Чтение 93–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

действительно важное и нужное.

- Сменим вас? - спросил Крымов.

- К чему? - ответил Треков. - Вот только курева, ну, конечно, мины,
гранаты и, если не жалко, водочки и шамовки на кукурузниках подбросьте...
- Перечисляя, он загибал пальцы на руке.

- Значит, уходить не собираетесь? - злясь и невольно любуясь некрасивым
лицом Грекова, спросил Крымов.

Они молчали, и в это короткое молчание Крымов превозмог чувство своего
душевного подчинения людям в окруженном доме.

- Дневник боевых действий ведете? - спросил он.

- У меня бумаги нет, - ответил Греков. - Писать не на чем, да и
некогда, да и не к чему.

- Вы находитесь в подчинении командира сто семьдесят шестого
стрелкового полка, - сказал Крымов.

- Есть, товарищ батальонный комиссар, - ответил Греков и насмешливо
добавил: - Когда поселок отрезали и я в этом доме собрал людей, оружие,
отбил тридцать атак, восемь танков сжег, надо мной командиров не было.

- Наличный состав свой на сегодняшнее число точно знаете, проверяете?

- Зачем мне проверять, я строевых записок не представляю, что я, в АХО
и на допе снабжаюсь? Сидим на гнилой картошке и на гнилой воде.

- Женщины в доме есть?

- Товарищ комиссар, вы вроде допрос мне учинили?

- Ваши люди в плен попадали?

- Нет, такого случая не было.

- Все же, где ваша радистка?

Греков закусил губу, брови его сошлись, и он ответил:

- Девушка эта - немецкая шпионка, она меня завербовала, а потом, я ее
изнасиловал, а потом я ее пристрелил. - И, вытянув шею, он спросил: -
Такого, что ли, ответа вам от меня нужно? - И с насмешкой сказал: - Я
вижу, дело штрафным батальоном пахнет, так, что ли, товарищ начальник?

Крымов несколько мгновений молча смотрел на него и сказал:

- Греков, Греков, закружилась ваша голова. И я в окружении был. И меня
спрашивали.

Он посмотрел на Грекова и медленно сказал:

- У меня есть указание, - в случае необходимости отстранить вас от
командования и переподчинить людей себе. Зачем вы сами прете на рожон,
толкаете меня на этот путь?

Греков молчал, думал, прислушивался, потом сказал:

- Стихает, успокоился немец.

21

- Вот и хорошо, посидим вдвоем, - сказал Крымов, - уточним дальнейшее.

- А зачем сидеть вдвоем, - сказал Греков, - мы тут воюем все вместе и
дальнейшее уточняем вместе.

Дерзость Грекова нравилась Крымову, но одновременно и сердила. Ему
хотелось сказать Грекову об украинском окружении, о своей довоенной жизни,
чтобы Греков не принимал его за чиновника. Но в таком рассказе, чувствовал
Крымов, проявилась бы слабость его. А Крымов пришел в этот дом проявить
свою силу, а не слабость. Он ведь не был политотдельским чиновником, он
был военным комиссаром.

"Ничего, - подумал он, - комиссар не подкачает".

В затишье люди сидели и полулежали на грудах кирпича. Греков произнес:

- Сегодня немец уже больше не пойдет, - и предложил Крымову: - Давайте,
товарищ комиссар, покушаем.

Крымов присел рядом с Грековым среди отдыхавших людей.

- Вот смотрю на вас всех, - проговорил Крымов, - а в голове все время
вертится: русские прусских всегда били.

Негромкий ленивый голос подтвердил:

- Точно!

И в этом "то-о-очно" было столько снисходительной насмешки над общими
формулами, что дружный негромкий смех прошел среди сидевших. Они знали не
меньше человека, впервые сказавшего - "русские прусских всегда били", о
том, какую силу таят в себе русские, да они, собственно, и были самым
прямым выражением этой силы. Но они знали и понимали, что прусские дошли
до Волги и Сталинграда вовсе не потому, что русские их всегда били.

С Крымовым в эти мгновения происходила странная вещь. Он не любил,
когда политические работники славили старых русских полководцев, его
революционному духу претили ссылки в статьях "Красной звезды" на
Драгомирова, ему казалось ненужным введение орденов Суворова, Кутузова,
Богдана Хмельницкого. Революция есть революция, ее армии нужно одно лишь
знамя - красное.

Когда-то он, работая в Одесском ревкоме, участвовал в шествии портовых
грузчиков и городских комсомольцев, пришедших сбросить с пьедестала
бронзовое тельце великого полководца, возглавившего походы крепостного
русского войска в Италию.

И именно здесь, в доме "шесть дробь один", Крымов, впервые в жизни
произнеся суворовские слова, ощутил длящуюся в веках единую славу
вооруженного русского народа. Казалось, он по-новому ощутил не только тему
своих докладов, - тему своей жизни.

Но почему именно сегодня, когда он снова дышал привычным воздухом
ленинской революции, пришли к нему эти чувства и мысли?

И насмешливое, ленивое "точно", произнесенное кем-то из бойцов, больно
укололо его.

- Воевать вас, товарищи, учить не надо, - сказал Крымов. - Этому вы
сами всякого научите. Но вот почему командование нашло нужным все же
прислать меня к вам? Зачем я вот, скажем, пришел к вам?

- За суп, для ради супа? - негромко и дружелюбно предположил кто-то.

Но смех, которым слушатели встретили это робкое предположение, не был
тихим. Крымов посмотрел на Грекова.

Греков смеялся вместе со всеми.

- Товарищи, - проговорил Крымов, и злая краска выступила на его щеках,
- серьезней, товарищи, я прислан к вам партией.

Что это было такое? Случайное настроение, бунт? Нежелание слушать
комиссара, рожденное ощущением своей силы, своей собственной опытности? А
может быть, веселье слушателей не имело в себе ничего крамольного, просто
возникло от ощущения естественного равенства, которое было так сильно в
Сталинграде.

Но почему это ощущение естественного равенства, раньше восхищавшее
Крымова, сейчас вызывало в нем чувство злобы, желание подавить его,
скрутить?

Здесь связь Крымова с людьми не ладилась не потому, что они были
подавлены, растеряны, трусили. Здесь люди чувствовали себя сильными,
уверенно, и неужели возникшее в них чувство силы ослабляло их связь с
комиссаром Крымовым, вызывало отчужденность, враждебность и в нем и в них?

Старик, жаривший оладьи, сказал:

- Вот я давно уж хотел спросить у партийного человека. Говорят, товарищ
комиссар, что при коммунизме все станут получать по потребности, это как
же тогда будет, если каждому, особенно с утра, по потребности - сопьются
все?

Крымов повернулся к старику и увидел на его лице истинную заботу.

А Греков смеялся, смеялись его глаза, большие, широкие ноздри раздувало
смехом.

Сапер с головой, перевязанной окровавленным, грязным бинтом, спросил:

- А вот насчет колхозов, товарищ комиссар. Как бы их ликвидировать
после войны.

- Оно бы неплохо докладик на этот счет, - сказал Греков.

- Я не лекции пришел к вам читать, - сказал Крымов, - я военный
комиссар, я пришел, чтобы преодолеть вашу недопустимую партизанщину.

- Преодолевайте, - сказал Греков. - А вот кто будет немцев
преодолевать?

- Найдутся, не беспокойтесь. Не за супом я пришел, как вы выражаетесь,
а большевистскую кашу сварить.

- Что ж, преодолевайте, - сказал Греков. - Варите кашу.

Крымов, посмеиваясь и в то же время серьезно, перебил:

- А понадобится, и вас. Греков, с большевистской кашей съедят.

Сейчас Николай Григорьевич был спокоен и уверен. Колебания, какое
решение будет наиболее правильным, прошли. Грекова надо отстранить от
командования.

Крымов теперь уж ясно видел в Грекове враждебное и чуждое, чего не
могли ни уменьшить, ни заглушить героические дела, творившиеся в
окруженном доме. Он знал, что справится с Грековым.

Когда стемнело, Крымов подошел к управдому и сказал:

- Давайте, Греков, поговорим всерьез и начистоту. Чего вы хотите?

Греков быстро, снизу вверх, - он сидел, а Крымов стоял, - посмотрел на
него и весело сказал:

- Свободы хочу, за нее и воюю.

- Мы все ее хотим.

- Бросьте! - махнул рукой Греков. - На кой она вам? Вам бы только с
немцами справиться.

- Не шутите, товарищ Греков, - сказал Крымов. - Почему вы не пресекаете
неверные политические высказывания некоторых бойцов? А? При вашем
авторитете вы это можете не хуже всякого комиссара сделать. А у меня
впечатление, что люди ляпают и на вас оглядываются, как бы ждут вашего
одобрения. Вот этот, что высказывался насчет колхозов. Зачем вы его
поддержали? Я вам говорю прямо: давайте вместе это дело выправим. А не
хотите, - я вам так же прямо говорю: шутить не буду.

- Насчет колхозов, что тут такого? Действительно, не любят их, это вы,