Чтение 92–й страницы книги ~Избранное~

ближе, выскочил через него одним гигантским прыжком, словно
взяв барьер, и устремился, как будто на состязании в беге,
по лужайке вслед за полисменом. Грейн, с недоумением
проводив его глазами, вскоре снова увидел высокую фигуру
Фишера, который лениво брел назад со свойственным ему
спокойным равнодушием. Он флегматично обмахивался листком
бумаги: это была телеграмма, каковую он с такой
поспешностью перехватил.
- К счастью, я успел вовремя, - сказал он. - Надо
спрятать все концы в воду. Пускай считают, что Гастингс
умер от апоплексии или от разрыва сердца.
- Но в чем дело, черт побери! - спросил его Друг.
- Дело в том, - отвечал Фишер, - что через несколько дней
мы окажемся перед хорошеньким выбором: либо придется
отправить на виселицу ни в чем не повинного человека, либо
Британская империя полетит в преисподнюю.
- Уж не хотите ли вы сказать, - осведомился Грейн, - что
это дьявольское преступление останется безнаказанным?
Фишер пристально поглядел ему в глаза.
- Наказание уже совершилось, - произнес он. И добавил
после недолгого молчания: - Вы восстановили
последовательность событий с поразительным искусством,
старина, и почти все, о чем вы мне говорили, истинная
правда. Двое с чашками кофе действительно вошли в
библиотеку, поставили чашки на стеллаж, а потом вместе
отправились к колодцу, причем один из них был убийцей и
подсыпал яду в чашку другому. Но сделано это было не в то
время, когда Бойл рассматривал книги на вращающейся полке.
Правда, он действительно их рассматривал, искал сочинение
Баджа со вложенной туда запиской, но я полагаю, что Гастингс
уже переставил его на стеллаж. Одним из условий этой
зловещей игры было то, что сначала он должен был найти
книгу.
А как обычно ищут книгу на вращающейся полке? Никто не
станет прыгать вокруг нее на четвереньках, подобно лягушке.
Полку попросту толкают, чтобы она повернулась.
С этими словами он поглядел на дверь и нахмурился, причем
под его тяжелыми веками блеснул огонек, который не часто
можно было увидеть. Затаенное мистическое чувство, сокрытое
под циничной внешностью, пробудилось и шевельнулось в
глубине его души. Голос неожиданно зазвучал по-иному, с
выразительными интонациями, словно говорил не один человек,
а сразу двое.
- Вот что сделал Бойл: он легонько толкнул полку, и она
начала вращаться, незаметно, как земной шар. Да, весьма
похоже на то, как вращается земной шар: ибо не рука Бойла
направляла вращение. Бог, который предначертал орбиты всех
небесных светил, коснулся этой полки, и она описала круг,
дабы совершилась справедливая кара.
- Теперь наконец, - сказал Грейн, - я начинаю смутно
догадываться, о чем вы говорите, и это приводит меня в ужас.
- Все проще простого, - сказал Фишер. - Когда Бойл
выпрямился, случилось нечто, чего не заметил ни он, ни его
недруг и вообще никто. А именно, две чашки кофе поменялись
местами.
На каменном лице Грейна застыл безмолвный страх; ни один
мускул не дрогнул, но заговорил он едва слышно, упавшим
голосом.
- Понимаю, - сказал он. - Вы правы, чем меньше будет
огласки, тем лучше. Не любовник хотел избавиться от мужа,
а... получилось совсем иное. И если станет известно, что
такой человек решился на такое преступление, это погубит
всех нас. Вы заподозрили истину с самого начала?
- Бездонный Колодец, как я вам уже говорил, - спокойно
отвечал Фишер, - смущал меня с первой минуты, но отнюдь не
потому, что он имеет к этому какое-то отношение, а именно
потому, что он к этому никакого отношения не имеет.
Он умолк, словно взвешивая свои слова, потом продолжал:
- Когда убийца знает, что через десять минут недруг будет
мертв, и приводит его к бездонной дыре, он наверняка задумал
бросить туда труп. Что еще может он сделать? Даже у
безмозглого чурбана хватило бы соображения так поступить, а
Бойл далеко не глуп. Так почему же Бойл этого не сделал?
Чем больше я об этом раздумывал, тем сильнее подозревал, что
при убийстве произошла какая-то ошибка. Один привел другого
к колодцу с намерением бросить туда его бездыханный труп. У
меня уже была тогда смутная и тягостная догадка, что роли
переменились или перепутались, а когда я сам приблизился к
полке и случайно повернул ее, мне вдруг сразу все стало
ясно, потому что обе чашки снова описали круг, как луна на
небе.
После долгого молчания Катберт Грейн спросил:
- А что же мы скажем газетным репортерам?
- Сегодня из Каира приезжает мой друг Гарольд Марч, -
ответил Фишер. - Это очень известный и преуспевающий
журналист. Но при всем том он человек в высшей степени
порядочный, так что незачем даже открывать ему правду.
Через полчаса Фишер снова расхаживал взад-вперед у дверей
клуба вместе с капитаном Бойлом, у которого теперь был
окончательно ошеломленный и растерянный вид, пожалуй, это
был вконец разочарованный и умудренный опытом человек.
- Что же со мной станется? - спрашивал он. - Падет ли
на меня подозрение? Или я буду оправдан?
- Надеюсь и даже уверен, - отвечал Фишер, - что вас ни в
чем и не заподозрят. А насчет оправдания не может быть и
речи. Ведь против него не должно возникнуть даже тени
подозрения, а стало быть, и против вас тоже. Малейшее
подозрение против него, не говоря уж о газетной шумихе, и
всех нас загонят с Мальты прямиком в Мандалей. Ведь он был
героем и грозой мусульман. Право, его вполне можно назвать
мусульманским героем на службе у Британской империи.
Разумеется, он так успешно справлялся с ними благодаря тому,
что в жилах у него была примесь мусульманской крови, которая
досталась ему от матери, танцовщицы из Дамаска, это известно
всякому.
- Да, - откликнулся Бойл, как эхо, глядя на Фишера
округлившимися глазами. - Это известно всякому.
- Смею думать, что это нашло выражение в его ревности и
мстительной злобе, - продолжал Фишер. - Но как бы там ни
было, раскрытие совершившегося преступления бесповоротно
подорвало бы наше влияние среди арабов, тем более что в
известном смысле это было преступление, совершенное вопреки
гостеприимству. Вам оно отвратительно, а меня ужасает до
глубины души. Но есть вещи, которые никак нельзя допустить,
черт бы их взял, и пока я жив, этого не будет.
- Как вас понимать? - спросил Бойл, глядя на него с
любопытством. - Вам-то что за дело до всего этого?
Хорн Фишер посмотрел на юношу загадочным взглядом.
- Вероятно, суть в том, что я считаю для нас необходимым
ограничиться Британскими островами.
- Я решительно не могу вас понять, когда вы ведете такие
речи, - сказал Бойл неуверенно.
- Неужели, по-вашему, Англия так мала, - отозвался Фишер,
и в его холодном голосе зазвучали теплые нотки, - что не
может оказать поддержку человеку на расстоянии нескольких
тысяч миль? Вы прочли мне длинную проповедь о
патриотических идеалах, мой юный друг, а теперь мы должны
проявить свой патриотизм на практике, и никакая ложь нам не
поможет. Вы говорили так, будто за нами правота во всем
мире, и впереди полное торжество, которое увенчают победы
Гастингса. А я уверяю вас, что нет здесь за нами никакой
правоты, кроме Гастингса. Вот единственное имя, которое нам
оставалось твердить, как заклинание, но и это не выход из
положения, нет, черт побери! Чего уж хуже, если шайка
проклятых дельцов загнала нас сюда, где ничто не служит
интересам Англии, и все силы ада восстают против нас просто
потому, что Длинноносый Циммерн ссудил деньгами половину
кабинета министров. Чего хуже, когда старый ростовщик из
Багдада заставляет нас воевать ради своей выгоды: мы не
можем воевать, после того как нам отсекли правую руку.
Единственным нашим козырем был Гастингс, а также победа,
которую в действительности одержал не он, а некто другой.
Но пострадать пришлось Тому Трейверсу и вам тоже.
Он помолчал немного, потом указал на Бездонный Колодец и
продолжал уже более спокойным тоном.
- Я вам говорил, - сказал он, - что не верю в мудреные
выдумки насчет башни Аладдина. Я не верю в империю, которую
можно возвысить до небес. Я не верю, что английский флаг
можно возносить все ввысь и ввысь, как Вавилонскую башню.
Но если вы думаете, будто я допущу, чтобы этот флаг вечно