Чтение 92–й страницы книги ~Горение~

оказался постоянный житель гор. Варшавы, бывший ученик технического
училища Вавельберга, проживающий по Иерусалимской аллее в д. ј8 Карл
Шонерт 19 лет от роду. В кармане у него обнаружен бумажник с прокламациями.

II. В 1 час. 15 мин. толпа манифестантов около 2.000 человек, запрудив
всю Слизкую улицу, двинулась с двумя флагами к Map-шалковской, направляясь
по Золотой улице, где по предложению военного дозора и полицейского наряда
разошлась, но вскоре вновь в том же количестве собралась на Железной улице
и с красным флагом двинулась к Иерусалимской аллее, где полицейский наряд
и военный дозор после предложения разойтись приступил к рассеиванию толпы,
из коей часть бросилась ломать ворота недвижимости ј101 и бросилась в ее
двор, другая часть продолжала стоять с флагами, что вынудило дозор и наряд
после неоднократных предварении произвести выстрелы, коими из толпы убито
24 человека и 34 ранено.

При рассеивании задержано 45 человек и подобрано три флага.

III. Около 10 час. вечера на Замбковской улице на Праге собралась
большая толпа, взвод из полуроты Белгорайского полка сделал залп. Толпа
рассеялась, оставив четырех убитых. О поранении сведений не поступало.

К 12 час. ночи улицы совершенно опустели.

Прошу принять уверение в совершенном почтении и преданности.

Покорный слуга К. Максимович, генерал-губернатор

...Ночью, в маленьком домике, в рабочем поселке на Праге, Дзержинский
взял из типографского станка мокрый листок бумаги. Прочитал. Перечеркнул
написанное.

- Слабо. То, что случилось, требует крови, а не чернил. - Словно поняв
недоумение Барского и Софьи, хотя глаз не поднимал на них, пояснил: - О
кровавом надо писать кровью. Я попробую написать еще раз, вы - тоже. Потом
сведем в одно.

Во время похорон улица должна стать нашей.

"РАБОЧИЕ!

Первого Мая снова пролита кровь рабочего люда. Царский деспотизм еще
раз пытался устрашить рабочие массы. В Варшаве после двухчасовой
демонстрации тридцатитысячной толпы рабочих преступное правительство
устроило новую резню беззащитных. Около тридцати трупов и сотни раненых -
вот жертвы этого нового преступления правительства. Среди убитых дети,
женщины и старцы.

Рабочие! Резней безоружных правительство силилось подавить в массах
революционный порыв, но это новое преступление царских властей еще более
воспламенило в рабочем люде дух бунта и борьбы. На резню 1-го Мая
варшавский люд ответил забастовкой рабочих 2-го и 3-го Мая, сегодня,
четвертого Мая, в день похорон, забастовка станет всеобщей.

Рабочие! Правительство хочет осилить революцию страхом - отвечайте
борьбой, которая вселит в правительство ужас.

Рабочие! Отомстим за убийство наших братьев, восстав всей массой против
правительства убийц. Пусть каждый рабочий старается вооружиться!
Разоружайте всюду, где только возможно, полицию, казачьи и войсковые
патрули.

Массовое мщение, массовый террор! Когда тысячи и сотни тысяч рук
рабочего народа подымутся для мщения - мщение это обратится в триумф
рабочей революции.

К борьбе, братья!

Главное Правление Социал-демократии Королевства Польского и Литвы".

Под утро была готова и вторая прокламация - Дзержинский придавал ей
очень большое значение.

Он с трудом дождался семи часов, поехал в центр. В восемь пришел к
профессору Красовскому - старик был в шлафроке; со сна испуган.

- Пан Красовский, не взыщите за ранний визит, - сказал Дзержинский. - Я
хотел показать вам текст, если будут добавления или вы с чем-то не
согласитесь, можно внести правку.

- Не завтракали? Проходите, я спрошу для вас кофе, а сам в это время
прочту нелегальщину.

"И еще раз "цвет народа" - состоятельные и "именитые" граждане -
покрыли себя позором.

Не успела застыть кровь люда, убитого на улицах Варшавы, в те минуты,
когда мы хороним наших братьев, жен и детей, "граждане" - шлют депутацию к
властям, ходатайствуя перед Генерал-губернатором о назначении "следствия".
Они пресмыкаются у ног коновода-живодера, надеясь снискать в его передней
царское "правосудие".

Граждане! Была минута, когда история давала вам возможность сыграть
хотя бы скромную, но свою роль в нынешней революции. Однако когда в России
либеральная и демократическая интеллигенция подала сигнал к штурму
самодержавия, вы сохранили гробовое молчание. Первая волна революции
пронеслась над вашими головами.

Ныне, после майских убийств, молчание уже не является безразличием или
трусостью; ныне, когда кровь люда пролита на мостовые, - молчание есть
преступление!

Ныне лишь две дороги открыты дня вас. Январские и майские дни,
революция рабочих, вспыхнувшая в нашем крае по знаку резолюции в
Петербурге, разорвали общество на два лагеря, разорвали призрачную завесу
"народного единства" и указали на два народа, разделенные бездной.
Выбирайте:

Мы - дети нищеты и труда, несущие на руках изувеченные трупы наших
братьев, жен и детей, мы, идущие на смерть за вашу и нашу свободу.

И они - угрюмые тираны самовластья, а при них согбенные лакеи -
польские паны.

Польская интеллигенция, выбирайте! Кто жив - пусть спешит к нам, живым.

Кто не с нами, т о т п р о т и в н а с.

Во имя убитых жертв 1-го Мая - к борьбе.

С м е р т ь с а м о д е р ж а в и ю!

Д а з д р а в с т в у е т р е в о л ю ц и я!

Главное Правление Социал-демократии Королевства Польского и Литвы".

- Ну, что ж, - сказал Красовский, - великолепно написано.

- Хотите добавить? - спросил Дзержинский.

- Здесь нечего добавлять. Стиль рапирен.

- Рапирность - это от изыска, а я добиваюсь убедительности. Вы, лично
вы, на демонстрацию выйдете?

- С внуками, - ответил Красовский. - С красными гвоздиками.

Все улицы были запружены народом, "Варшавянка" гремела так, что звенели
стекла в кабинете Глазова.

- Конных не пускать! - кричал Глазов в трубку телефона. - Почему?! В
окно посмотрите - вот почему! Весь город вышел! Сомнут! Если первого мая
не добили - сейчас не запугаете! Третьего дня надо это было делать,
третьего дня! И не полсотни перестрелять, а тысячу! Тогда б сегодня не
вышли!

Бросив трубку на рычаг, Глазов вызвал Турчанинова:

- За всеми, кто знает Дзержинского, строжайшее наблюдение! Пока он не
сядет в камеру - сумасшествие будет продолжаться. Проследите за
исполнением лично.

- А "Прыщик"? - тихо спросил Турчанинов.

Глазов не сдержался:

- Это уж мое дело, а не ваше!

Софья Тшедецка, Мечислав Лежинский, Эдвард Прухняк и Генрих из Домброва
пришли к Дзержинскому, на его маленькую конспиративную квартиру, поздним
вечером, после того, как улицы Варшавы опустели и демонстранты спокойно
разошлись по домам; товарищи из комитета доподлинно убедились в правоте
Юзефа: ни одного выстрела в этот день не было.

Генрих с порога, не открыв еще толком дверь, воскликнул:

- Вот это работа, Юзеф! Вот это - пропаганда делом, а не словом! Вот
это - революция!

Дзержинский лежал на кушетке, набросив на себя пальто; острые колени
подтянуты к подбородку, на щеках розовые пятна румянца; Софья сразу поняла
- обострился процесс, возможно кровохарканье, он всегда так розовеет перед
вспышкой туберкулеза, и глаза страшно западают, перестают быть зелеными,
делаются черными, как уголья.

- Вставай, подымайся, Юзеф! - гремел Генрих. - Мы должны отметить эту
победу самоваром крепкого чая и бутылкою кагора!

Софья подошла к Дзержинскому, опустилась перед ним на колени, тихо
спросила:

- Тебе совсем плохо?

Он ничего ей не ответил, хотел, видно, улыбнуться, но лицо дрогнуло,
сморщилось, глаза на какое-то мгновенье сделались обычными: длинными,
огромными, цветом похожие на волну в Гурзуфе, когда внутри чувствуется
зеленое, пузырчато-белое, тяжелое, глубинно-голубое.

- Генрих, попробуй достать меда, липового меда, - обернулась Софья. -
Эдвард, сходи к сестре Уншлихта за малиной. Мечислав, пожалуйста, попроси
у доктора Шибульского гусиного сала, он несколько раз выручал Юзефа. А я
пока поставлю самовар.

Дзержинский остановил Софью:

- Не надо самовара.

- Тебе необходим крепкий, горячий чай.

- Не надо, - еще тише повторил Дзержинский. - Убавь, пожалуйста, фитиль
в лампе - глаза режет.

- Это жар, Юзеф. Сколько раз я просила тебя остерегаться ветра,
холодный был ветер, пронзительный - вот ты и простыл. Не слушайте Юзефа,
товарищи, подчиняйтесь женщине.

Мечислав, Эдвард и Генрих ушли, оставив на стульях свои пелерины и
пальто.