отводную башню, что ли! Верно, при воде без воды остаться негоже. Впрочем,
у Кутафьей башни (ежели не возьмут!) можно и в осаде из Неглинной воду
брать.
недавно пойманных медведей, и их выпустили тоже в осок. Звери ревели;
орали и били в трещотки загонщики. Михаил, разгоревшийся от скачки,
самолично свалил одного из медведей. Соскочив с коня перед самой пастью
зверя, ловко посадил на рогатину. Данила, стараясь не ударить лицом в
грязь, свалил второго. В нос ударил острый запах зверя, и был жуткий миг,
когда дикая сила, вставшая на дыбы, обрушилась и рогатина, упертая в земь,
затрещала, прогибаясь. Осочники подхватили, и Данил, обнажив короткий
охотничий меч, дорезал зверя.
ужину, а шкуры зверей тоже поднесли гостю. Тверские подарки Данил
отдаривал мехами и бухарской камкой.
тверском госте. Данил, не доверяя боярам, сам дотошно входил во все
тонкости и тут показал себя хозяином более рачительным, чем Михаил, сумел
выторговать у тверичей немалые для себя выгоды.
поминки великой княгине Ксении.
в Новгород!
у Михайлы Ярославича? Вот такой!
спросил:
на плечах под зипуном намокает рубаха, а из-под еловых лап еще тянет
остатним холодом и свежестью недавно растаявших снегов, а первые цветы и
острая зелень травы, расталкивая прошлогоднюю дернину, ошалело лезут к
солнцу, и уже опадают сережки с лозняка, и пронзительно ясным,
солнечно-зеленым пухом овеяны березы, Федор возвращался домой. Он
расстегнулся и отпустил повода. Конь шел, принюхиваясь к запахам земли.
Дорога вилась вдоль Нерли, и уже начинались знакомые с детства места. Под
Купанью мужик на телеге обогнал его на косогоре, прокричал что-то
безобидно веселое, и тотчас от телеги отлетело колесо и, виляя, покатилось
под угор. А мужик, круто окоротив коня, соскочил и, выкрикнув: <Эх,
последнее дело хмельному коня запрягать!>, - пустился в погоню за колесом.
И тут только видно стало по тому, как бежал, что, верно, хватил лишнего.
Федор снисходительно усмехнулся, проследив взглядом за колесом, которое,
перескочив канаву и покрутившись, наконец улеглось в молодую траву, и
слегка чмокнул, подобрав повода. Конь затрусил резвее.
тяжелой; без него родила, без него, через приезд, схоронила второго
малыша. Приезжая, привозил добро, серебряные новгородские гривны, подарки
жене и матери.
Михайлы к великому князю Дмитрию, ездил и в Новгород. Вместе с тверичами
дважды отражал литовские набеги. Из последнего дела привез домой холопа,
литвина, взятого на бою, Ойнаса. (Дома и на деревне Ойнаса перекрестили
Яшей.)
Тверской князь нынче постарается отделаться от великокняжеской помочи. Об
этом требовалось рассказать великому князю. Впрочем, Митрий Лексаныч и
сам, видно, не обманывается. Не было бы опять войны!
Михайлу не отдал, и, побыв при тверском дворе, Федор понимал, что ни
вдова, великая княгиня Оксинья, ни бояре тверские, ни гости, ни сам Михаил
не успокоятся, пока не воротят своего назад. Ладно! Спасибо и за то, чего
достиг! А достиг он, кажется, немалого. Выбился в люди, наконец.
Деревенские при встрече шапки ломят...
томительный запах весенней земли. Вспомнил лицо тверской княжны, и разом
заныло сердце. Никогда больше он ее не увидит, не увидит ее плывущей,
словно невесомой, походки, ее высоких плеч, ее продолговатого, светлого,
почти голубого лица, с неправдоподобно большими глазами и ресницами, от
которых на нежные щеки падали две бархатные тени. Не увидит ее ни в
праздничном - в жемчугах, серебре и лалах - уборе, в переливчатых шелках и
парче; ни в простом - для нее простом! - светло-зеленом саяне с белыми,
как яблоневый цвет, узкими рукавами нижней сорочки, охваченными в
запястьях старинными, киевского бесценного серебра створчатыми
браслетами... И ее голос, льющийся, со срывами в звонкий шепот, за
которыми угадывалась тайная беззащитность гордой княжны.
тверские дружинники и <боярские дети> княжеского двора. А что было?
Два-три быстрых разговора, долгий взгляд и вечер полупризнанья в княжеском
саду над Тьмакой. Невесть, запомнила ли его даже великая княгиня
Оксинья... А он? Едет домой, где ждет его некрасивая жена... А мог бы...
Мог ли? Сам ли он потерялся, оробел тогда, или это было и вовсе
невозможно? Да и что, кроме смерти - скорой, тайной (или бегства, очертя
голову, вон из пределов тверских), - чего он мог бы достичь иного?! А на
то, чтобы хоть час, да наш, - нет, на то не хватило у него ни решимости,
ни воли, ни... И не мог он решиться обидеть княжну, сестру самого Михаила
Тверского! Такие, как он, молча гибнут на рати, повторив про себя дорогое
имя, или идут на плаху, не разомкнувши уст; таких, как он, не ведают там,
где и великие бояре не все и не вдруг могут дерзать даже приблизиться к
девушке - княжне из великого древнего рода, а не то что думать о ней как о
возможной невесте, жене, возлюбленной...
в монастырь. И подарок - единственный, горький, прощальный, переданный
старухою нянькой <для жены>: серьги, золотые, с синими, как весеннее небо,
камнями... Только Феньке такие и носить! С ее-то рожей.
горечью думая о том часе, мгновении том, когда не решился он переступить,
не смог или не сумел? Тот страшный провал, что разделял их по жизни, по
родне, по власти... И сладко было думать, что из-за него отреклась она от
мира (хотя, конечно, не из-за него!), и несносно было знать, как оболжет
ее молва, приписав ей - всей не от мира, не от жизни земной - тайного
воздыхателя или даже удачливого любовника. <Гулял молодец из орды в орду,
из орды в орду, из земли в землю>... Нагулялся. Едет домой!
Гривны-новгородки в кошеле, серьги, дар княжны, за пазухой, у самого
сердца. Начинаются первые избы Купани, и можно не думать о лихом человеке,
что прянул бы вдруг из-за кустов с ножом или кистенем, норовя разом
свалить с коня.
бельем у реки окликает какого-то мужика:
Борь?
просит голос ее и зовет, что Федор нарочито отворачивается, и самому
становится жарко, и сладко, и стыдно в свой черед. И не боится баба! Мужик
услыхал бы ейный, шкуру спустил!
переступить роковой рубеж, да и был ли он для нее столь роковым? Ей,
может, и решиться было легче, чем ему, Федору, простому дружиннику. И не
жена ли, рябая, некрасивая, удержала его от стремительного полета в
ничто...
детушки?> Есть. И жена, и детки. Схоронив второго, Феня уже опять ходит на
сносях. А первенец растет, лопочет, в каждый приезд виснет на руках,
хвостом бегает сзади: <Тятя, тятя!> Хвалится: <Ко мне тятя приехал!>
всю страду. Мать в холопе души не чает: Яша да Яша! А Федору внове и
Шилова Юлия
Перумов Ник
Свержин Владимир
Пехов Алексей
Глуховский Дмитрий
Роллинс Джеймс