все больше сживались с одиночеством в этом доме, которому
недоставало лишь последнего дуновения ветра, чтобы развалиться.
Теперь они ограничили себя лишь необходимым пространством,
начинавшимся в спальне Фернанды, где перед ними уже маячили
радости оседлой любви, и захватывавшим часть галереи, где
Амаранта Урсула вязала туфельки и чепчики для младенца, в то
время как Аурелиано писал свои редкие письма ученому каталонцу.
Остальная часть дома сдалась под упорным натиском сил
разрушения. Ювелирная мастерская, комната Мелькиалеса,
безмолвное, первобытное царство Санта Софии де ла Пьедад
оказались погребенными в глубинах здания, как в дремучей
сельве, проникнуть в которую ни у кого не хватало смелости.
Осаждаемые со всех сторон ненасытной природой, Аурелиано и
Амаранта Урсула продолжали ухаживать за душицей и бегониями и
защищали свой мир демаркационными линиями из негашеной извести,
возводя последние редуты в войне человека с муравьями,
ведущейся с незапамятных времен. Из-за отросших, неухоженных
волос, темных пятен, выступивших на лице, отеков на ногах,
из-за того, что беременность изуродовала античные формы ее
нежного тела, Амаранта Урсула не выглядела теперь такой юной,
как в тот день, когда она вернулась домой с пленным мужем и
клеткой, полной канареек, которые не оправдали ее надежд, но
она все еще сохраняла прежнюю бодрость духа. "Черт возьми! --
смеялась она. -- Кто бы мог подумать, что мы действительно
будем в конце концов жить наподобие людоедов!" Последняя нить,
связывавшая их с миром, оборвалась на шестой месяц
беременности, когда, получив письмо, они поняли, что оно не от
ученого каталонца. Письмо отправили из Барселоны, но адрес на
конверте был написан теми синими чернилами и четким почерком,
какие можно увидеть только на официальных извещениях. У
послания был невинный и безразличный вид, как у подарка,
преподнесенного врагам. Аурелиано вырвал его из рук Амаранты
Урсулы, собиравшейся вскрыть конверт.
что там написано.
Письмо от чужих людей, которое никто так и не прочел, лежало на
той самой полке, где Фернанда забыла однажды свое обручальное
кольцо, лежало, оставленное на съедение моли, и его медленно
пожирало заключенное в нем пламя дурной вести, а между тем
любовники-отшельники плыли против течения времени, несущего с
собой конец жизни, гибельного, непоправимого времени, которое
расходовало себя на тщетные попытки увлечь их в пустыню
разочарования и забвения. Сознавая эту опасность, Аурелиано и
Амаранта Урсула все последние месяцы жили, держа друг друга за
руку, донашивая в преданной любви сына, зачатого в безумствах
страсти. Ночью, когда они лежали обнявшись в кровати, им были
не страшны ни шум, поднимаемый муравьями при свете луны, ни
трепыхание моли, ни отчетливый и непрерывный шелест
разрастающегося в соседних комнатах бурьяна. Часто их будила
возня, затеянная умершими. Они слышали, как Урсула ведет битву
с законами творения, чтобы сохранить свой род, как Хосе Аркадио
Буэндиа ищет бесплодную истину великих открытий, как Фернанда
читает молитвы, как разочарования, войны и золотые рыбки
доводят полковника Аурелиано Буэндиа до скотского состояния,
как Аурелиано Второй погибает от одиночества в разгар веселых
пирушек, и поняли, что главная, неодолимая страсть человека
одерживает верх над смертью, и снова почувствовали себя
счастливыми, уверившись, что они будут продолжать любить друг
друга и тогда, когда станут призраками, еще долго после того,
как иные виды будущих живых существ отвоюют у насекомых тот
жалкий рай, который насекомые скоро отвоюют у людей.
Урсула почувствовала родовые схватки. Улыбчивая акушерка,
пользовавшая девчушек, торговавших собой с голодухи, уложила ее
на обеденный стол, села ей верхом на живот и, подпрыгивая в
диком галопе, мучила роженицу до тех пор, пока ее крики не
сменились плачем великолепного младенца мужского пола. Сквозь
слезы, застилавшие ей взгляд. Амаранта Урсула увидела, что это
настоящий Буэндиа, из тех, кто носил имя Хосе Аркадио, но с
открытыми и ясновидящими глазами тех, кого нарекали именем
Аурелиано, что ему предопределено заново положить начало роду,
очистить его от гибельных пороков и призвания к одиночеству,
ибо, единственный из всех Буэндиа, рожденных на протяжении
столетия, этот младенец был зачат в любви.
назовем его Родриго.
и он выиграет тридцать две войны.
тряпкой синий налет, покрывавший все его тельце, Аурелиано
светил ей лампой. Только когда младенца перевернули на живот,
они заметили у него нечто такое, чего нет у остальных людей, и
наклонились посмотреть. Это был свиной хвостик.
о подобном же случае в роду Буэндиа и не помнили страшных
предостережений Урсулы, акушерка же окончательно их успокоила,
заявив, что бесполезный хвост, наверное, можно будет отрезать
после того, как у мальчика выпадут молочные зубы. А потом уже
не было времени думать об этом, потому что у Амаранты Урсулы
началось кровотечение, кровь лилась ручьем, и они никак не
могли остановить ее. Роженице прикладывали паутину и золу, но
это было все равно что пальцем зажимать фонтан. На первых порах
Амаранта Урсула силилась сохранить бодрость. Брала испуганного
Аурелиано за руку и умоляла не расстраиваться -- ведь такие,
как она, не созданы для того, чтобы умереть против своей воли,
-- и заливалась смехом, глядя на старания акушерки. Но по мере
того как надежды оставляли Аурелиано, она словно темнела, будто
из нее уходил свет, и наконец погрузилась в тяжелый сон. На
заре понедельника в дом привели женщину, которая принялась
читать у постели молитвы, останавливающие кровь, они безотказно
действовали и на людей и на животных, но пламенная кровь
Амаранты Урсулы была нечувствительна к любым ухищрениям, не
имеющим отношения к любви. Вечером, когда прошло двадцать
четыре часа, наполненных отчаянием, они увидели, что Амаранта
Урсула мертва; кровавый ручей иссяк сам собой, профиль
заострился, выражение муки исчезло в разлившемся по лицу
алебастровом сиянии, на губах снова появилась улыбка.
друзей, как нуждается в них и как много отдал бы за то, чтобы
очутиться в это мгновение с ними рядом. Он положил ребенка в
корзину, которую приготовила мать, закрыл лицо усопшей одеялом
и отправился блуждать по пустынному городу в поисках тропинки,
ведущей к прошлому. Он постучался в аптеку, где давно уже не
бывал, и обнаружил на ее месте столярную мастерскую. Открывшая
ему дверь старуха с лампой в руке посочувствовала его ошибке и
настойчиво твердила, что нет, здесь никогда не было аптеки и
она отродясь не видела женщины с красивой шеей и сонными
глазами по имени Мерседес. Он поплакал, уткнувшись лбом в дверь
бывшей книжной лавки ученого каталонца, сознавая, что отдает
запоздалую дань той смерти, которую не оплакал вовремя, не
желая нарушить чары любви. Он расшиб себе кулаки о стены
"Золотого мальчика", призывая Пилар Тернеру и не обращая
никакого внимания на свечение летающих по небу оранжевых
дисков, за которыми он столько раз с детской увлеченностью
наблюдал из двора с выпями. В последнем уцелевшем салоне
заброшенного квартала домов терпимости ансамбль аккордеонистов
играл песни Рафаэля Эскалоны, племянника епископа и наследника
секретов Франсиско Человека. Хозяин салона, у которого одна
рука была высохшая, словно горелая, из-за того, что он
осмелился поднять ее на свою мать, предложил Аурелиано распить
с ним бутылочку, Аурелиано пригласил его на вторую бутылку.
Хозяин салона рассказал о несчастье, случившемся с его рукой,
Аурелиано -- о несчастье, случившемся с его сердцем, высохшим,
словно обгоревшим, из-за того, что он осмелился полюбить им
свою сестру. В конце концов они оба залились слезами, и
Аурелиано почувствовал, что боль на мгновение отпустила его.
Но, снова оказавшись в одиночестве при свете последней в
истории Макондо утренней зари, он встал посреди площади,
раскинул руки, готовый разбудить весь мир, и выкрикнул из самой
глубины своей души:
свою комнату, почистила, заставила выпить чашку бульона. Думая,
что это может утешить его, она перечеркнула углем счет за
бесчисленные дни любви, по которому он все еще с ней не
расплатился, и нарочно стала вызывать в памяти свои самые
печальные печали и самые горестные горести, лишь бы не
оставлять Аурелиано плакать в одиночестве. На рассвете, после
короткого и тяжелого сна, Аурелиано пришел в себя. Первое, что
Мережковский Дмитрий
Лукин Евгений
Каргалов Вадим
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Афанасьев Роман