Чтение 92–й страницы книги ~Санго из Чегема книга2~

айсберги в океан, эти имена плюхаются в океан человечества, как в свою
естественную среду обитания. Конечно, всякий большой писатель принадлежит
человечеству, но тут дьявольская разница.

Рисовали человечество многие, но человечество позировало только этим
двум художникам.

Однако, так или иначе, мы говорим -- тургеневская женщина. Хоть в этом
Тургенев взял реванш. Ведь слава Толстого и Достоевского несколько
подзатмила его славу, хотя дар его был огромен. Но он был слишком европеец,
ему не хватало их неистовства. По-видимому, когда писатель знает все, что до
него говорили великие люди о преступлении и наказании, ему трудно написать
роман "Преступление и наказание". Впрочем, нам это не грозит.

Чтобы покончить с темой Тургенева, расскажу такой анекдот. Некоторые
мои друзья, когда я им говорю, что я даже в сталинские времена иногда шутил,
мне не верят. На самом деле так оно и было.

Когда я учился в Литературном институте, наши студенты однажды вздумали
издать рукописный журнал. Мне предложили принять в нем участие, но я
отказался, потому что уже тогда стремился напечататься типографским
способом.

Журнал был издан в трех экземплярах, и разразился скандал. Дирекция и
райком комсомола пришли в бешенство. Самое крамольное стихотворение
принадлежало перу польского студента. Это был шуточный сонет на тему:
женщина -- друг человека.

Если бы бедная дирекция и райком знали, что поляки выкинут еще и не
такие коленца! Самого польского студента не особенно теребили. Стихотворение
сочли отрыжкой шляхетского презрительного отношения к трудовой женщине. Но
куда смотрели наши студенты, переводя это стихотворение и помещая его в
журнал, да еще в трех экземплярах!

Оказывается, таскали не только составителей и участников журнала, но и
тех, кто мог быть потенциальным автором. Дошла очередь и до меня. Вызвал
секретарь парткома.

-- Вы плохой патриот, -- сказал он, впрочем, усадив меня на стул,
стоявший напротив его стола.

-- Почему? -- спросил я.

-- Вам же предлагали принять участие в журнале? -- сказал он.

-- Да, -- согласился я.

-- Вы должны были просигнализировать нам об этом, -- сказал он и,
грустно покачав головой, добавил: -- Да, вы плохой патриот.

-- Нет, -- отвечал я бодро, -- я хороший патриот.

-- Доказательство? -- спросил он со слабым любопытством, уверенный, что
такового не окажется.

-- На днях в общежитии, -- сказал я, -- и ребята могут это подтвердить,
я громко зачитал то место в письме Флобера Тургеневу, где он пишет, что ему
не с кем говорить, когда Тургенева нет в Париже. Представляете, великому
Флоберу не с кем говорить, когда во Франции нет нашего Ивана Сергеевича?

Это были времена борьбы за наш всемирный приоритет во всем. Я пошел
очень сильной картой. Не знаю, что наш парторг думал о Флобере, но то, что
это человек не с улицы, он, конечно, понимал.

-- Вот люди, -- болезненно процедил он, -- каждой зацепкой
пользуются... Ладно, идите.

Мало того, что об этом несчастном журнале говорили на всех собраниях.
Составителей заставили сыграть позорный скетч, где они как зловещие
заговорщики заманивали в журнал политически наивных студентов. Каждый играл
самого себя, и ничего в жизни я не видел более фальшивого.

Правда, кончилось все это достаточно мирно. Никого из института не
выгнали. Недавно я встретил одного из составителей журнала, и он с
благодарностью напомнил, что я и еще один студент -- будущий поэт Гнеушев,
на общеинститутском комсомольском собрании проголосовали против его
исключения из комсомола. Только мы двое.

Ничего странного нет в том, что я сейчас об этом пишу. Странно то, что
это событие, достаточно важное для тех времен моей жизни, начисто выпало из
моей памяти. То есть я помнил, что были собрания с проработками, но как там
я голосовал -- забыл. Вероятно, по этому поводу хороший психоаналитик сказал
бы: в те времена ты многое ждал от себя и потому не придал значения этому
факту.

Вот что с нами делает жизнь!

Сейчас мне вспомнился еще один случай из жизни нашего милого
Литературного института, и я его впишу сюда под видом демонстрации
вырождения тургеневского понимания природы.

Однажды во время защиты дипломных работ одно стихотворение молодого
поэта вызвало противоречивые оценки оппонентов.

Сюжет стихотворения был такой. Под окнами дома вырос прекрасный
подсолнух, золотая чаша которого целый день, вместо того чтобы следовать за
солнцем, глазела в окно. Обитатели дома не сразу поняли источник этого
странного любопытства подсолнуха. Но вскоре они вместе с читателями
догадываются в чем дело. А дело было в том, что прямо напротив окна в
комнате висел портрет товарища Сталина. Ясно, какое из двух солнц подсолнух
предпочел.

Поэт был настолько тонок, что на последнем выводе не настаивал. Он
просто создал живую картину жизни подсолнуха, упорно заглядывающего в окно
комнаты, где висел портрет товарища Сталина, а вы думайте что хотите.

По поводу этого стихотворения разразилась доброжелательная дискуссия.
Одни седоглавые профессора говорили, что поэт создал оригинальный образ,
который украсит антологию произведений, посвященных вождю. Но нашелся и
такой седоглавый профессор, мы должны быть верны исторической правде,
который сказал, что стихотворение все-таки звучит неестественно.

Согласно диалектическому материализму и ленинской теории отражения,
разъяснял он, природа безразлична к любому общественному строю, да, к
любому, хотя только социализм и может спасти ее от хищнического истребления.

И в этом смысле товарищ Сталин действительно является солнцем для
подсолнуха, но подсолнух не может этого осознать! Не может!!! И в этом
великая драма идей!

Поэтому эмпирический факт заглядывания чаши подсолнуха в комнату с
портретом товарища Сталина хотя сам по себе и любопытен, однако он не должен
вводить читателя в заблуждение, ибо природа, к сожалению, не только не
обладает классовым чутьем, чтобы тянуться к вождю мирового пролетариата, но
даже не обладает и той примитивной формой сознания, которой обладает
человекоподобная обезьяна.

Это смелое выступление было выслушано с полным вниманием, как одна из
возможных точек зрения. В общем, студент, конечно, защитил свой диплом, и
стихотворение в ближайшее время было напечатано.

Где он теперь, лукавый изобретатель умного подсолнуха? Я краем уха
слышал, что он спился. Бедняга, он и в студенческие годы, в отличие от
своего подсолнуха, больше заглядывался на бутылку с водкой.

Лучше вернемся к Андрею. Он во всех отношениях очень интересный
человек. Кстати, он выучил абхазский язык, что всякому человеку не легко, а
русскому в особенности, учитывая, что абхазский язык содержит в себе
шестьдесят с лишним фонем. Друзья его (друзья!) говорят, что он его выучил
из-за этой вертихвостки, чтобы знать, о чем она говорит по телефону, и
проверять ее переписку, если она вообще умела писать, добавляли они. Даже
если это так, подвиг его остается при нем.

Кстати, он сделал небольшое, а может быть и не такое уж небольшое,
языковое открытие, которое мог сделать только талантливый дилетант. Он
заметил то, что ни один филолог абхазского происхождения не замечал.
Оказывается, по-абхазски "я купаюсь, купаться" одновременно означает -- "я
купаю своего коня, купание коня". И еще: "убивать себя, самоубийство"
одновременно означает -- "я убил своего коня, конеубийство". По-моему,
интересно, хотя некоторые ученые, посмеиваясь, говорят, что это всего лишь
случайное совпадение.

Вообще, он возмутитель спокойствия. Недавно он выпустил книгу, в
которой доказывает, что некоторые древние храмы Абхазии, ранее считавшиеся
соседского происхождения, на самом деле плод архитектурного творчества
аборигенов.

Братья не на шутку обиделись. Смеясь, он мне сам показывал кучу писем,
полных возмущения и даже угроз убить исказителя истории. При этом письма
отнюдь не анонимные. Некоторые из них подписаны учеными. В наше время
приятно иметь дело с мужчиной, который, показывая такие письма, хохочет.

Дело на этом не кончилось. Рукопись следующей его книги в трех
экземплярах, лежавшая в одном московском издательстве, внезапно исчезла.
Рукопись, как коня, увели из редакционной конюшни. Нет ни малейшего
сомнения, что это дело рук соседних ученых-конокрадов.

Разумеется, какой-то редактор был подкуплен. Советский страж, как
известно, самый неподкупный страж в мире, если его никто не подкупает. А
если же его подкупают, он не самый неподкупный страж в мире. К счастью, у
автора сохранились черновики, и он рукопись восстановил.

Андрей много занимался историей Великой Абхазской Стены -- предмет
нашей странной национальной гордости. Считалось, что эта крепостная стена,
пересекающая всю Абхазию и проходящая через Чегем, была построена нашими
предками еще во времена Юстиниана.

И вдруг он выдвинул версию, что стена эта выстроена совсем не во
времена Юстиниана, а всего лишь триста лет тому назад, да еще сумасшедшим
соседним царем.

Этот царь был женат на абхазской княжне. Однажды по неизвестной причине
разгневавшись на нее, он убил свою жену и отрезал ей уши. Зная, что абхазцы
не простят ему отрезанных ушей своей княжны, он согнал свой народ и стал с
лихорадочной быстротой возводить эту стену. Возможно, как хитрый царь, уже
задумав убийство, он начал строить стену несколько раньше. Точных сведений
нет.

Есть сведения, что он после этого убийства женился на собственной
племяннице. В конце концов, он и ее убил, по-видимому, устав от затейливой
сладости кровосмесительства и переходя на более простодушную радость