с новгородцами, Иван уже заранее намечал, что он заберет себе), были посланы
ратные для охраны и отгоняли зарвавшихся воев, - великого князя добро!
хозяйстве. Ему рассказали, что здесь полотняный промысел. Принесли образцы
полотна, привели Демида.
- случай был единственный - изложить Ивану снедающие его замыслы о развитии
полотняного дела на Руси:
А государю великому сверху виднее, и польза от того бы всей стране пошла!
государю), оглядел мастера, остался доволен. Дело, видимо, знает, а что
говорит неподобное, дак что с холопа спрашивать! Посмотрел еще раз полотно:
в самом деле хорошо, голландского не хуже. Решил - надо будет его оставить,
пусть работает по-прежнему. А волость подарить матери, свое будет полотно.
Наклоном головы он дал знак, мастера увели. Из дальнейших слов московского
дворянина Демид понял, что его помиловали и что из Демида он превратился в
Демитку.
задержать, но в конце концов решили, что держать не стоит, помощи от того
никакой, только хлеб будут есть. Уехали, еще прежде, низовские гости.
конец, бежал, возмутив соратников, Иван Кузьмин, зять Захарии Овина.
Кузьмин, опасавшийся казни государевой, устремился в Литву, под королевскую
защиту. Жалкий слепец, так и не понявший, что нужен Казимиру не он, а его
земли и что безземельных панов, жаждущих получить села с крестьянами, у
короля Казимира и так некуда девать, и скорее бы им были розданы (повернись
иначе историческая судьба) земли Великого Новгорода, а не ему даны земельные
владения в Литве, не ему и не ему подобным отломышам от дерева родины!
Четыре года спустя опустившийся, растерявший слуг, он воротится в Новгород в
тщетной надежде прожить тихо, и будет в свою очередь схвачен наместниками
великого князя Московского.
судьбы. Кто же оставался, сидели по домам, не разъезжали по городу на
дорогих конях. Новгород построжел, виднее стал черный народ на улицах, не
перед кем стало вжиматься в тын, пропуская гордо скачущих всадников.
уехал тайком сын казненного воеводы Никифорова, Иван Пенков с сестрою
Ириной, подругой Олены Борецкой. Со дня гибели отца Иван жил в непрерывном
страхе и наконец не выдержал. С опасением ехал он и к великому князю.
выглядывавшая из возка, ехала легко, радостно. Перед нею, еще незнакомая,
брезжила новая судьба. Ей суждено было выйти замуж за знатного московского
боярина, и хоть она не знала еще о том и о женихах не думала - но все в ней
устремлялось к неведомому, и все ободряло ее: и веселый снег, что бойко
укрывал промерзшую землю, и ожидание встречи с московскими вельможами, и
молодость, пора дерзости, пора надежд.
под Новгород.
послов во главе с владыкою Феофилом.
Федоров от пруссов, Яков Федоров от Плотницкого конца и Лука Полинарьин от
Славенского. С ними пятеро житьих: Александр Клементьев, Ефим Медведнов,
Григорий Киприянов Арзубьев, Филипп Килский и Яков Царевищев, купец.
ночь разом стал Ильмень, и день ото дня лед на озере крепчал.
стояли тесной кучкой перед ним. Феофил начал говорить:
господине, богомолец твой, и архимандриты и игумены и все священницы всех
седьми соборов Великого Новгорода тебе, своему великому князю, челом бьют!
душно. Иван смотрел на послов со спокойным любопытством: город был в его
власти. Почти в его власти. Он ждал. Феофил продолжал говорить:
отчину свою, на Великий Новгород! Меч твой и огнь ходит по новгородской
земли, и кровь крестьянская льется! Смилуйся, государь, над своею отчиною,
меч уйми и огнь утоли, кровь бы крестьянская не лилася, господине государь,
помилуй! И я, господине, богомолец твой, с архимандриты, и с игумены, и со
всеми священники седьмью соборов тебе, своему государю, великому князю, со
слезами челом бьем!
кони. И потому, что на сотнях верст горели новгородские деревни, от уставных
слов архиепископа веяло горем и безысходностью. Далее Феофил вновь просил за
поиманных полтора года назад пятерых великих бояр.
степенного посадника Фомы Андреича, степенного тысяцкого Василья Максимова,
бояр, купцов, житьих и черного народа и всего Великого Новгорода, "мужей
вольных". Иван чуть повел бровью, услышав это, набившее ему оскомину
прозывание. Вот они, мужи вольные, с мольбою пришли! Нет, он не усмехнулся,
он слушал. Яков Короб повторил то же, что Феофил, просил унять меч и
отпустить поиманных прежде. Следующим выступил Лука Федоров, просил
пожаловать, велеть поговорить им с его боярами. Иван согласно наклонил
голову. На этом торжественная часть переговоров окончилась. Иван пригласил
послов отобедать у него.
и помочь в переговорах. Затем вновь просили великого князя, чтобы пожаловал,
"велел с бояры поговорити".
Борисовичей. Дальнейшие переговоры велись через этих бояр. Послы и бояре
государевы сидели в горнице напротив друг друга и говорили по очереди.
выпустить пятерых бояр великих, что томились в заключении. Лука Федоров
предложил, чтобы Иван Третий ездил на четвертый год в Новгород, имал по
тысяче рублев, суд же судил бы наместник вместе с посадником, оставляя
решение спорных дел на волю князя, заодно он попросил, чтобы не было позвов
в Москву. Яков Федоров просил наместника не вступаться в суды посадника.
Житьи принесли жалобу на мукобрян, черноборцев великого князя, которые
творят самоуправства, не отвечая по суду посадническому. Яков Короб заключил
перечень жалоб осторожным согласием на иные требования великого князя:
"Чтобы государь пожаловал, указал своей отчине, как ему Бог положит на
сердце отчину свою жаловати, и отчина его своему государю челом бьют, в чем
им будет мочно быти".
земель, окупа и прочего, Новгород готов согласиться. Это было много, очень
много, но меньше того, что Иван хотел и мог получить теперь, а он теперь
хотел получить все.
Городище и пригородные монастыри.
домчались от Сытина до Бронниц, темнело. Тотчас началось согласное шевеление
конных ратей. В быстро сгущавшихся сумерках промаячило обмороженное лицо
Данилы Холмского. Он сутки не слезал с коня и сейчас прискакал встретить
гонца с давно ожидаемым приказом. Переговорив с Ряполовским, он поскакал в
чело своих ратей. Холмский боялся, что новгородцы опередят его и сожгут
монастыри под носом у московских войск.
Городище не было их ратей. Московские всадники невозбранно тянулись по
заранее проложенным тропинкам, сквозь перелески, подымаясь на взгорки и
ныряя в ложбины замерзших ручьев и рек. Шли тихо. Слышались только редкий
звяк, сдержанное ржанье коней в темноте да хруст мнущегося снега. Из кустов
вывертывались молчаливые издрогшие на морозе сторожи, указывали путь.
монашек, как оказалось, из братии Клопского монастыря. Нарочито поджидал
ратных. Монашка привели к Ряполовскому. Боярин недоверчиво поглядывал на
оснеженную серо-синюю равнину с дымящимися разводьями у берега. Ратники
рубили хворост, кидали в черную воду, мостили гать до твердого льда.
крепко, коням мочно пройти!
Справа, вдали, посвечивали новгородские огни. Ледяная равнина тянулась и
тянулась. Медленно приближался черный лес. Правее показались смутные
очертания ограды и церковных глав Перыня. Тут тоже, видимо, не было
новгородской сторожи или спала оплошкой. Когда выбрались на берег, монашек
сполз с коня и растворился в темноте. Передовые отряды тотчас, минуя Перынь,
ушли к Юрьеву. Далекий звук долетел с той стороны. Теперь скорей! В темноте
- громкий стук в ворота. Хриплое, спросонь:
человеческое и конское. Скрип ворот. Отшвырнув привратника грудью коня,
врываются во двор, кто-то кричит, кого-то волочат от колокольни, прыгая с
коней, разбегаются по покоям москвичи. Вдали, на той стороне, возникло пламя
пожара. Взметываясь, рассыпаясь искрами, выбиваясь из-за кровель, пламя
сникало и вспыхивало, и тогда казалось, что разгорится, но вот оно стало
Гуревич Георгий
Афанасьев Роман
Быков Василий
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман