Чтение 92–й страницы книги ~Идущие в ночь~

едой. У них, хвала динне, ничего не вышло, потому что сучья я навалил
поверх тайника тяжелые, да и укутал все достаточно надежно. Размышляя,
не влетит ли мне от Накусты за непредвиденную дневку в лесу, я
направился к Храггам. От Жоша точно не влетит: не зря же он снаряжал
меня, словно посылал в путь на целый круг, а не до заката. Выслушав,
как я вел себя на пересвете, Жош меня похвалит, я был совершенно
уверен.

А вот Накуста... Женщин я понимал плохо. Впрочем, и до сих пор
понимаю плохо.

Людей я почуял перед самым полуднем, когда уже не первый час сидел
в малиннике и проклинал себя. Дело в том, что, пройдя каких-то
полтысячи шагов, я заполз в малинник и затаился. Что-то не пускало
меня в Храгги. Ну не мог я туда идти сейчас, не мог, хоть тресни, и
почему - не понимал. Словно внутри засела какая-то упрямая тварь и
держала меня на цепочке. Потом я сообразил, что и вчера вечером не
слишком-то спешил домой - путь, который я выбирал, скорее позволял
отыскать удобное место для тайника и превращения, чем приближал меня к
деревне. Только вчера я еще сам не понимал, что делаю. В общем, сидел
я в малиннике и переполнялся помалу страхом, когда раздались голоса.
Людей было много и орали они что-то похабное. Часто поминали
"проклятых оборотней" и "осиное гнездо". Кто-то тянул пьяную песню.

Будь у людей собаки, мне бы не отсидеться. Но собак увели к Риве
Чистые братья, а я напоролся на возвращающихся по домам крестьян.
Крестьяне после резни в Храггах перепились пива и не особенно
разглядывали то, что крылось в зарослях.

Полумертвый от страха, я сидел в малиннике еще долго после того,
как голоса затихли вдали. Понятно, о несчастье я еще ничего не знал и
очень переживал, что мне все-таки влетит от Накусты за долгую отлучку.

Лишь спустя добрый час я выполз из укрытия и мышкой поспешил к
деревне.

Запах гари толкнулся мне в ноздри задолго до того, как я проскочил
тропу к реке и осиновые веши. А запах крови я почувствовал только на
границе пожарища. Даже гарь не могла перебить этот острый упрямый
запах, знакомый каждому вулху.

Только это пахла своя кровь, а не кровь умертвленной добычи.

Ничего. Черно-серое пепелище вместо деревни и запах крови
анхайров.

Туес вывалился у меня из рук, и истекающие медом соты упали на
жирную золу.

Мне было тогда неполных десять кругов. И совершенно ясно, что
именно тогда начался теперешний я, теперешний Моран. Вернее даже, не
теперешний, а тот, что совсем недавно встретился в Дренгерте с
Лю-чародеем. Ибо за эти неполные одиннадцать дней пути произошло почти
то же самое, что в лесу у сожженных Храгг.

Жизнь миновала крутой поворот и выбралась на совершенно новый,
неизведанный участок пути. Что ждет там, в неясной пока мгле над
дорогой, уводящей в непроницаемую даль?

Впрочем, я знал. Там ждет Каменный лес.

Дорога к нему ведет через Дикие земли, через наши с Тури души,
через веру и неверие, через вехи воздуха, воды, огня, земли и железа,
через слово, которое нужно держать, раз дал, через кровь хорингов и их
утраченные, и вновь обретенные знания, через магию, проникающую в души
все глубже...

Теперь я понимаю, что имел в виду Лю, когда говорил, что до
У-Наринны способен дойти далеко не каждый. И было лестно думать, что
именно я, отродье и нелюдь, анхайр-полувулх - способен. И Тури
способна, женщина-кошка, мадхет, убившая прежнего хозяина
Беша-Душегуба и ставшая сама хозяйкой своей свободе.

И Корняга, причудливое создание, не зверь и не дерево, наделенное
разумом - способен, хотя ему как раз У-Наринна не особенно и нужна.
Но, вот, идет с нами, даже немало помог, а однажды так и вообще
выручил из совершенно немыслимой трудности. В Сунарре.

Его-то что с нами объединяет? Ну, нас с Тури - понятно, что. Но
Корнягу? Что есть в нем такого, чего не найти в тысячах обычных людей,
которым путь в У-Наринну ни за что не отыскать?

Не знаю. Просто не знаю. Может быть, когда-нибудь я пойму это. Но
для этого нужно будет стать таким же мудрым, как чародеи. Я не могу
понять - таков ли Лю? Иногда кажется, что у него множество лиц и
множество характеров. Что он может быть одновременно и мной, и Тури, и
даже Корнягой. И лекарем Самиром. И Иландом, древним, как небо,
хорингом, помнящим Смутные дни от начала времен. И отшельником Гасдом,
способным предать во имя непонятных мне убеждений. И Кхиссом, навек
оставшимся в Сунарре. И той самой маленькой девочкой, что повстречали
мы у вехи железа. И даже Стражем Руд, железным чудищем во главе
железной свиты.

Может быть и Лю-старикашка - всего лишь одно из множества лиц,
присущих неведомому мне чародею. Все может быть.

Вдруг я осознал, что не удивлюсь, если окажусь прав. У-Наринна
покажет. Умение не удивляться - первый признак мудрости.

Но истинным мудрецом можно стать лишь тогда, когда снова повезет
обрести умение удивляться.

Я чувствовал, что до второго Знака остается совсем немного идти. В
смысле - ехать, я ведь верхом на Ветре. Скорее всего, я успею еще до
пересвета. Горы на горизонте оставались далекими и зыбкими, хотя Ветер
шел размашистым экономным галопом. Я уже имел возможность убедиться,
что он в состоянии скакать так дни напролет. Грустная карса отстала,
но не потому, что не могла угнаться за конем, а из-за той же грусти.
Когда она бывала в добром расположении духа, Ветра она могла и
обогнать.

Меня все больше стал занимать вопрос: почему молчит Корняга? Это
болтливое создание словно воды в дупло набрало. Конечно, досталось ему
недавно, обгорел, но ведь сам говорит, что ничего страшного. Не
сожрало его пламя - значит, оклемается. Непохоже, чтобы он особенно
страдал от этого.

Мне кажется, он что-то чувствует. Что-то очень неприятное, но мне
говорить либо не хочет, либо побаивается.

Я придержал Ветра и пустил его шагом. Пусть отдохнет, порядком уже
отмахали. Хорошо скакать по равнине, расстояния съедаются мигом, не то
что по горным осыпям или по лесу - день тащишься, а с места вроде и не
стронулся.

- Скажи-ка, пень мой любезный, - обратился я к Корняге, и тот даже
екнул от неожиданности. Наверное, моя вежливость его поразила. -
Слышь, нет?

- Слышу, Одинец, слышу...

Корняга говорил с опаской и плохо скрываемым удивлением.

- Ты чего притих, а? Обыкновенно болтаешь, как сорока, а тут
второй день от тебя слова не добьешься.

- Ну... - протянул Корняга, лихорадочно прикидывая: как бы
поудачнее соврать. Но я его видел насквозь.

- Только не нужно сказок, - предупредил я. - Ты тоже что-то
чувствуешь?

Корняга поежился, шевелясь на плече.

- Чувствую, Одинец.

- Что?

- Магию.

- Ты способен чувствовать магию?

- Да. Я ведь тоже, в общем-то, порождение магии.

- Чьей? - неожиданно заинтересовался я. - Хорингов?

- Нет, тех, кто правил этим миром до них.

- Предтечи?

- Да. Но они, понятно, называли себя иначе.

- Как?

- Ар...

Я, вывернув шею, умудрился в упор глянуть на Корнягу. И Корняга
осекся.

- Не знаю, - наконец признался он. - Откуда мне знать?

Действительно - откуда?

- Что за магия? - спросил я, возвращаясь к более насущным
вопросам.

- Тоже не знаю. Но она преследует нас. Знаешь, что мне на ум
пришло? Ползет себе жук по столу в темной пустой таверне. А над столом
склонился человек с лампой в руке, и круг света падает на столешницу.
Маленький такой круг, жук едва умещается. Он хочет выскользнуть из
круга света, лапами перебирает, спешит, бежит, но человек двигает
лампу - и круг света настигает жука вновь. Жук снова бежит - но ему не
уйти, потому что в сравнении с человеком и лампой жук - ничто. Он
может только подбежать к краю стола и упасть на пол.

- Жуку падение со стола совсем не повредит, - заметил я,
пораженный таким поэтичным сравнением. Ну, дает пень! - Если ты хотел
сказать, что мы бегаем по краю стола.

- Но круг света настигнет жука и на полу, - вздохнул Корняга. -
Даже если он не разобьется. К тому же, на полу жука легче раздавить
сапогом, чем на столешнице.

- Значит, останемся на столе, - решил я и ненадолго умолк.

По правде говоря, Корняга очень удачно облек в слова все то, что я
чувствовал. А чувствовал я вещь, которую боялся в этом мире сильнее
всего.

Охоту. На оборотней. На меня и Тури. Чужая магия кралась по нашему
следу, нащупывала нас с карсой, выискивала на пути в У-Наринну. С