пытался побороть все встречавшиеся на его пути спорные, трудные
и болезненные явления, не обходя их стороной. Без бдительности
и заботы, без благодетельного руководства Кнехта не только рано
погиб бы его друг, находившийся под постоянной угрозой, но он
стал бы, без сомнения, причиной нескончаемых помех и
недопустимых выходок в Селении Игры, в которых и без того не
было недостатка с тех пор, как Тегуляриуса причислили к элите.
Искусство, с каким Магистр направлял своего друга на путь
истинный, да еще, сверх того, умел обращать его таланты на
пользу Игре и вдохновлять его на высокие деяния, бережность и
терпение, с какими он переносил его капризы и чудачества, умно
побеждая их и не уставая взывать к наилучшим сторонам его
природы, может лишь восхищать нас, как пример мастерского
умения обращаться с человеком. Кстати сказать, было бы
благородной задачей, которая могла бы привести к поразительным
открытиям, -- и мы решаемся просить кого-нибудь из историков
Игры с полным вниманием подойти к этой задаче, -- исследовать
стилистические особенности ежегодных Игр за время правления
Кнехта, подвергнуть тщательному анализу эти строгие и притом
сверкающие драгоценной выдумкой, блестящие по форме и столь
оригинальные по ритму, хотя и далекие от самодовлеющей
виртуозности партии, причем основной их план и структура, а
также включенные в их состав медитационные упражнения были
исключительно духовным достижением Кнехта, в то время как
чеканка деталей и разработка мелких технических подробностей
входили большей частью и обязанности его помощника Тегуляриуса.
Если бы даже эти игровые партии потерялись или забылись, -- все
равно, опыт жизни и деятельности Кнехта, заразительная сила его
примера не были бы утрачены для потомства. Но, по счастью для
нас, они не утеряны, они записаны и сохраняются, как и все
протоколы официальных Игр, и не лежат мертвым грузом в архивах,
а до наших дней живы и передаются из поколения в поколение,
изучаются студентами, дают излюбленные примеры для некоторых
курсов и семинаров Игры. Вместе с ними продолжает жить и память
о том помощнике, который в противном случае был бы давно забыт
или сохранился бы в памяти лишь как причудливый призрак
прошлого, промелькнувший в нескольких анекдотах. Так Кнехт,
найдя, несмотря ни на что, место и поле деятельности для своего
столь трудновоспитуемого друга Фрица, внес немалый вклад в
историю и духовную сокровищницу Вальдцеля и одновременно
обеспечил более долгую жизнь образу этого друга в памяти
последующих поколений. Напомним попутно, что в своих стараниях
помочь Тегуляриусу великий воспитатель отчетливо сознавал, в
чем заключается сила его педагогического воздействия. Силой
этой были любовь и восхищение друга. Подобные же восхищение и
любовь, восторженное преклонение перед сильной и гармонической
личностью Кнехта, перед его властностью Магистр замечал не
только у Фрица, но и у многих своих соратников и учеников, и,
скорее всего, именно на таком к нему отношении, а не на его
высоком положении зиждились его авторитет и влияние, которые,
несмотря на его доброту и миролюбие, распространялись на
множество людей. Он тонко чувствовал, что такое дружеское слово
привета или поощрения и, наоборот, -- какой вред может принести
надменная недоступность и пренебрежение к человеку. Один из его
усерднейших учеников много времени спустя рассказывал, что
как-то на лекции или на семинаре Кнехт не обратился к нему ни с
единым словом, явно не замечая его, смотрел на него как на
пустое место, и это было самым горьким и сильным наказанием,
какое этот юноша пережил за все школьные годы.
на прошлое, чтобы подвести читателей нашего биографического
опыта к пониманию обеих полярных тенденций в личности Кнехта,
и, доведя наш рассказ да зенита его жизни, перейти к описанию
последних этапов этой столь богатой содержанием биографии. Две
основные тенденции или два полюса этой жизни, ее инь и ян, были
таковы: на одном полюсе -- тенденция к верности, к традиции, к
самоотдаче во имя иерархии) на другом -- тенденция к
"пробуждению", к прорыву магического круга и к схватыванию и
постижению действительности. Для Иозефа Кнехта, как
благочестивого и готового к служению касталийца, Орден, Игра и
Провинция являли собой святыню и абсолютную ценность; для него
же, как пробужденного, беспокойного ясновидца, они при всей
своей святости оказывались возникшими в становлении и борьбе,
текучими по своим контурам образованиями, которые могут
подпасть дряхлости, бесплодию и упадку, и если их идея
оставалась для него неприкосновенной, то их теперешнее
состояние было осмыслено им как ненадежное и подлежащее
критике. Он служил такому духовному сообществу, силой и смыслом
которого он восхищался, но усматривал его слабую сторону в
склонности считать себя за самоцель (забывая о своей доле во
всенародных и всемирных задачах) и, наконец, в блистательном,
но все более обрекающем на бесплодие обособлении от жизни и
мира. Эту слабую сторону он смутно ощущал еще в те ранние годы,
когда он столь долго медлил и не решался целиком посвятить себя
Игре; она, эта слабая сторона, все настойчивее проникала в его
сознание во время дискуссий с монахами и особенно с отцом
Иаковом, как ни рьяно он отстаивал против них Касталию; она
стала облекаться в осязаемые симптомы с тех пор, как он снова
жил в Вальдцеле и стал Магистром, проявляясь в добросовестной,
но самодовлеющей и чисто формальной работе многих учреждений и
его собственных подчиненных, в утонченно высокомерном
виртуозничанье его вальдцельских репетиторов и, не в последнюю
очередь, в столь же трогательном, сколь и отпугивающем облике
его друга Тегуляриуса. Завершив первый, многотрудный год своей
работы на высоком посту, когда ему не удавалось выгадать ни
минуты свободной для своей частной жизни, он вновь вернулся к
историческим занятиям и впервые без предвзятости погрузился в
изучение истории Касталии. При этом он убедился, что положение
далеко не так благополучно, как воображала в своем самомнении
Провинция, а именно, что ее связи с внешним миром, ее влияние
на жизнь, политику, просвещение в стране за последние
десятилетия заметно сократились. Правда, с мнением
Воспитательной Коллегии по вопросам школы и народного
просвещения в парламенте еще считались; правда. Провинция
продолжала поставлять стране опытных учителей и пользовалась
авторитетом во всех ученых вопросах, но все это уже носило
характер механической привычки. Все реже и неохотнее молодые
люди из различных слоев касталийской элиты изъявляли
добровольное желание посвятить себя преподаванию в школах extra
rnuros{2_8_02}, все реже власти и отдельные люди в стране
обращались за советом в Касталию, чей голос в прежние времена
внимательно выслушивали даже в особо важных судебных процессах.
При сравнении уровня образования в Касталии и в остальной части
страны легко обнаруживалось, что они отнюдь не сближались, --
наоборот, бездна между ними роковым образом росла: чем
утонченней, дифференцированной, изощренней становилась
касталийская духовность, тем более склонен был внешний мир
предоставить Провинцию самой себе и расценивать ее уже не как
необходимость, не как хлеб насущный, а как чужеродное тело. Ею
слегка гордились, словно старинной реликвией, ее пока что не
хотели никому отдавать или лишиться, но предпочитали держаться
от нее на почтительном расстоянии и, не имея о ней точного
представления, приписывали ей образ мыслей, мораль и чувство
превосходства, не очень-то уместные в реальной и деятельной
жизни. Интерес сограждан к жизни Педагогической провинции, их
участие в ее установлениях и специально в Игре в бисер
ослабевали в той же мере, в какой ослабевало участие
касталийцев в жизни и судьбах страны. Кнехту давно стало ясно,
что именно тут кроется ошибка, и то, что он как Магистр Игры в
Селении имел дело исключительно с касталийцами и специалистами,
весьма его огорчало. Отсюда и его стремление посвящать свои
силы главным образом начальным курсам, его желание иметь
преимущественно юных учеников -- чем они были моложе, тем
теснее Они еще были связаны с мировой и жизненной
целокупностью, тем менее они были вымуштрованы и замкнуты в
своей специальности. Нередко нападала на него жгучая тоска по
широкому миру, по людям, по наивной жизни -- если таковая еще
существовала там, в Неведомом. Эту тоску и ощущение пустоты,
ощущение жизни в чересчур разреженном воздухе в той или иной
мере испытал почти каждый из нас, и даже Воспитательная
Коллегия знает об этих трудностях, во всяком случае, она всегда
вновь и вновь изыскивала средства для их преодоления и при
помощи усиленного культивирования телесных упражнений, и
посредством экспериментов с разнообразными ремеслами и садовыми
работами силилась справиться с бедой. Насколько мы можем
заметить, в правлении Ордена за последнее время намечается
тенденция к частичному свертыванию научной специализации там,
где она представляется гипертрофированной, чтобы за этот счет
усилить внимание к медитационной практике. Не надо быть
скептиком и пессимистом или отщепенцем орденского братства,