Чтение 92–й страницы книги ~Удар "молнии"~

пользуясь долгой паузой и словно чувствуя ход размышлений деда Мазая,
сказал Кастрат. - Я позаботился об этом. Вам изменило чувство меры, полезли
в дела, которые не относятся к вашей компетенции. Вы же опытный разведчик,
как мне сказали, имеете аналитический склад ума... Вам интуиция не
подсказывала, что суетесь в петлю? Касаетесь вопросов, не понятных для вас
и потому неразрешимых?

- Мне интуиция подсказывала другое, - признался дед Мазай. - Если после
ликвидации одного террориста от тебя дурно пахло и зубы застучали, значит,
надо бить их в день по штуке. А то и больше. И тогда вы станете уважать
свою службу безопасности, как Интерпол, станете каждый день в штаны делать
от страха, потому что ваша рабская душонка ничего, кроме кнута, не
понимает.

- Только не надо пугать, - Кастрат геройствовал, взбадривая себя. - Руки у
вас коротки, генерал, а скоро сделаем еще короче, если не образумитесь. И
покровителю укоротим, найдем способ. В вашем положении я бы поискал
возможность выйти из игры, пока окончательно не втянулись и не совершили
последнюю глупость. Знаю, вы очень гордый человек, трудно перешагнуть
через... убеждения. Но как человек разумный, вы должны понимать, что это
всего лишь иллюзии. Вам больше ничего не позволят сделать. Вы уже
отработанный материал. Разве не так? Вы этого еще не почувствовали?

Становилось понятно, почему о "Молнии" словно забыли, забыли об отпущенном
трехмесячном и заведомо невыполнимом сроке операции. Не торопили, потому
что ждали, когда генерал элитного спецподразделения, привыкший воевать и
побеждать, имея за спиной крепкую государственную машину, сам прибежит из
Чечни, распишется в собственном бессилии, начнет наводить страх, выдавая
информацию об армии Диктатора, о центрах подготовки диверсионных
формирований и отрядов боевиков, обученных для ведения партизанской войны,
о поддержке режима в исламском мире, и таким способом создаст образ
непобедимого врага. Журналистам бы не поверили, но командиру "Молнии",
профессиональному вояке, видавшему виды, - без сомнений.

А образ сильного противника сейчас был выгоден абсолютно всем, кто прямо
или косвенно, умышленно или вслепую разжигал кавказский пожар.

Кажется, вчера еще служивший двум хозяевам, агент сегодня переходил в
наступление и вербовал генерала, чтобы теперь он влиял на общество,
нагнетая страх и безысходность.

Сознанию раба были неведомы два чувства - стыда и совести. Они мешали
достижению власти и в первую очередь исключались из понятия о свободе
личности. Поэтому испытанная трусость приводила не к раскаянию, а к
наглости, подобострастие обращалось жестокостью, предательство объяснялось
как компромисс.

Все это вызывало у деда Мазая лишь чувство омерзения.

А кое в чем он действительно оказывался прав: "Молнию" считали отработанным
материалом и ничего бы не позволили сделать...

- Да, мне трудно перешагнуть через себя, - пожаловался генерал. - Через
свои убеждения... Но придется, наверное: боевая обстановка, другого выхода
пока не вижу. Ни разу не расстреливал противника, взятого в плен, а тебя
расстреляю. Возможно, будущей ночью, своей рукой.

- Нет, не посмеете! - без прежней уверенности сказал Кастрат, и в
испытующем его взгляде задрожал заискивающий огонек. - Не сможете, рука не
поднимется. Вы - князь, Барклай-де-Толли! Как же ваше благородство? Нет,
ничего у вас не выйдет. Будь вы из Интерпола - поверил бы, а чтобы князь
расстрелял? Или отдал приказ расстрелять?.. - он засмеялся и погрозил
пальцем: - Не пугайте, генерал! Не верю!..

Больше всего он напоминал сейчас мелкого беса - наверное, таким виделся он
верующим людям...

Его образ стоял перед глазами несколько часов подряд, пока не сменился
другим, враз вытеснившим всю нечисть.

Чеченец, как и в тот трагический день в Доме Советов, был снова одет, будто
на смерть, во все белое, держался гордо, как истинный горец, и, кажется,
презирал все, что творится вокруг...

7

В последние месяцы Комендант все чаще и чаще сталкивался с этой женщиной в
коридорах Кремля, в кабинете "генсека", на загородных виллах и даже в
охотничьих домиках. Всякий раз он как-то внутренне собирался, подтягивался,
напрягал мышцы, словно перед броском или ударом, машинально и непроизвольно
опускал глаза, чтобы пройти мимо и не встретиться взглядом, а когда
осознавал себя в этом странном состоянии, чувствовал, как в голове, у
темени, назревает горячий комок неудовольствия и гнева. "Зачем она здесь?
Кто пустил?" - туповато спрашивал он самого себя и тут же вспоминал, что
его рукой же и был подписан пропуск "Всюду", по личной просьбе "генсека".
Тогда он переживал период победы и долгожданная власть казалась ему легкой,
почти невесомой, и пока еще заключалась в череде приятных официальных
приемов, зарубежных поездок к дружественным государям, щедро одаривающим
почетными званиями и членством в клубах и академиях. И в этом триумфальном
шествии, в этой театрализованной мишуре Комендант и внимания-то особого не
обратил на появление этой женщины с грубым и типично выраженным восточным
лицом. Помнится, тогда она привезла с Мальты какую-то старую черную хламиду
с колпаком - будто бы мантию императора Павла I - и в
торжественно-траурной, опять же театральной обстановке Георгиевского зала
обрядила "генсека", дала ему шпагу и напутствовала какой-то малопонятной
астрологической речью. Все кремлевские спектакли Коменданту к тому времени
начинали надоедать, создавали лишние хлопоты, и он уже не вслушивался в
сказанное, с некоторой ревностью отмечая, как завертелись, закрутились
вокруг шефа Бог весть из каких нор и диссидентских трущоб повылазившие
прорицатели, гадалки, астрологи, психотерапевты и прочий человеческий
мусор. Вся эта шевелящаяся юродивая масса, изрекая и предсказывая, в
конечном итоге требовала одного - денег. Кто-то хотел открыть свой центр,
институт, создать школу, новое направление в медицине, в философии,
каких-то астральных науках - одним словом, искали себе приносящее доход и
славу заделье, ловили рыбку в мутной воде. А народ, изголодавшийся в
материалистическом мире по чертовщинке, по гоголевщине и по чуду, кидался
на все это, как на колбасу в магазине. Русскому человеку, запертому в
тесные рамки коммунистической идеологии, всегда хотелось романтики,
сказочности, щемящего очарования непознанных, а значит, необъяснимых
явлений от полтергейста до летающих "тарелок". И в тот победный период
"генсек" давал деньги, а если не давал, то обещал дать: он сам, досыта
накормленный теориями марксизма, хотел чего-нибудь остренького.

А эта женщина чем-то взяла его, обворожила, вползла, как змея за пазуху. И
уже скорее не из ревности - из неясных предчувствий - Комендант называл ее
про себя "Распутин в юбке". Он напрочь исключил какие-либо интимные связи,
амурные увлечения "генсека"; с его точки зрения, в ней и женственности-то
не было, той самой, от которой шалеют мальчики и мужчины. И шеф будто
подчеркнул ее эту бесполость, зачем-то пожаловав звание полковника.
Возможно, попросила сама, возможно, из чудачества, потому что если женщине
дарят не бриллианты, а воинское звание, к этому относиться серьезно нельзя.

В пору триумфальной суеты Комендант на многое закрывал глаза и недооценил
"Распутина", впрочем, тогда и она никак к нему не относилась. Расходились
вполне мирно, разве что от случайно пойманного взгляда ее огромных, черных
и тяжелых глаз на некоторое время в душе возникала необъяснимая тревога,
забываемая потом в делах и хлопотах. Эта гадалка по какому-то своему
графику приносила "генсеку" собственные астрологические прогнозы. Когда они
попадали в руки Коменданта, он откровенно смеялся, читая полную чушь,
предсказывающую мир, благоденствие, великолепное расположение духа и
блистательные государственные успехи, при условии, что "генсек" будет
строго выполнять перечень обязательных действий, например, в определенный
час смотреть на какую-нибудь звезду, держать в руке посланный "Распутиным"
камень, надевать костюм такого-то цвета. В государстве среди восьмидесяти
процентов населения царила убогость, полная достоевщина, а "генсека" тем
часом пользовали гоголевщиной. Впрочем, шеф, судя по поведению, серьезно к
таким прогнозам не относился и часто совал их в корзину, забыв о
рекомендациях. Однако вместе с усталостью от власти он начинал испытывать и
физическую усталость, раздражение, неудовольствие и малопонятный гнев,
взрывающий его неожиданно и некстати. И тогда во дворец зачастила
"Распутин", уже без всяких прогнозов. Они уединялись в комнате отдыха на
час-полтора, после чего шеф являлся несколько успокоенным, иногда
повеселевшим, взбодренным, но при этом ощущался его отсутствующий взгляд и
какая-то ходульность в движениях. Комендант замечал, что он пытается
выполнять задания "Распутина", пьет какие-то порошки из трав, достает из
шкафа и смотрит на ее портрет - и все это, пока не сорвется, не осадит
стакан коньяку. Однажды после тяжелых переговоров, где "генсека" несколько
часов подряд уламывали подписать на будущей встрече в Европе невыгодные для
России соглашения, и уломали-таки, он заснул в кресле в комнате отдыха.
Комендант приказал своим офицерам никого не впускать, а приказ значил