Чтение 92–й страницы книги ~Русь Изначальная том3~

скинуть затрапезные платья. Предложили квасу, молока. Не отказываясь,
боярин спросил, где Пафнутко. Ответили - с коровами нынче очередь ему. А
Глазко? Глазко за хатами коптит дичину.

За хутором под низким навесом было сложено несколько плугов, бороны,
рядом стояли четыре телеги. Под высоким навесом - большая печь с очень
широкой внизу и узенькой сверху трубой. Рядом костром сложены мелко
наколотые дрова и большая куча древесного гнилья. Печь дымила вкусно,
пахло особенным чадом, который дает гнилое дерево, медленно тлея, без
жара, а все же из подвешенных в трубе кусков дичины капает сок и жир, что
вместе и создает запах, который ни с чем не смешаешь.

Навстречу, сильно прихрамывая, ковылял человек, невеликий ростом, но
широкий в плечах, чубатый и с такими же усами, как у боярина, но уже почти
белыми, как и чуб.

- Я ж говорю им - не верьте, - сказал седоусый, - и жив, и нипочем
ему. Это я про тебя. Сегодня утром до нас весть дошла: охлюпкой прискакал
мальчишка. Дескать, тебе голову рассекли и будто ты весь кровью изошел. Я
только спросил: на телеге или как привезли? Нет, говорит, сам в седле
сидел. Я и прогнал дурачка. Они, - седоусый указал на обитателей хутора, -
хотели в крепость гнать за новостями. Я не велел. Смотрите теперь сами, -
обратился седоусый к своим. - Поцарапали щеку. Такое нам нипочем! - И
указал на свой шрам, толстым рубцом начинавшийся на лбу, пересекавший
бровь так, что глаз косил, и уходивший в ямку на раздробленной скуле. И,
считая дело решенным, продолжал: - Вчера днем подстрелил я пару свиней.
Они от Большого лога пришли.

- Я в Большой лог, в Кабаний, пускал облаву половцев выжать, -
заметил Стрига.

- Так, так, - согласился Глазко. - Я и попользовался.

- А почему ты? - спросил боярин. - Почему им не дал потешиться?

- А! - махнул рукой Глазко. - Не хотят они. Вместе мы гонялись за
свиньями, они свои стрелы по степи собирали, а свои я из свиней вырезал.
Ленятся они. Лук - оно ведь что? Неделю в руки не брал, и глаз уж не тот.

- С этим-то я и пришел, - сказал боярин. - Пришлю я к тебе паренька,
Острожку по имени. Учи его всему, и стрелять, и мечом биться, и конем
править. Мнится мне, из него выйдет добрый воин:

- По-старинному, стало быть, - согласился Глазко. - Ему сколько
годов?

- Пушок уже пошел по бороде.

- По старому правилу поздно уже. Да ладно, я его растяну, если он до
железа охочий.

- Будто охоч. Злобится только легко.

- Это по глупости, поймет, - сказал Глазко. - Смирные да ленивые
хуже.

- Так что же вы, - обратился боярин к хуторянам, - безрукие, что ли?

Трое мужчин безмолвствовали. Один глядел в сторону, другой одной
босой ногой чесал другую, третий вертел в руках прутик.

- Недовольны чем? Скажите.

- Дел и так много, - ответил один.

- Устаешь как-то, - добавил второй.

- Нынче вы утром поливали огород, - сказал Стрига. - Управились рано.
Вернулись, коней стреножили и пустили пастись. Все.

Седоусый Глазко занялся печью, показывая всей спиной, что ничего не
видит, не слышит.

- Так вот и будете? - продолжал Стрига. - Вас тут трое, а я один всех
побью, хоть я и стар. Не бесчестье вам?

- Такое твое боярское дело, - ответил один.

- Кому воевать, кому пахать, - заметил другой.

- Не верю, - возразил Стрига. - Что вы за русские, если меча держать
не умеете?! - И с усмешкой спросил: - О Генрихе-императоре слыхали? О том,
который в Германии воюет со своими врагами и с папой римским?

- Слышали.

- Еще послушайте. Недавно его помощники у реки Рейна в Эльзасе
собрали войско из пахарей. В сражении императорских врагов-рыцарей едва ли
было по одному на четыре десятка пахарей. Однако ж они неумелое
крестьянское войско пленили, всех пленных оскопили и пустили домой для
примера: чтоб впредь мужик не смел воевать!* Нравится? Здесь быть вам
половецкой вьючной скотиной, в Германии - ходить евнухами. Так, что ль?

_______________

* Исторический факт. Это произошло в 1078 году с крестьянами,

сражавшимися на стороне императора.

- Ладно тебе тешиться, боярин, - со злостью сказал третий, - меч-то я
удержу, будет у меня и стрела в деле!

Вслед посетителям хуторка летел издевательский хохот Глазка, женский
смех и перебранка оконфуженных присельников.

Возвращаясь, свернули от берега влево, немного не доезжая Большого
лога. По опушке струилась едва заметная тропочка - заброшенная и
малохоженая уже не первый год. Листья подорожника и низенькая муравка,
которые любят селиться на человечьем следу, вольно расплылись, занимая
местами всю тропочку, - скрыть хотят, а тем самым выдают. Бывает так и с
людьми.

Домик казался скорее сараем - очень широкий, но глубины всего шагов
пять. Три стены из таких же жердей и плетенки, забросанных глиной, как и
на хуторе. Четвертой, задней стеной служил подрезанный обрыв, и, чтоб не
текла земля, хозяин закрыл ее чем придется - корьем, горбылями и той же
ивовой плетенкой.

Немудрящую внутренность Симон рассмотрел позже. Пока же он поразился
другому. Издали казавшиеся ему пни и хворост вблизи превратились в
собрание тревожащих душу чудовищ. Зверолюди либо человекозвери,
многорукие, многопалые, застывшие в корчах, и отталкивали, и притягивали
глаз. Что-то он видел подобное, во сне, что ли? Крупный орел сидел на
плече одного из чудовищ. Почему он не заметил птицу раньше? Послышался
слабый скрип. Из-за спины другого многопалого чудища появилось подобие
руки с растопыренными пальцами.

- Чур, чур меня! - сказал Симон, едва сдержавшись от крика.

Но боярин Стрига, насколько позволяла ему опухшая щека, улыбался.
Сзади донесся смех провожатых. Тем временем опять что-то скрипнуло,
страшная лапа втянулась за чудище, а взамен ей приподнялся долгоносый
череп неведомой птицы на шее неизмеримой длины.

- Это что же, капище языческое? - спросил Симон.

- А как хочешь понимай, - ответил ему невысокий человек в войлочной
шапке, который прятался где-то за чудовищами. Идя навстречу гостям, он,
скинув шапку, поклонился и, будто ведя давно начатый разговор, продолжал:
- Ты Чура позвал себе на подмогу, подивившись моим дивам. Зачурался. Чур -
по-древнему значит граница, рубеж, а заодно и божок-охранитель. Мы же
здесь все русские и христиане. Морочить тебя не буду. Видишь, какое здесь
место? Сзади - обрыв, слева - чаща непролазная, справа - круто. Подход
один, которым вы приехали. Вот я и заставился. Ни половец, ни чужой
человек не подойдет. Были случаи. Мои чудища крепче кснятинских валов.

- Чего-то скрипит у тебя, друг Жужелец? - заметил боярин.

- Да, подмазать пора бы, да времени нет, забываю, - ответил Жужелец.
- Да вы что ж, милые гости, с седел не сходите? Я гостям рад.

Не такое уж хитрое устройство: от ключика по деревянной трубе струйка
воды попадала в бадеечку, и бадеечка, нарастая весом, медленно опускала
короткий конец коромысла, поднимая длинный конец, к которому прикреплена
смутившая Симона лапа. Дойдя до низу, бадейка переворачивалась, длинный
конец с лапой, перевешивая, шел вниз и своим весом поднимал другое
коромысло с искусно вырезанным птичьим черепом на тонкой шее.

- Просто-то как! - не то восхитился, не то разочаровался Симон.

- Послушал бы ты, что случилось, когда отец Петр, будучи у нас внове,
прибыл навестить заблудшее чадо, - и Жужелец ткнул себя пальцем в грудь. -
Сначала зачитывать стал: да воскреснет, мол, бог, и да расточатся враги
его, - а потом, машины мои узрев, так выругался, как духовным лицам не
показано, и с той поры стал мой над ним верх!

Жужелец не то шутил, не то говорил всерьез - не поймешь. Боярин
перебил его речь:

- В чем нуждаешься, друг? Сколько ты времени глаз в Кснятин не казал?
Я думал, не вознесся ли ты за облака.

- Все есть, боярин. Полмешка муки есть еще, соли достаточно, зелени в
лесу хватит, а для мяса, сам знаешь, силочки поставлю, и нам обоим
довольно, - Жужелец указал на черную собаку с узкой мордой, молча
подобравшуюся к хозяину. - Она у меня поставлена силки проверять. Обегает
и придет: в таком-то, мол, сидит наш обед, пойдем.

Жужелец, видимо, прискучил молчаньем и, радуясь людям, был готов
говорить, только чтоб себя слышать. Боярину пришлось опять его перебить:

- А когда за облака?

Сразу став серьезным, Жужелец пригласил гостей в дом, усадил на
длинную скамью у стола, занимавшего три четверти стены, а сам сел
напротив, на подобии деревянного гриба, ножка которого была воткнута в
земляной пол. И отвечал на вопрос:

- Может быть, и никогда. Крылья сделать просто, наделал я их и
переделал много пар. Крылья... Вот говорят, были бы крылья! Не в них дело.
Сила нужна. Ловил я диких уток, гусей, ястребов, орлов, снимал мясо с
костей, рассматривал кости, мясо, жилы. Всех сильнее орел, у него на груди
мяса меньше, чем у утки, но жестко оно, почитай, как хрящ. Какие крылья
для человека ни сделай, силы у него нет для полета. Слаб. А вот откуда
силу со стороны взять? Пробую все. Пытаюсь построить из жил, наподобие
того, как сделано у камнеметных машин. Пока нет удачи. Вот так здесь я
сижу, ценя одиночество, будто затворник святой. Я ж зла никому не желаю...
Чудища мои - дело пустое. Натаскал из леса коряг позатейливей, кой-чего
подделал. Греха в этом нет.