, представляла все хуже, чем на
самом деле, -- поправилась Нина и еще раз быстрым взглядом окинула нас.

-- Не Улукиткан ли это? -- спрашивает она, пронизывая старика пытливым
взглядом и уже готовая наградить его ласковыми словами.

-- Угадала.

-- Я представляла тебя большим и сильным, а ты обыкновенный, к тому же
маленький. -- И Нина вдруг обняла его. Старик размяк от ласки, стоит, ногами
гальку перебирает, не знает, что ответить.

-- Айда за вещами, да и в лагерь. День уже на исходе... -- предлагает
Евтушенко.

Трогаемся к палатке. Идем повеселевшие. Я продолжаю наблюдать за Ниной.
На ней темно-серый костюм из плотной ткани, красная шерстяная кофточка. На
ногах сапоги. Косынку она несет в руке, и легкий ветерок шевелит ее густые,
растрепавшиеся в беге волосы. Она, кажется, помолодела после нашей последней
встречи в Сочи и стала еще обаятельней.

Из-за палатки выскакивает Бойка и несется к нам. Нина пытается
спрятаться за меня.

-- Не бойся, это добрейшее существо на земле. Ты скоро узнаешь, -- и я
легонько подтолкнул ее вперед.

-- А где же Кучум? Я так много слышала о нем!

-- Его нет...

-- Он с Трофимом?

-- Его нет совсем. Недавно погиб.

-- Какая жалость! -- Нина поворачивает ко мне опечаленное лицо. -- Что
же случились?

-- Гнал медведя, наткнулся на сучок, ну и погиб.

Нина неожиданно остановила нас.

-- А я-то и забыла: всем вам от Василия Николаевича большой привет.
Надя ездила к нему в Хабаровск, говорит -- ожил, по палате без костылей
ходит. Через неделю ждут домой...

-- Приедет, непременно приедет, доктур сильнее злого духа, --
перебивает ее Улукиткан.

Мы стаскиваем в палатку груз, доставленный самолетом, берем багаж Нины,
рюкзак, чемодан, свертки и покидаем косу. Гостья успевает одарить нас
великолепными яблоками -- алма-атинским краснобоким апортом. Как приятен их
освежающий аромат, чуждый для этих мест. Иван ест яблоко на ходу, со смачным
треском. Улукиткан настороженно следит за ним, откусывая небольшими
ломтиками сочную мякоть.

Я несу свое яблоко в руке. Оно напоминает мне юг. Далекий юг... Бывало,
раньше, осенним утром, по росе, распахнешь с разбегу калитку и замрешь, не
надышишься спелым яблочным ароматом, скопившимся в лиловом тумане над садом.
Не утерпишь, сорвешь. Еще и еще! Нет уже места за пазухой, а все бы рвал и
рвал. Потом тихонько крадешься к себе под навес и, забившись в постель, ешь
одно за другим...

За носком, за тальниковой зарослью, дымок костра сверлит тихую глубину
сонного неба. Близко лагерь. Ноги шагают быстро. А на горизонте, за
изорванной чертою потемневших листвягов, пылает закат. Оранжевый свет
трепещет над вставшими вершинами гор. И весь воздух над рекою и зеленым
простором тайги чуть звенит, будто где-то далеко, в недрах леса, смолкают
аккорды оркестра.

Вот-вот на землю сойдет ночь...

Мы обходим берегом тальник. Пробираемся чуть заметной тропкой по
закрайку. В воздухе запах дыма и жилья. В просветах мерцает огонек, одинокий
и кажущийся отдаленным, точно где-то за рекою. И как раз в тот момент, когда
мы появляемся у палаток, Петя Карев со своей дружиной спешно делает
генеральную уборку лагеря. Наше неожиданное появление сразу прерывает
работу. Тут уж не до уборки!

Нина с первого взгляда, видимо, поняла, что здесь сами мужчины
управляют бытом и всем хозяйством, что обитатели этой одинокой стоянки,
затерявшейся в лесной глуши, давно не видели женщину и ее присутствие
занимает всех их.

-- Вот и наше стойбище. Тебя бы, конечно, больше устраивала пещера, но
мы, как видишь, в культурном oтношении на ступеньку выше первобытного
человека.

-- Не прибедняйтесь, у вас здесь очень хорошо! -- смущаясь, отвечает
Нина.

-- И это тоже ради твоего приезда.

-- Право же, трогательно. Значит, стоянка подверглась генеральной
уборке.

-- Иначе тут был бы лирический беспорядок... Знакомься, это все
сподвижники Трофима и твои будущие друзья.

-- Здравствуйте, меня зовут Ниной, -- и тут же смутилась, -- кажется,
догадалась, что все эти незнакомые люди знают ее как Любку, слышали о ее
прошлом.

Она поочередно подает всем свою белую, чуточку пухлую руку.

-- А где мне расположиться?

-- Вам приготовлен полог, -- говорит любезно Карев.

Нина старается быть незаметной, но это невозможно. Она смущена,
взволнована, но постепенно свыкается с необычной для нее обстановкой.

Удивленно смотрит на закопченное оцинкованное ведро, в котором варится
на костре ужин, на хвойные ветки, разостланные на полу вместо стола, на
груды лепешек... Ее явно смущает, что есть придется, сидя на земле. А
деревянные ложки у Нины вызывают восторг, они, видимо, живо ей что-то
напоминают.

Только мы сели за стол и повар готовился зачерпнуть разливательной
ложкой суп, как на берегу зашуршала галька под чьими-то тяжелыми шагами. Все
насторожились. Кто-то расшевелил огонь, и вспыхнувшее пламя отбросило далеко
мрак ночи. От реки из-за кустарника вышел Пресников. По его лицу, по тому,
как низко висела у него за спиною котомка, как тяжело передвигались ноги и
волочился сзади посох, можно было без труда угадать, что позади у него
остался тяжелый путь.

-- Умаяла чертова дорога, -- говорит он, но вдруг замечает Нину,
подбадривается, выпрямляет уставшую спину, тянется через "стол" и своей
огромной лапой ловит крошечную руку Нины.

-- Саша Пресников, -- отрекомендовался он.

-- Наш великан и большой добряк, -- добавляю я. -- С хорошими вестями
или с плохими торопился? -- спрашиваю его не без тревоги.

-- Письмо срочное принес от Михаила Михайловича Куцего, сейчас достану.
-- Он торопится выбраться из круга, но задевает ногами за колоду, теряет
равновесие -- и весь, огромный, тяжелый, валится на землю.

Взрыв дружного хохота катится далеко по ночной тайге.

-- Фу ты, черт, опьянел, что ли? -- бормочет Пресников и, схватив
выпавший из рук посох, вскакивает, поправляет сбившуюся набок котомку. --
Письмо потом дам, плохого в нем не должно быть, -- и он уходит в палатку.

-- А ужинать? -- спросил кто-то.

-- Умоюсь, приду.

Мы не стали дожидаться. Разве утерпишь, если перед тобою стоит чашка,
доверху наполненная ароматным супом, сваренным в лесу, на лиственничном
костре, сваренным поздним вечером, к тому же опытным поваром.

Все едят сосредоточенно. Для Нины вся эта таежная обстановка, простота
сервировки стола, костер вместо светильника и дрожащие тени деревьев --
диво. Без привычки, конечно, неудобно сидеть на земле -- некуда деть ноги...