этими словами и вместе с тем сознание, что таким тоном не может говорить
какой-нибудь подонок. Первое мгновение Блок посвящал обычаю, который он
соблюдал и над которым сам же смеялся (таким же тоном он поздравлял первого
января: "С Новым годом, с новым счастьем"), а затем с хитрым и лукавым видом
"говорил тонкие вещи", в которых часто было много справедливого, но которые
"действовали на нервы" Альбертине. Когда, при первой встрече, я сказал ей,
что его фамилия - Блок, она воскликнула: "Я готова была держать пари, что
это жидюга! Что-что, а фасон давить - это они умеют". Впрочем, ютом в Блоке
раздражало Альбертину еще и другое. Как многие интеллигенты, он не умел
говорить просто о простых вещах. Для каждой простой вещи он подбирал
изысканное выражение, а затем обобщал. Это надоедало Альбертине - она не
очень любила, чтобы кто-нибудь следил за тем, что она делает, и Блок не
доставил ей удовольствия, когда, заметив, что она, подвернув ногу, сидит
неподвижно, изрек: "Она возлежит на шезлонге, но, в силу своей
веэдесущности, одновременно играет то в нечто, именуемое гольфом, то во
что-нибудь вроде тенниса". Это была всего лишь "литература", но Альбертина
вообразила, что из-за этого у нее могут выйти неприятности с теми, кто ее
звал и с кем она не пошла, потому что, по ее словам, она не могла двигаться,
и этого была достаточно, чтобы ей стали противны лицо и самый звук голоса
молодого человека, который так выразился. Мы с Альбертиной простились,
порешив на том, что как-нибудь погуляем. Я говорил с ней, не сознавая, куда
падают мои слова и во что они превращаются, - я словно бросал камни в
бездонную пропасть. Вообще тот, к кому обращены наши слова, наполняет их
содержанием, которое он извлекает из своей сущности и которое резко
отличается от того, какое вложили в эти же самые слова мы, - с этим фактом
мы постоянно сталкиваемся в жизни. Но если вдобавок мы имеем дело с
человеком, воспитание которого (как воспитание Альбертины для меня) является
для нас загадкой, чьи склонности, круг чтения и взгляды нам неизвестны, то
мы не знаем, будет ли в нем на наши слова отклик более сочувственный, чем в
животном, которому все-таки можно что-нибудь втолковать. Таким образом,
сделать попытку подружиться с Альбертиной означало для меня то же, что
прикоснуться к неведомому, если не к невозможному, это было для меня занятие
такое же нелегкое, как объездка лошади, и такое же успокоительное, как уход
за пчелами или выращиванье роз.
на мой поклон издали. Прощаясь, мы строили планы совместной прогулки. Я дал
себе слово, что когда опять встречусь с Альбертиной, то буду смелее, и
заранее обдумал все, что я ей скажу и даже (ведь теперь я был убежден в ее
легкомыслии) каких ласк я стану у нее добиваться. Но ум так же подвержен
влияниям, как растение, как клетка, как химические элементы, а средой,
меняющей его, когда он в нее погружается, служат обстоятельства, новое
окружение. Когда я снова встретился с Альбертиной, то под влиянием перемены,
происшедшей во мне только оттого, что я был с ней, я сказал ей совсем не то,
что собирался сказать. Потом, вспоминая багровый висок Альбертины, я
спрашивал себя: не выше ли она оценит какую-нибудь любезность, которую она
восприняла бы как бескорыстную? Наконец, временами меня смущали ее взгляды,
ее улыбки. Они могли свидетельствовать и о ветрености, и о глуповатой
веселости в сущности порядочной резвушки. Одно и то же выражение лица, одно
и то же выражение, которое она употребляла в разговоре, допускало различные
толкования; я отступал перед всем этим, как отступает ученик перед
трудностями перевода с греческого.
через председателя. Альбертине пришлось представить меня ей. Глаза у ее
подруги были необычайно светлые, словно дверной проем из темного помещения в
комнату, освещенную солнцем и зеленоватым отблеском искрящегося моря.
моей жизни в Бальбеке. Я часто задавал себе вопрос, что это за люди.
"Господа не из шикарных, - презрительно усмехаясь, заметила Альбертина. -
Старичок в желтых перчатках, этакий мышиный жеребчик, вид хоть куда, правда?
- это бальбекский зубной врач, славный человечек; толстяк-это мэр, только не
карапуз, того вы, наверно, видели, он - учитель танцев, тоже противный тип,
он нас терпеть не может, потому что мы очень шумим в казино, ломаем стулья,
не желаем танцевать на ковре, и за это он никогда не дает нам приза, хотя
здесь только мы и умеем танцевать. Зубной врач - милый человек, я бы с ним
поздоровалась, чтобы позлить учителя танцев, но не могу: с ними де
Сент-Круа, генеральный советник, - из очень хорошей семьи, но ради денег
перешел на сторону республиканцев: ни один порядочный человек с ним не
здоровается. Мой дядя и он входят в правительство, а другие мои родственники
от него отвернулись. Худой, в непромокаемом плаще, это - капельмейстер. Как,
разве вы его не знаете? Дирижирует он божественно. Вы, не слушали "Cavaleria
Rusticana"? По-моему, идеально! Вечером он дает концерт, но мы не пойдем,
потому что это в зале мэрии. В казино-то ладно, но вот если мы пойдем в залу
мэрии, откуда убрали распятие, мать Андре хватит удар. Вы можете мне
возразить, что муж моей тети тоже в правительстве. Но тут уж ничего не
поделаешь. Тетя есть тетя. Не за это же я ее люблю! У нее всегда было только
одно желание - как бы от меня отделаться. Действительно заменила мне мать, -
и это ее двойная заслуга, потому что она мне никто, - моя подруга, и люблю я
ее как родную мать. Я вам покажу ее карточку". К нам подошел чемпион по
гольфу и игрок в баккара Октав. Я подумал, что у меня с ним найдется о чем
поговорить, так как выяснил из разговора, что он дальний родственник и к
тому же любимчик Вердюренов. Но Октав с презрением относился к знаменитым
средам и, кроме того, заметил, что Вердюрен не имеет понятия, когда
полагается надевать смокинг и что поэтому с ним неудобно встречаться в
некоторых "мюзик-холлах", где не так-то приятно слышать: "Здравствуй,
пострел!" - из уст господина в пиджаке и черном галстуке, как у сельского
нотариуса. Потом Октав с нами расстался, а вслед за ним и Андре - дойдя до
своего домика, она туда вошла, за всю дорогу не проронив ни единого слова. Я
особенно пожалел, что она ушла, потому что, когда я заговорил с Альбертиной
о том, как ее подруга была со мной холодна, и мысленно сопоставлял
трудности, должно быть мешавшие Аль-' бертине сдружить меня и своих
приятельниц, и враждебность, с которой, исполняя мое желание, в первый же
день, по-видимому, столкнулся Эльстир, мимо прошли девицы д'Амбрезак, и я и
Альбертина им поклонились.
Альбертины. Это были дочери родственницы маркизы де Вильпаризи, дочери
знакомой принцессы Люксембургской. Владельцы небольшой виллы в Бальбеке, г-н
и г-жа д'Амбрезак были страшнейшие богачи, но вели очень скромную жизнь, муж
всегда ходил в одном и том же пиджаке, жена - в темном платье. Оба
почтительнейше здоровались с моей бабушкой, но ничего этим не добивались.
Дочки, очень красивые, одевались в высшей степени элегантно, но элегантность
эта была городская, а не пляжная. В длинных платьях, в больших шляпах, они
казались существами не той породы, что Альбертина. Она отлично знала, кто
они такие. "А, вы знакомы с малышками д'Амбрезак? Значит, у вас очень
шикарные знакомства. Впрочем, они очень простые, - поспешила добавить она,
как будто в этом заключалось некоторое противоречие. - Они очень милы, но уж
до того строго воспитаны, что их не пускают в казино, главным образом из-за
нас, оттого что у нас чересчур дурной тон. Они вам нравятся? Ну, это как на
чей вкус. Ни дать ни взять беленькие гусенята. В этом, наверно, есть своя
прелесть. Если вы любите беленьких гусенят, то лучшего вам и желать нечего.
Очевидно, они могут нравиться, раз одна из них - невеста Сен-Лу. И это
большое горе для младшей - она была влюблена в этого молодого человека. Меня
раздражает уже одно то, как они говорят - еле шевеля губами. И потом, они
смешно одеваются. Они ходят играть в гольф в шелковых платьях. В их годы они
одеваются претенциознее, чем пожилые женщины, которые знают толк в туалетах.
Вот жена Эльстира - это действительно элегантная женщина". Я на это
возразил, что, по-моему, она одевается удивительно просто. Альбертина
засмеялась. "Одевается она очень просто, это правда, но изумительно и, чтобы
достичь того, что вы называете простотой, тратит бешеные деньги". Туалеты
г-жи Эльстир не задерживали на себе внимания тех, кто не отличался в этой
области определенным и строгим вкусом. У меня такого вкуса не было. Эльстир,
по словам Альбертины, отличался вкусом безукоризненным. Я об этом не
подозревал, равно как и о том, что каждая изящная, но простая вещь у него в
мастерской являла собою чудо, о котором он раньше мечтал, за которым гонялся
по аукционам, всю историю которого он изучал до того дня, когда, заработав
нужную сумму, он наконец получал возможность приобрести его. Но о вещах
Альбертина, такая же невежественная, как я, ничего не могла мне сообщить.
Зато, движимая инстинктом кокетки и, может быть, сожалением бедной девушки,
которая бескорыстнее и тоньше ценит у богатых то, во что она сама не сможет
нарядиться, Альбертина много говорила мне о том, как хорошо разбирается
Эльстир в костюмах, до чего он придирчив: каждая женщина кажется ему плохо
одетой, о том, что для него в каждом предмете, в каждом оттенке заключен
целый мир, а потому он заказывает для жены, платя бешеные деньги, шляпки,
зонтики, манто, красоту которых он научил понимать Альбертину и на которые
человек, лишенный вкуса, обратил бы столько же внимания, сколько я. Впрочем,
Альбертина, занимавшаяся немного живописью, хотя и не питала к ней, по ее же
собственному признанию, ни малейшей "склонности", вообще была без ума от
Эльстира и, благодаря тому, что он много рассказывал ей и показывал,
научилась разбираться в картинах, что не вязалось с ее восторгом от
"Cavaleria Rusticana". Ведь на самом деле, хотя это пока еще не очень
проявлялось, она была удивительно умна, а в тех глупостях, какие она
говорила, была повинна не она, а ее среда и возраст. Эльстир оказывал на нее
влияние благотворное, но ограниченное. Умственное ее развитие не было
всесторонним. Ее вкус в живописи почти догнал вкус в области костюма и во
всех формах изящного, музыкальный же ее вкус намного отстал.
обладающий чем-то большим, далеко не всегда может благодаря этому добиться
чего-то меньшего, - вот почему, даже после того как я поздоровался с
девушками, Альбертина по-прежнему не выказала желания знакомить меня с
подругами: "Вы слишком высокого о них мнения. Не думайте о них - они ничего
собой не представляют. Что может найти в этих девчонках такой человек, как
Панов Вадим
Максимов Альберт
Ларссон Стиг
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия