умерло, замерло, и лишь дыхание билось с ветряным удушьем, лишь скрюченные
намертво пальцы держали перила, как держат тяжелое правило в бурю руки
кормщика... Удар, еще удар! Длани мертвы, они - как кость, их сейчас не
разожмешь и насильно. Рот яростно хватает воздух, воздуху уже полная
грудь, уже трудно выдохнуть, и можно задохнуться от его изобилия. Неслышно
и потому страшно отдирает ветер несколько тесин кровли, и, мелькнув
черными птицами в молнийном всплеске, они улетают в ночь. Звуков нет, ибо
все заволакивает, заливает, глушит и гробит гром. В небе рвут гигантское
полотно. Трах-тара-рара-рах-тах-тах-тах! Облачные башни в дьявольской
пляске рушатся и возникают, пролетая над самой головой, так что порою
хочется пригнуться, уйти от когтистой лапы летящего черного облака.
Тара-рара-рах-х-х! Бум-м, бум-м! - доделывает свое железно катящийся гром.
И вновь, и вновь ветвисто, огненными угластыми потоками пламени
разверзается небо, и вновь, и вновь закладывает уши неистовым грохотом.
ратник, посланный Евдокией, отшатывается. В обращенных к нему глазах князя
безумие, отблески молнийных сполохов в жути ослепших глаз, в искаженной
ярости лица, облепленного мокрою бородою.
все звуки, и вновь оборачивает яростное лицо навстречу грозе, навстречу
потокам дождя, ветру и огненному небесному пламени.
пока несся над распластанною Тверью в яростной пляске ветер, пока
грохотало и в провалах туч ветвилось небесное пламя, тяжкими ударами
сотрясая землю и небесную твердь, пока бушевала ненадобная тугая вода,
заливая дворы и улицы, заливая пути и полные влаги поля, на которых
неубранный хлеб ходил тяжкими мокрыми волнами.
тучи уже не рушились, а бежали торопливою чередою и дождь, принявши
отвесное течение, забарабанил по кровле, князь оторвал сведенные пальцы от
перил и, вырвав из косяков забухшую дверь, покинул гульбище.
хоть слово, потому что в глазах супруга все еще мелькало неукрощенное
безумие огненных сполохов, с трудом разжимала ему кулаки. Он стоял перед
нею голый и страшный, и она обтирала, закидывала его сухим чистым бельем,
тащила, увлекала в постель, поила горячим сбитнем. Он глотал, с трудом
разжимая челюсти. Наконец свалился в соломенную упругость ложа, вымолвив
только:
стоял у притолоки, боясь того, что происходило в сей час с его родителем,
и понимая уже, что не одна гроза - и даже не столько она - тому причиной.
И потому молча обращал тревожные в пляшущем свечном пламени глаза к
матери, без слов вопрошая ее, и она отмолвила знаком, махнувши рукою:
Литву. Рати волочан уже начинали пустошить Тверскую волость.
московскими полками сам князь Дмитрий. Конница медленно тянулась по
раскисшим дорогам. Чавкали копыта, выбивая фонтаны грязи, затаптывая в
лужи оранжевое великолепие осенних лесов.
в доспехах - особенно широкий, кажущийся много старше своих двадцати лет.
К нему подскакивали воеводы, он важно кивал оперенным, отделанным золотою
вязью шеломом и, почти не слушая, что говорят ему, бледнея и каменея
ликом, ждал одного: когда из-за пестрых, желто-красных и бурых кустов
выскочат вдруг тверские конные ратники и надобно будет обнажить меч и
рубить, рубить и рубить, а затем - гнать и преследовать бегущих.
полкам. Уже вели полоняников, гнали захваченный скот. Мокрые коровы,
опустив морды, шарахались от оборуженных всадников, совались в кусты,
норовя удрать, забиться в чащобу и переждать там нежданную, свалившуюся на
них беду, после которой вновь будут хлев и корм и ласковая хозяйка... Но
уже сожжен был хлев, и разорен тот дом, и хозяйка уведена в полон, в
холопки московскому боярину.
наконец, приказал захваченный скот задешево раздавать московским смердам,
пограбленным в прошлое Ольгердово нахождение. И когда к нему подъехали,
переспросив, впервые взъярился, накричал, срывая голос и обещая жестоко
наказать тех, кто будет присваивать крестьянское добро. (Приказ этот был
исполнен, вот почему Наталья получила корову, о которой будет рассказано в
следующей главе.)
хоромы кого-то из местных бояр, где он мог снять надоевшие доспехи,
переменить мокрое платье, вымыться и поесть. К нему пришли за приказами.
Война, совсем разочаровавшая князя, продолжалась.
Дмитрия Афинеева, он распорядил двинуть полки к Зубцову. Третьего сентября
его воеводы обложили город.
смердов, приказал изготовить котлы с горячею смолой и наволочь груды
камней, которые должно было бросать на головы осаждающим, загородил ворота
бревнами.
приступ, цепляя арканами за острые верхушки бревенчатой горотьбы, лезли
через стену, их сбивали, опрокидывали лестницы, лили смолу. Под тучами
стрел с той и другой стороны падали раненые и убитые. В воздухе стояли
ржание, звяк железа и гомон ратей. Отбили первый приступ, москвичи тотчас
пошли на второй. В городишке от огненных стрел там и здесь загорались
кровли, бабы с ведрами тушили пожары.
лестницы осаждающих, бился у ворот с лезущими сквозь пролом москвичами,
был трижды ранен. Чумные после бессонных ночей, черные от копоти,
перевязанные едва ли не все кровавым тряпьем, тверичи держались неделю. На
шестые сутки Игнатий запросил мира. Московские воеводы, дабы не тратить
людей, позволили тверичам покинуть город и идти <кому куда любо>.
Опустелый Зубцов сожгли.
и верховьям Шоши, угоняя полон и скот, и почти уже доходя до Твери.
дороги в полосы жидкой грязи, московские воеводы начали отводить свои
вдосталь ополонившиеся рати.
умолив Ольгерда выступить противу князя Дмитрия, устремился в Орду, с
малом дружины и казною, увязанною в торока.
заставы дружественных Дмитрию князей. (Скакать в Орду Михайлу понуждал сам
Ольгерд, не желавший выступать, пока Мамай будет на стороне Дмитрия.)
югу, были полны воды, броды исчезли, темная осенняя влага шла, пенясь,
вровень с речными берегами. Люди и кони валились от усталости.
Пересаживаясь с коня на конь, Михаил делал по полтораста верст в сутки, и
уже не один кровный жеребец, захрапев, валился под ним, издыхая в кровавой
пене, замученно глядя на своего сурового седока.
с яростной горечью. В нем уже совсем не оставалось прежней юношеской
улыбчивой светлоты, и, верно, увидь его Маша, сестра, в сей миг, дорогое
некогда лицо брата ее ужаснуло бы.
реке Воронеже. Верно, тот стремительный порыв, с коим он скакал сюда, еще
не перегорел и позволил князю пробиться прямо к Мамаю.
русский князь, худой, замученный, со стремительным очерком неистового
лица, с запавшими, в глубоких тенях, глазами. Новый Михайло Тверской перед
новым Узбеком, христианин перед мусульманином, русич перед половцем, ратай
и воин пред кочевником-степняком...
Разговор идет не в белой парадной ханской юрте, а в черном походном шатре
Мамая, и оба сидят на войлочном ковре, и, забытые, стоят между ними
кожаные тарели с мясом и серебряные блюда с фруктами.
времена Узбековы и Джанибековы. Потеряв богатые города Хорезма и Аррана,
на Кавказе отступив за Терек, отдавши Литве Киев с Подолией, теснимая с
юга и востока и удерживавшая за собою одно только правобережье Волги, Орда
едва ли не вернулась ко временам половецких ханов, тех самых, что ходили
под рукою великих киевских и черниговских князей. И ежели бы не поддержка
русичей, ежели бы не нижегородские полки, позволившие ныне воротить под
ханскую руку Булгар, и не русское серебро, невесть, удержалась бы она под
натиском буйных ак-ордынцев...
зависим от них! А они стали чрезмерно сильны. Или же так ослабела Орда? Но
Панов Вадим
Суворов Виктор
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Шилова Юлия