Чтение 92–й страницы книги ~Бессмертная трилогия~

- Давайте по второй. В его же память. Он был великий писатель.

И опять сердито сморщил переносицу.

- Великий, великий. А вот в покер играл отвратительно! Я терпеть не мог с
ним играть. Как дурак он играл. Всегда проигрывал. Помните, как я убежал,
швырнув карты? Это, Анатолий Борисович, у вас приключилось, на Кирочной. У
Зощенко на руках флешь-рояль был. От короля-флешь. С джокером. А у меня
тузовый покер. Так он, дурак, после третьего повышения - открыл меня. А ведь
раздеть мог. Я бы лез и лез. Помните?

- Конечно, помню. Разве такие случаи в жизни забываются? Это ведь,
Дмитрий Дмитриевич, не вторая или третья любовь.

Шостакович улыбнулся, обрадовался:

- Да-да! Мой тузовый покер нарвался на флешь. Такое в жизни не
забывается. Это верно, это верно.

Я был в добрых отношениях с Михал Михалычем больше четверти века. С
молодых лет он очень уважительно относился к медицине - к врачам, к аптекам,
к лекарствам, к диетам, к медицинской литературе, наивно считая ее научной.
Здоровья он был неплохого, я бы сказал - среднеинтеллигентского, но обожал
лечиться, добросовестно выполняя советы врачей. Он очень боялся умереть. А
вот в это трагическое дето, заболев совсем несерьезно, вдруг испугался не
умереть. И до последнего вздоха решительно и упорно отказывался от врачей,
от лекарств и даже от еды.

Устал. Устал жить.

Его жену, Нину Владимировну, в Союзе писателей спросили: "Где бы вы
хотели похоронить Михал Михалыча?" Она ответила: "На Литераторских мостках".
Но ей в этом отказали под каким-то глупым предлогом. "В таком случае, -
сказала она, - я хочу похоронить мужа в Сестрорецке". Там была у Зощенко
дача. Вернее - половина дачи. Этому желанию вдовы в Союзе обрадовались:
"Пожалуйста, мы сегодня же договоримся с похоронным бюро".

А вечером того же дня наше Правление долго обсуждало текст траурного
объявления в газете.

Обычно извещали так: "С глубоким прискорбием сообщаем о кончине..." и т,
д. Но умер не кто-то, а Зощенко. Правлению Союза писателей пришлось всерьез
задуматься: "Уместно ли о Зощенко печатать "с глубоким прискорбием"?" Нет,
не уместно! И в "Ленинградской правде" появилось в черной рамке: "Правление
Ленинградского Отделения Союза Советских писателей РСФСР с прискорбием
извещает о смерти М. М Зощенко"

Но вынос тела все-таки попытались обставить внушительно. Замдиректора
нашего клуба тов. Миллер, выглянув из окна, поразился, что знаменитое здание
на ул. Воинова окружено плотным кольцом милиционеров в форме - красные
околыши, погоны и канты. Обескураженный, он немедленно позвонил в отделение
милиции:

- В чем дело, товарищ начальник? Мы не привыкли хоронить писателей с
милиционерами в форме.

- Так, так. Не привыкли, чтобы в форме? Ну, в таком случае мы их
переоденем в штатское.

И действительно переодели.

* * *

Было сказано: "Собаке - собачья смерть".

Правление Литературного фонда СССР извещает о смерти писателя, члена
Литфонда, Пастернака Бориса Леонидовича, последовавшей 30 мая с, г, на
семьдесят первом году жизни после тяжелой продолжительной болезни, и
выражает соболезнование семье покойного.

Вот и сделали по сказанному.

* * *

Собираюсь шить себе шубу. Разумеется, она будет последней в жизни. И от
этой мысли почему-то не грустно. Но и не радостно.

* * *

Про одного своего полуприятеля, полуписателя, полубиллиардиста и
покериста Маяковский презрительно сказал:

- Он хорошо настроен, потому что плохо осведомлен.

Это было уже в сталинскую "эпоху".

* * *

Хорошенькая Валя, свернувшись клубочком на тахте, одним ухом слушала по
радио приглушенного Ойстраха, а другим - разговор за чайным столом трех
бабушек. Они говорили о недавних смертях: у одной бабушки умерла ее школьная
подруга, у другой - ее первый возлюбленный, у третьей - двоюродная сестра.

Не выдержав. Валя буркнула с сердцем:

- Не знаю! У нас вот никто не умирает!

Бабушки смущенно замолчали. Даже не стали оправдываться. Даже не сказали:
"У вас!.. ".

Хорошенькая Валечка была студенткой второго курса.

* * *

Был Образцов. Не виделись около года. В разных городах жить - это не на
разных улицах. У него дела превосходны. Пишет книги, статьи, издается,
печатается в журналах, в газетах, с успехом ведет театр, режиссирует,
концертирует, снимается в кино, ставит там, разъезжает по Европе, Азии и
Африке, обласкан Кремлем. Словом - и в деньгах, и в славе! Казалось бы,
кроме усталости, что-то и другое должно быть в глазах. А я вижу одну
усталость.

Ночью говорю Никритиной:

- Сережа очень постарел.

- Ужасно!

- И внутренне постарел.

- Да.

- И не слишком счастлив.

- Да.

- Почему?

- Я только что хотела этот вопрос задать тебе: почему?

* * *

Один неглупый старый холостяк сказал мне:

- Жениться еще страшней, чем в первый раз влезть в новые ботинки и
отправиться пешком от Пяти Углов на Каменный Остров.

* * *

- Мама, а бабушка может рожать? - спрашивает шестилетний Кирка.

- Нет.

- Ага! Я же сказал, что она самец.

Дело в том, что у бабушки свисают с верхней губы черные усики.

* * *

Мы жили в донской станице. Хозяйка, кормя своих уток, каждую называла по
имени, и те, поклевывая, откликались.

- Утки умные? - спросил я.

Седоусый казак хмуро ответил:

- Жрать все умные.

Он был философ, а в эту минуту лениво читал роман-газету.

* * *

Мне нравится мудрый гуманизм всех сук земных (за исключением женщин):
доведя до возмужания своих щенят, они напрочь о них забывают и не требуют
благодарности, признательности, почитания. За что? Брюхатели-то суки,
расплачиваясь за полученное удовольствие. И все.

* * *

Буржуазная мудрость: в жизни надо иметь одну жену, а менять - любовниц.

* * *

Жду приятеля, с которым не виделся лет двадцать, и прихорашиваюсь, как
перед свиданием с женщиной.

Очевидно, не очень-то хочется, чтобы он сочувственно вздохнул:

- Э, брат, постарел, постарел!

* * *

Врач рассказал:

- У нас в родильном доме женщина родила китайчонка. И скандалит:
"Подменили! Подменили!" Отказывается кормить его грудью. А через несколько
дней к подъезду подкатывает в ЗИМе молодой китаец с букетом роз.

Я самодовольно улыбаюсь, так как всегда утверждал, что женщины
несравненно лживей нашего брата.

* * *