шепотом, досказал: - А храм созижди. Дай покой в нем праху моему, а земле
своей - зримую святыню православной веры, и почтен будеши в потомках
своих!
в Мячково ломать камень.
Москве-реке. Под холмом стаскивали с судов и вздымали телегами и
волокушами на гору. Вся площадь и улицы кремника уже были запружены
камнем. Вызванные на городовое дело мужики и княжеские холопы споро копали
рвы, заполняли битняком и грубыми глыбами дикаря. В ямах творили известь.
Мастера меж тем тесали белый известняк, выбивая грубые узоры для будущей
церкви (добрых мастеров каменного дела мало осталось на Руси).
закладывало уши, дети - как взбесились, из утра пропадали на площади. Сам
наследник Симеон Иваныч, десятилетний вихрастый сорванец, не пораз уже
получал подзатыльники от дюжих мастеров, что разгоняли озорников, не очень
разбираючи, чей там Сенька, Ванька али Васька лезет под ноги, мешая
работникам, тем паче что и боярчата и княжата бегали по кремнику в
простом, ежеденном, мало отличаясь от посадских мальчишек, и домой
возвращались измазанные до ушей каменной пылью, глиной и известью.
Означили углы, алтарь и основание жертвенника. Князь Иван и виднейшие
бояре в этот день трудились с заступами и кирками в руках. Митрополит Петр
после освящения будущего храма сам заложил себе гробницу близ жертвенника.
Он работал, совлекши ризы, в подряснике сурового холста, обнаружив
недюжинную силу старческих рук. И не ушел, хоть и весь был уже изможден и
в поту, пока, с помочью своих клирошан, не уложил тесаные плиты на
основание, не вывел стенки и не покрыл каменною кровлею пустую еще будущую
домовину свою. Разогнувшись, уже почти теряя сознание, он обозрел кипевшую
вокруг него суету стройки и еще раз благословил тружающихся, прежде чем
неверными шагами, поддерживаемый служками, удалился наконец в свои хоромы
близ княжеских теремов.
старое сердце свое. Но на третий поднялся, одолевая слабость, правил
службу в Михайловском храме, и москвичи, что уже судачили по дворам о
тяжкой болезни митрополита, убедились в этот день в ошибке своей...
поднимающиеся стены храма (а осень, грозя дождями, скоро должна была
прекратить работу мастеров), чуял, что свершения здания ему уже не
увидать. Когда дожди остановили работы, а затем снег прикрыл своим мягким
саваном и начатые стены, и площадь, и холмы белого камня на ней, Петр
понял, что уже не должно ему медлить, ни дожидать окончания работ, -
надлежит обозреть еще раз, сколь мочно, обширное хозяйство митрополичьего
дома и приуготовить себя к отшествию в мир иной. На место свое, место
митрополита русского, он сам назначил архимандрита Феодора, мужа
достойного и известного ему издавна, мало надеясь, однако, что
Константинопольская патриархия утвердит избранника. Все же, и в том
случае, ежели пришлют другого, не должно дому церковному оставаться без
главы и на мал срок междувременья, дондеже пришлют иного избранника.
Феодора Петр теперь так и держал при себе, не отпуская. С холодами он
почувствовал себя несколько бодрее. Князю Ивану, что намерился было сидеть
при нем, воспретил сие, тем паче что дела господарские были тревожны. Петр
уже мало вникал в новые ордынские пакости на Руси, ссоры и споры в
Ростове, Суздале, Смоленске и на далекой Волыни, в начавшуюся вновь котору
москвичей с Тверью... Перед ликом вечности все это теперь казалось слишком
ничтожно и не заслуживало усилий ума.
умирает. При нем в этот час был епископ луцкий Феодосий, он и совершил все
потребное. Перед смертью, - в этот, последний, день - он еще нашел в себе
силы как обычно справить службу. Окончив богослужение и не разоблачаясь,
Петр тут же созвал многих нищих, увечных и больных, созвал иереев и
черноризцев-монахов и монахинь и начал раздавать всем щедрую милостыню.
Уже возвратясь из церкви, собрал домочадцев, клириков и слуг. Всех
наградил и наделил добром. Князя Ивана не было на Москве в ту пору. Вместо
него Петр вызвал к себе старого тысяцкого Протасия, старейшину московских
бояр, и семидесятилетний старец, не стряпая, явился к митрополиту.
Крутицкие терема, обложенный пестрыми подушками ордынской работы, и был
так слаб и изможден видом, что Протасий, для коего смерть уже не являла
особого ужаса, подивился все же: как смог этот ветхий муж еще несколько
часов назад выстоять службу, в тяжелом облачении читать и подымать руки, а
потом, стоя, раздавать милостыню сотням людей и теперь еще говорить и
что-то делать? Но Петр взглянул на него ясно, движением бровей попросил
себя приподнять и произнес нежданно твердым, хоть и негромким голосом:
достоит тебе прияти последнюю волю мою!
связок ладонь. Иереи, что наполняли покой, теснясь, вышли один за одним в
низкие двери, однообразно пригибаясь под притолокой. Остались только трое:
архимандрит Феодор, служка и писец.
подняв руку, благословил Протасия. Помолчав, добавил: - И тебе мир, чадо!
и верно чадом, дитем пред отходящим мира сего митрополитом. О столь
мужественной смерти он, воин, и сам бы молил Господа! Но было и еще нечто
во взоре Петра, некая скорбь невысказанная, обращенная именно к нему.
Протасий вздрогнул, почуяв и почти угадав, о чем была та немая скорбь
Петра. <Неужели грех мой, тот грех давний, еще не искуплен смертями
многими, гибелью первого сына, не прикрыт смертью Юрия и все еще тяготеет
над родом моим?> Смутно, из дали дальней, прихлынули и отступили
воспоминания, но Петр не сказал более ничего ни словом, ни взглядом.
Видимо, знание, пришедшее к нему с того берега, из мира иной жизни, не
смел он передать земному собрату своему.
ларец, Петр сухими руками коснулся крышки, надавил с усилием, и она
медленно открылась, показав Протасию тесно уложенные рядами иноземные
золотые, которых было много, очень много!
преосвященного отца нашего, - с запинкою, взглянув на Петра, пояснил
архимандрит Феодор. Протасий принял ларец и почуял нешуточную тяжесть
золота - едва удержал. Подумал, что надо вызвать слугу, но его уже
упредили. В покой вступили, вызванные архимандритом, стремянный и
оружничий Протасия и бережно переняли ларец и грамоту с исчислением
содержимого и перечнем: на что и сколько жертвует митрополит из богатств
своих, которые теперь, при конце земного пути, все раздавал и дарил тем,
кто еще нуждался в зримых сокровищах.
незаметно и он, помнивший еще Кирилла, привык к Петру и не мыслил уже без
него града Москвы. На улице, садясь на коня, он еще оглянулся на терема,
церкви, на остолпивший крыльцо народ и свою дружину, на белый снег,
опушивший кровли и серое зимнее небо, в котором чуть-чуть только
проглядывала сквозь ровную пелену облаков задумчивая легкая голубень,
увидел все это и подивился обычности увиденного, тому, как упорно
непрерывна жизнь, не желающая замечать отдельной человеческой смерти...
его помощью с ложа и стал на вечернюю молитву. Уже кончая молебен,
оборотился к Феодору и попросил:
глубоко вздохнул, чуть-чуть улыбнулся и смежил глаза. Лицо его оставалось
покойно, не дрогнуло, ни судороги не прошло по телу, - поэтому Феодор
сперва даже и не понял, в какой миг остановились в нем навсегда дыхание и
жизнь.
одного заступника и печальника Золотой Руси. Князь Иван, вызванный загодя
Протасием, получил скорбную весть в дороге, так и не поспев проститься со
своим митрополитом, и о последних часах его потом вызнавал из рассказов
тысяцкого, архимандрита Феодора и своего крестника Алексия, который также
присутствовал при последних часах Петра.
пустой. Из Орды он воротился в долгах, приведя с собою татарских
должников, и те, взимая серебро по заемным грамотам князя, разорили весь
город. Хан Узбек меж тем гневался и говорил, что тверские князья ему
надоели, что они крамольники, вороги хана и <ратные ему>, - хотя о какой
уж тут рати на Орду можно было сейчас говорить! Ни Новгород, ни Москва не
подчинялись тверскому великому князю. Ордынский выход собирался со скорбью
и трудом. Суд над Дмитрием, тянувшийся целый год, высосал всю тверскую
казну - на подарки вельможам и хану ушли даже родовые реликвии. Анна
ничего не жалела для спасения старшего сына. И все равно кончилось казнью.
Вдосталь поживясь за счет несчастной Твери, ордынцы так-таки и не
выпустили из своих рук Дмитрия. Анна сильно постарела за этот год. Еще
высохла. Перестала совсем улыбаться. Ежели бы не младший сын, Василий,