лупили в протоку, в мертвый остров. Одной, совсем уж шалой миной взрыхлило и
откинуло сухую глину на прикопанном солдате, обнажило грязное, мокрое
туловище Ерохи. Родька покачал головой, взвалил на горб угластый ящик с
патронами и двинулся следом за удаляющейся командой.
разорваны в клочья, иные вроде бы прикорнули меж камешков, в щетине осоки.
Что тут мог значить один упокоенный солдатик? Он-то уже не знает --
похоронен, прибран ли -- ничего не чувствует, не ведает, не боится.
x x x
одна на корме с веслом, другая на лопашнах. Лодка пристала в устье речки
Черевинки, девки представились; Неля и Фая, приплыли за ранеными. Могут
взять пятерых. Велено в первую очередь погрузить майора Зарубина. Приказ
самого генерала Лахонина.
противоположном берегу, славяне все разворуют, да приказ есть приказ --
велено раненого взять, значит, надо брать.
девушки, самых тяжелых берите. А я еще ничего, да и замениться некем. Я
подожду.
покуривая толсто скрученную цигарку.
но все равно красиво облегающих икры сапожках. Возле нее уже хлопотал,
помогал не помогал, но балаболил: "У бар бороды не бывает", -- Леха
Булдаков, однако скоро убедился, что не будет ему здесь успеху, подсел к
Нельке:
ночевать негде... -- Нелька, наблюдая одним глазом за тем, что делается
возле лодки, другим прошлась по Лехе -- наглая, широкоротая рожа, нос
картофелиной рос да ножкой гриба подосиновика оборотился, еще и молотили на
этой роже чего-то, скорее всего бобы. Но что-то есть в этом ухаре и
привлекательное, располагающее, да разбираться недосуг. Нелька сунула
пластмассовую немецкую коробку с махоркой Булдакову: "Отсыпь", -- и
объявила, что может взять еще одного человека, если он управится на гребях и
заменит ее. Гребцов нашлось более, чем надо, -- брели, ползли, ковыляли.
плащ-палатку, укрыла ею раненых. Сделалось видно теплую безрукавку, из-под
которой торчали погоны с двумя звездочками и кончик побелевшей кожаной
кобуры.
лейтенанта еще никогда в жизни не пробовал и попробует ли, на этом плацдарме
положительно не решишь.
лодки, переспросила Нелька и, услышав что-то неразборчивое, мимоходно
бросила: -- Ну, как знаете! -- и под нос себе: -- герой, едрена мать. А ну,
кавалер, толкни! -- приказала она Булдакову.
наваливаясь на лодку, мотал головой Булдаков.
ручья ударил пулемет, да, слава Богу, выше и дальше. Ни Фая на корме, ни
Нелька, державшая на коленях раненного в голову лейтенанта, из тех еще, что
переправились далеким-далеким днем со взводом, -- даже не шевельнулись, не
поклонились визгнувшим над ними пулям. Эти девицы видали виды, пережили
кое-что и похлеще пулеметного огня.
девкам плавать да плавать, пулемет мешат. Што как заденет?
бывает, у бар бороды не бывает...".
и ишшо че-нить выпросил бы.
сказано, хоть ты и беспартейнай: "Нет таких крепостей, каки бы большевики не
взяли!" Давай суды табак, в кисет ссыплю. А то выжрешь весь и станешь бычки
по берегу собирать.
и засечешь.
туман, у меня сольца припрятана.
коммунист. -- С этими словами Булдаков, закинув винтовку на плечо, проворно
юркнул за выступ яра. Оказавшись в речке Черевинке, зорко огляделся, еще
бросок сделал -- и никто бы сейчас не узнал в этом, еще минуту назад ваньку
валявшем, оболтусе, лениво препиравшемся со своим напарником, того парня,
что вроде бы и в росте убавился и кошачьи-гибок, стремителен сделался.
спиной к осыпи, выпустил дух: "У-уффф! Ну, война..."
реденько выкатывала Черевинка к устью, и сразу тогда бросалось несколько
человек за теми яблочками, и не одного человека уж убило. В кармашке рюкзака
пригоршни две малявок и усачей было, красноперый голавлик тут выглядел
великаном. Среди падалицы обнаружилось даже несколько картофелин, Финифатьев
возликовал:
Бомбами из огородов закинуло плоды. Я подобрал. А пулемет не нашел. Молчит,
падлюка! Нажрался и спит, небось. А тут голодный воюй и промышляй, лодка
приплывет -- палить начнет. Ты вот командир боевой, нет, чтобы шумнуть тута,
немца потревожить, залез в землю и бздишь горохом.
под яром, огонек разводил, препирался с Булгаковым -- добытчик будь здоров
-- этакого на всем фронте поискать! Но уж богохульник, но уж грубиян!.. "Дак
че с ево возьмешь? Он с детства без догляду, родом аж из самой-самой
холоднющей Сибири, из Покровки какой-то, где, судя по всему, одни только
каторжанцы и арканники живут. Арканники -- это самые-самые страшенные
смертоубивцы, оне веревку-аркан на человека набросят, на лед, в темь его
уволокут, разденут догола и в прорубь спустят... Спаси и помилуй, Господи!
Что и за земля, что и за народ? Вот опять Бога всуе помянул. Часто Он тут
вспоминается. А эть коммунист, коммунист, будь я проклятой. Ну, да Мусенка
поблизости нету, и все вон потихоньку крестятся да шопчут божецкое. Ночью,
на воде кого звали-кликали? Мусенка? Партия, спаси! А-а! То-то и оно-то..."
полковник Бескапустин, за ночь покрывшийся колкой щетиной, не отчистившийся
еще от грязи, с глазами, провалившимися в черно темнеющие глазницы, толстые
губы доброго человека у него обметало красной сыпью.
отмахнулся, ровно сказав: -- "Что же вы-то не уплыли? Вам же в госпиталь
пора -- давно уж созрели".
полков и сникли горестно командиры. Выходило: завоевали они, отбили у
противника около пяти километров берега в ширину и до километра в глубину.
Группа Щуся не в счет, она пока и знаку не должна подавать, где и сколько ее
есть. На сие территориальное завоевание потратили доблестные войска десятки
тысяч тонн боеприпасов, горючего, не считая урона в людях, -- их привыкли и
в сводках числить в последнюю очередь -- народу в России еще много, сори,
мори, истребляй его -- все шевелится. А ведь и на левом берегу от бомбежек,
артиллерийских снарядов и минометов потери есть, и немалые. По грубым
подсчетам, потеряли при переправе тысяч двадцать убитыми, утонувшими,
ранеными. Потери и предполагались большие, но не такие все же ошеломляющие.
-- выдохнул Авдей Кондратьевич, потянув выгоревшую трубку. Она пусто
посипывала. Тут как тут возник Финифатьев, дал командиру полка махорки
набить трубку, принес котелок и две ложки. В похлебайке из рыбной мелочи
белели картошинки.
из топора спроворил! Ты поешь, поешь горяченького, Алексан Васильевич, поешь
да и отправляйся в укрытие. Я ел, ел, не беспокойся. И непременно
эвакуируйся, непременно. Я думаю, днем нам тут дадут жару!..
-- уверенно объявил Зарубин, здоровым боком припав к котелку, и боясь
показаться жадным, все равно частил ложкой, черпал горяченькое от полынного
дыма горьковатое варево, впрочем, весьма и весьма наваристое и вкусное.
пригреб за собою песком, вздумал умыться, притащился к воде и заметил, что