сказал Андрей. - А ведь мне, наоборот, казалось, что ты так ушла в работу,
что забыла и думать обо мне. Это потому, что всегда нужно спорить до конца.
А нам некогда - и мы расходимся или засыпаем, не доспорив.
камни отдают тепло и духота не проходит до рассвета. Из нашего окна были
видны кроны деревьев на Ленинградском шоссе, и мы долго стояли у окна, глядя
на эти чуть покачивающиеся под ветром кроны.
спустились по лестнице, вышли на шоссе.
по Садовой. В садике на площади Восстания мы посидели, а потом я спросила:
куда, все равно куда, потому что везде была эта легкая ночь с ясным
полумесяцем, легко скользящим под легкими облаками, и везде была Москва, и
везде говорили о Чкалове, который летел все дальше и дальше.
Сокольники и поразившись тому, что длинные ряды деревянных домишек - тоже
Москва, спуститься под землю, в метро, и открыть, что Москва - это
просторные залы, ярко освещенные матовыми шарами, далеко уходящие серые
мраморные колонны и выбегающие из под сводов, сверкающие никелем и стеклом
поезда. Еще непривычно было видеть Моховую, залитую асфальтом. Новая площадь
из тесного перекрестка, перерезанного трамвайными путями, совсем недавно
превратилась в настоящую просторную новую площадь. Вдоль Москвы-реки
протянулись гранитные набережные с лестницами, сбегающими до воды.
Москворецкий мост был только что перекинут, и москвичи еще ходили любоваться
его молочными фонарями, трехметровыми тротуарами, массивным парапетом из
бледно-розового гранита. Как очень высокий человек, который долго стоял
согнувшись, Москва начинала разгибаться, поднимать голову, расправлять
плечи...
котором великое совершается почти ежедневно; это невольно вспомнилось мне в
ту памятную июльскую ночь. Москва строилась - ночью это было заметнее, чем
днем, когда движение и шум стройки заглушались уличным движением и шумом.
Вдруг появлялись из-под земли метростроевцы и, громко разговаривая, как
хозяева города, шли по улицам в куртках с откинутыми капюшонами, в резиновых
сапогах выше колен. На Кремлевской набережной каменщики работали под ярким
светом прожекторов. В Охотном ряду строили дом, за высоким забором были
слышны голоса, стук молотков и время от времени что-то тяжелое падало с
глухим обрывавшимся шумом. По Газетному переулку провезли на грузовиках
вдруг сверкнувшие под фонарем полированные темно-красные плиты.
том, что у нас уже лето в разгаре, а там, где летит "АНТ-25", только еще
начинается полярное лето.
окне полуподвала, грузчики таскали их в машину, и в этом месте, вкусно
пахнувшем хлебом, уютно озаренном светом, падавшим из пекарни, тоже говорили
о перелете. Женщина спросила, что это значит - "идем солнцем на мыс
Челюскин"; грузчик не знал, Андрей объяснил, и никто не удивился, что
незнакомый человек, без кепки, в пиджаке, накинутом на плечи, объясняет в
третьем часу ночи на улице, что такое "идти солнцем", и где находится мыс
Челюскин, и какие научные цели поставили перед собой пилоты.
грузовика, и мы с Андреем стали доказывать, что не только рекорд, хотя
рекорд, разумеется, тоже имеет большое значение.
за Великим Северным морским путем открыть Великий Северный воздушный путь.
Во-вторых...
кабине, проснулся, вылез и сел на подножку.
районы Якутского Севера, - продолжал Андрей, забыв о том, что минуту тому
назад сказал, что самое главное - это что-то другое. - И не только
Якутского...
все побежали в пекарню, где под черной тарелкой радио стояли рабочие в
запачканных мукой халатах.
Новой Земли. В очень тяжелых метеоусловиях, обходя циклон, самолет изменил
курс и направился к бухте Тикси... "
светло, а во всех других отношениях он необыкновенно походил на минувшую
ночь. Все с увлечением работали, и дело шло, хотя вчерашних, с трудом
добытых слез оказалось мало и пришлось прибегнуть к другому, более активному
методу - нюханью хрена. Обсуждение моей догадки продолжалось, и Виктор
высказал предположение, что лизоцим находится во всех органах и тканях тела.
Мы встретили эту смелую мысль хохотом - и напрасно, потому что (это
выяснилось через два-три года) он оказался прав.
но несомненной связи с "АНТ-25", который был уже над морем Лаптевых и летел
все дальше и дальше.
вздохом Лена. - Сколько они уже в дороге?
оказывается, Охотское море.
почему-то передвигается все дальше и дальше.
- самый опасный участок.
толстая, кокетливая, всегда тщательно одетая, влетела к нам, не
постучавшись, теряя шпильки, в распахнутом пальто и закричала:
самолет сбросил над городом вымпел и направился к Николаевску-на-Амуре. В
одиннадцать часов десять минут утра Чкалов посадил самолет на маленьком
островке Удд. Самочувствие хорошее. Машина в порядке".
БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ
соответственно и была использована "жилплощадь". В бактериологической
комнате - так было заведено - не полагалось курить; на папиросу мог попасть
инфицированный материал. Болтали и курили у биохимиков не потому,
разумеется, что эта наука сама по себе способствовала подобному
времяпрепровождению, а потому, что здесь не мяукали, как у фармакологов,
кошки и стоял уютный кожаный диван, который я с трудом выпросила у завхоза.
Именно в этой комнате Виктор каждую неделю грозился перевернуть вверх ногами
всю современную биологию, а Иван Сергеевич Коломнин, не выпуская коротенькой
трубочки изо рта, двумя фразами сводил на нет его грандиозные обобщения.
победой, и это был год медленного привыкания старых работников к новым, а
новых - друг к другу. Труднее всего было с Коломниным, и не только по той
причине, что у него был неприятный характер: он работал так, как будто
вокруг него были не живые люди, а автоматы, производящие те или другие
действия, полезные для развития науки. Он был честен, точен, беспощаден к
себе и одновременно чужд той общности научных интересов, без которой наша
лаборатория, как и любая другая, была бы безжизненна и бесплодна. "В науке
нужно интересоваться явлениями, а не людьми", - однажды сказал он мне и
только иронически поднял брови, когда Лена возразила, что человек - это и
есть самое ценное в науке.
стараясь понять и, если можно, приучить к себе этого человека.
работ Коломнина, и по растерянной улыбке, с которой Иван Сергеевич снял очки
и, точно просыпаясь, провел рукой по желтому сухому лицу, я поняла, что
раньше он был глубоко обижен непризнанием своих заслуг в науке. С тех пор на
всех конференциях, институтских и наркомздравских, я стала говорить об этих
заслугах, и не думаю, что работе нашей лаборатории мешало то обстоятельство,
что я, может быть, даже немного преувеличивала их значение.
ли позволительно приложить к научной деятельности понятие "лихость", но
именно это слово неизменно приходило мне в голову, когда, живая, веселая,
похорошевшая, на ходу надевая халат, она влетала в лабораторию. До сих пор в
работе она шла напролом, не ища обходных путей. Теперь у нее появилась
откуда-то изобретательность, даже хитрость. Она любила возиться с испытанием
токсичности препаратов и достигла в этом трудном деле той "красоты", о
которой любил говорить Лавров. И записи у нее были подчеркнуто точны и
необычайно красивы.
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Василенко Иван
Самойлова Елена
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия