обрадовало, но это было очень недавно, всего каких-нибудь два месяца. Ну,
что ж дальше, дальше, как же ты-то с князем?
одного положительного доказательства, - ни одного, как я ни бился.
Положение критическое! Надо было за границей справки делать, а где за
границей? - неизвестно. Я, разумеется, понял, что предстоит мне бой, что я
только могу его испугать намеками, прикинуться, что знаю больше, чем в
самом деле знаю...
теперь. У нас было несколько сходок; каким он Лазарем было прикинулся! Раз,
по дружбе, сам мне все принялся рассказывать. Это когда думал, что я все
знаю. Хорошо рассказывал, с чувством, откровенно - разумеется, бессовестно
лгал. Вот тут я и измерил, до какой степени он меня боялся. Прикидывался я
перед ним одно время ужаснейшим простофилей, а наружу показывал, что хитрю.
Неловко его запугивал, то есть нарочно неловко; грубостей ему нарочно
наделал, грозить ему было начал, - ну, все для того, чтоб он меня за
простофилю принял и как-нибудь да проговорился. Догадался, подлец! Другой
раз я пьяным прикинулся, тоже толку не вышло: хитер! Ты, брат, можешь ли
это понять, Ваня, мне все надо было узнать, в какой степени он меня
опасается, и второе: представить ему, что я больше знаю, чем знаю в самом
деле...
было. Одно только он понял, что я все-таки могу сделать скандал. Конечно,
он только скандала одного и боялся, тем более что здесь связи начал
заводить. Ведь ты знаешь, что он женится?
было тогда всего четырнадцать лет, теперь ей уж пятнадцать, кажется, еще в
фартучке ходит, бедняжка. Родители рады! Понимаешь, как ему надо было, чтоб
жена умерла? Генеральская дочка, денежная девочка - много денег! Мы, брат
Ваня, с тобой никогда так не женимся... Только чего я себе во всю жизнь не
прощу, - вскричал Маслобоев, крепко стукнув кулаком по столу, - это - что
он оплел меня, две недели назад... подлец!
наконец, чувствую про себя, что чем больше дело тянуть, тем скорее, значит,
поймет он мое бессилие. Ну, и согласился принять от него две тысячи.
могло стоить! С унижением взял. Стою перед ним, как оплеванный; он говорит:
я вам, Маслобоев, за ваши прежние труды еще не заплатил (а за прежние он
давно заплатил сто пятьдесят рублей, по условию), ну, так вот я еду; тут
две тысячи, и потому, надеюсь, все наше дело совершенно теперь кончено. Ну,
я и отвечал ему: "Совершенно кончено, князь", а сам и взглянуть в его рожу
не смею; думаю: так и написано теперь на ней: "Что, много взял? Так только,
из благодушия одного дураку даю!" Не помню, как от него и вышел!
Нелли?
тут и слов нет, чтобы выразить!
Нелли!
я деньги взял. Сам, сам перед ним признался, что всего страху-то у меня на
две тысячи рублей серебром, сам себя оценил в эту сумму! Чем его теперь
напугаешь?
отчаянии.
встрепенулся. - Нет, я ему этого не спущу! Я опять начну новое дело, Ваня:
я уж решился! Что ж, что я взял две тысячи? Наплевать. Я, выходит, за обиду
взял, потому что он, бездельник, меня надул, стало быть, насмеялся надо
мною. Надул, да еще насмеялся! Нет, я не позволю над собой смеяться...
Теперь я, Ваня, уж с самой Нелли начну. По некоторым наблюдениям, я вполне
уверен, что в ней заключается вся развязка этого дела. Она все знает,
все... Ей сама мать рассказала. В горячке, в тоске могла рассказать. Некому
было жаловаться, подвернулась Нелли, она ей и рассказала. А может быть, и
на документики какие-нибудь нападем, - прибавил он в сладком восторге,
потирая руки. - Понимаешь теперь, Ваня, зачем я сюда шляюсь? Во-первых, из
дружбы к тебе, это само собою; но главное - наблюдаю Нелли, а в-третьих,
друг Ваня, хочешь не хочешь, а ты должен мне помогать, потому что ты имеешь
влияние на Нелли!..
ты, главное, для Нелли будешь стараться - для бедной, обиженной сироты, а
не для одной только собственной выгоды...
ты человек? Только бы сделать - вот что главное! Конечно, главное для
сиротки, это и человеколюбие велит. Но ты, Ванюша, не осуждай меня
безвозвратно, если я и об себе позабочусь. Я человек бедный, а он бедных
людей не смей обижать. Он у меня мое отнимает, да еще и надул, подлец,
вдобавок. Так я, по-твоему, такому мошеннику должен в зубы смотреть?
Морген-фри!
хуже, и она уже не могла выйти из комнаты.
разу не могла совершенно прийти в себя и избавиться от своих странных
фантазий. Рассудок ее как будто помутился. Она твердо была уверена, до
самой смерти своей, что дедушка зовет ее к себе и сердится на нее, что она
не приходит, стучит на нее палкою и велит ей идти просить у добрых людей на
хлеб и на табак. Часто она начинала плакать во сне и, просыпаясь,
рассказывала, что видела мамашу.
оставались одни: она потянулась ко мне и схватила мою руку своей худенькой,
воспаленной от горячечного жару ручкой.
ей. Увидя мою улыбку, она улыбнулась сама, с шаловливым видом погрозила мне
своим худеньким пальчиком и тотчас же начала меня целовать.
чтоб подняли штору и отворили окно в ее спальне. Окно выходило в садик; она
долго смотрела на густую зелень, на заходящее солнце и вдруг попросила,
чтоб нас оставили одних.
слаба, - я скоро умру. Очень скоро, и хочу тебе сказать, чтоб ты меня
помнил. На память я тебе оставлю вот это (и она показала мне большую
ладонку, которая висела у ней на груди вместе с крестом). Это мне мамаша
оставила, умирая. Так вот, когда я умру, ты и сними эту ладонку, возьми
себе и прочти, что в ней есть. Я и всем им сегодня скажу, чтоб они одному
тебе отдали эту ладонку. И когда ты прочтешь, что в ней написано, то поди к
нему и скажи, что я умерла, а его не простила. Скажи ему тоже, что я
Евангелие недавно читала. Там сказано: прощайте всем врагам своим. Ну, так
я это читала, а его все-таки не простила, потому что когда мамаша умирала и
еще могла говорить, то последнее, что она сказала, было: "Проклинаю его",
ну так и я его проклинаю, не за себя, а за мамашу проклинаю... Расскажи же
ему, как умирала мамаша, как я осталась одна у Бубновой; расскажи, как ты
видел меня у Бубновой, все, все расскажи и скажи тут же, что я лучше хотела
быть у Бубновой, а к нему не пошла...
Березин Федор
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Андреев Николай
Круз Андрей
Афанасьев Роман