вас чувство юмора, а опять бы хотел проверить себя. Вы слушаете?
ты намазан маслом. А? Как? Хорошо?
Однако никто не позвонил.
А когда проснулся, почувствовал, что вот-вот что-то должно случиться или
уже случилось. Он поднял голову и на одном из стульев увидел знакомый
футляр. Данилов вскочил, чуть ли не прыгнул к стулу, растворил футляр и
увидел альт Альбани.
шутил, и не придала значения его звонкам, ведь он не слышал ее ответов и
не знал, как она приняла его слова. Возможно, и в том, серьезном,
разговоре она видела долю шутки. Коли так, оно к лучшему. Впрочем, вряд ли
Наташа, та, какую Данилов знал, могла посчитать все шуткой... И не
позвонила она утром оттого, что все понимала. И когда она увидит Альбани,
она ни о чем не спросит. Так думал Данилов.
потому, что не желал радостей Валентина Сергеевича или кого там, кто
возвратил ему украденный инструмент. Выходило, что он ни на минуту не
исчезал из Москвы, но пока в его московской жизни, как будто бы главной
реальности Данилова, была ощутимая щель, вызванная пребыванием в Девяти
Слоях. И она, эта щель, еще не представлялась Данилову иллюзией. Края ее
не смыкались. Увидев Альбани, он тут же вспомнил о похитителях
инструмента. Если бы он принялся носиться с Альбани, то-то бы им было
удовольствие. Впрочем, может, он и ошибался. Может, для них это было
простое дело. Когда следовало - отобрали, прояснилось - вернули. Не на
складе же хранить инструмент, там хватает хлама. И все-таки Валентин
Сергеевич не случайно перед расставанием интересовался, нет ли у Данилова
просьб. Он-то знал: Данилов мог просить об одном.
сразу, а, походив возле открытого футляра и одевшись, не спеша, как бы
нехотя, поднял инструмент и положил его на стол. Ему бы опять любоваться
альтом, часами оглядывать все линии его грифа и обечаек, а потом играть и
играть, забыв обо всем, снова ощутив инструмент частью своего тела, своим
голосом, своим нервом, своим сердцем, своим умом. А он лишь проверил звук
(его ли это инструмент, не подделка ли умельцев Валентина Сергеевича), и,
убедившись, что Альбани - подлинный (тут его обмануть не могли), сыграл
легкую мазурку Шумана. И, укрыв альт кашмирским платком, закрыл футляр.
сбил пламя. Однако сбил...
умозрительная, не было в нем легкого присутствия счастья, не было порыва,
какой не потерпел бы оглядки ни на кого и ни на что, не было упоения. Ну,
вернули - и ладно. Они и должны были вернуть...
будет хорош..." В театр ехал на троллейбусе. Думал: надо сообщить в
милицию и в страховое учреждение о находке альта. Дело это виделось ему
деликатным. Страховое учреждение ладно. Но вот в милиции от него,
наверное, попросят объяснений, каким образом объявился пропавший было
инструмент. Или что же он, Данилов, морочил головы, а сам запрятал альт
где-нибудь во встроенном шкафу и забыл? "Подкинули! - отвечал Данилов
мысленно работникам милиции. - Подкинули!" И это не было ложью.
опаздывал. Наталкивался на прохожих, извинялся, бежал дальше. Его ругали,
но без злобы и привычными словами, никто не обзывал его сумасшедшим.
Когда-то, года через три после выпуска, он несколько месяцев жил в
Ашхабаде. В Москве в приятном ему оркестре место лишь обещали, и Данилов,
поддавшись уговорам знакомого, улетел в предгорья Копет-Дага, играть там в
театре. В театр он ходил московским шагом, и многие признавали его
сумасшедшим. Один кларнетист говорил, что Данилов вредит своему искусству,
что удачи художников и писателей в пору Возрождения и даже в девятнадцатом
веке объясняются тем, что люди никуда не бежали, а жили и думали
неторопливо, к тому же были богаты свободным временем. Данилов хотел бы
верить в справедливость утверждений кларнетиста, однако верь не верь, но
утверждения эти были сами по себе, а жизнь Данилова сама по себе. К тому
же Леонардо наверняка тоже вечно куда-то спешил, а уж Рафаэль - тем более.
Словом, кларнетист Данилова не уговорил. Да и жизнь требовала от него все
более резвых движений. Если бы тротуары заменили лентами эскалаторов, то и
тогда Данилов несся бы по ним, куда ему следовало.
посчитала бы его ненормальным...
чувствовал, что это беспокойство протекает от стены, за какой находился
зрительный зал. Но причину беспокойства понять он не мог. В перерывах
Данилов не имел отдыха. Вместе с Варенцовой они просмотрели планы шефских
концертов. На тормозном заводе и в типографии Данилову предстояло играть в
составе секстета. Данилов считался как бы деловым руководителем секстета,
и когда он спросил, кто поедет с секстетом из вокалистов, Варенцова
назвала ему баритона Сильченко и меццо Палецкую, однако Палецкую именно
ему надо было уговорить. Данилов кинулся искать Палецкую. Потом Данилов
поспешил в струнновитный цех. Мастер Андрианов давно обещал Данилову
заметку для стенной газеты "Камертон", сам приходил, а потом пропал.
"Номер уже скоро надо вешать..." - начал было Данилов, но, упредив его
возмущенно-заискивающую речь, Андрианов достал из кармана два исписанных
листочка. Данилов поблагодарил Андрианова и побежал на репетицию. "Еще бы
две заметки выколотить, - думал Данилов, перепрыгивая через ступеньки, -
из Собакина и Панюшкина. И будет номер". Успел до прихода Хальшина,
дирижера. Альтист Горохов, всегда осведомленный, шепнул ему: "Говорят,
Мосолов будет наконец ставить "Царя Эдипа". То есть не то чтобы говорят, а
точно". Горохов знал, что новость Данилова обрадует, Данилов давно считал,
что Стравинского у них в театре мало. "А потянем? - усомнился вдруг
Данилов. И добавил мечтательно: - Вот бы решились еще на "Огненного
ангела". Данилов, восторженно относившийся к прокофьевскому "Огненному
ангелу", годы ждал, чтобы решились. Впрочем, он понимал, отчего не
решаются. Мало какому театру был под силу "Огненный ангел". "Об "Огненном"
и надо дать в "Камертоне" статью! - осенило Данилова. - Но кто напишет?
Панюшкин? Или взяться самому?"
на подставке (повторяли второй акт "Фрола Скобеева"), Данилов в паузе
перевернул андриановские листочки и прочел: "Большая люстра". Андрианов
увлекался прошлым театра, порой сидел в архивах, не раз приносил
любопытные заметки (в газете Данилов завел рубрику "Из истории театра").
Теперь он делился сведениями о большой люстре зрительного зала. "Вот оно
отчего", - сказал себе Данилов, имея в виду беспокойство, возникшее в нем
в начале репетиции. Сейчас, играя, он взглядывал на листочки Андрианова,
читал про мастеров бронзового дела и хрустального, читал про рожки,
кронштейны и стаканы для ламп. "Всего большая люстра состоит из тринадцати
тысяч деталей", - заканчивал заметку Андрианов.
пересилить себя и не смотреть на большую люстру. Из ямы она была хорошо
видна ему. Куда лучше, нежели ноги балерин. Теперь уже не смутное
беспокойство испытывал он, а чуть ли не страх. Прежде Данилов любил
люстру, называл ее хрустальным садом, не представлял без нее театра,
теперь она была ему противна. Причем эта, провисевшая в театре, судя по
исследованиям Андрианова, восемьдесят шесть лет, была куда больше и
тяжелей той! Порой Данилов голову пытался вжать в плечи, до того реальным
представлялось ему падение тринадцати тысяч бронзовых, хрустальных,
стальных, стеклянных и прочих деталей. Наверняка и их падение было бы
красиво, игра граней и отсветов вышла бы прекрасной, правда, откуда
смотреть... "Да что это я! Чуть ли не дрожу! Пока ведь нет никаких
оснований..." Так говорил себе Данилов, однако в антрактах тут же бежал из
ямы. И люстра-то висела не над ямой, а над лучшими рядами партера, туда бы
ей и падать. А Данилов выскакивал в фойе и буфеты. Но и там повсюду висели
свои люстры, не такие праздничные и огромные, однако и они были бы для
Данилова хороши. "Если я такой нервный, - ругал себя Данилов, - надо не
тянуть с хлопобудами, надо позвонить Клавдии".
в театре, хотя некоей тенью с потушенными огнями она плыла над ним и в
Останкино. Дома в Останкине была Наташа. Она открыла Данилову дверь,
впустила его в квартиру и прижалась к нему. Данилов ничего не говорил ей,
только гладил ее волосы, потом Наташа отстранилась от Данилова, в глазах
ее он увидел все: и ночное прощание с ним, и нынешнюю радость. Он был
благодарен Наташе, он любил ее и знал, что от ноши, какую она взялась
нести, связав свою судьбу с ним, она ни за что не откажется, она согласна
и на ношу более тяжкую, она сама выбрала эту ношу, она - по ней. "Что
будет, то будет, - думал Данилов. - А сейчас хорошо, что она со мной".
пойдем на кухню...
Мережковский Дмитрий
Корнев Павел
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Никитин Юрий