Чтение 93–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

ночному маршу.

...Во мраке ротными колоннами батальон шагает по расползающейся талой
земле. Движутся бойцы, движутся орудия, двуколки с пулеметами, повозки с
боеприпасами, потом опять бойцы.

Мы покидаем эту землю, выскальзываем из петли. Деревни по правую и по
левую руку от нас уже заняты врагом; осталась лишь узкая проушина; надо
пользоваться мраком, ночным временем, чтобы по приказу отойти к своим,
соединиться с частями дивизии.

Колонну ведет Заев. Его рота головная. Он неутомимо шагает, помахивая
длинными руками. Проходят ряды бойцов, проезжают запряжки. Вот и
приблудная команда - потерявшие своих командиров, свою часть, приставшие к
батальону солдаты. Их ведет политрук Бозжанов. Сюда присоседился и
инструктор по пропаганде Толстунов.

С седла - я сидел верхом, пропускал мимо себя колонну, - с седла я
разглядел: возле Бозжанова и Толстунова шагает кто-то третий. Что за черт?
Юбка? Быть того не может! Померещилось... Нет. Среди мужских силуэтов
мелькают ножки в ботиках, мелькает юбка.

И я крикнул:

- Стой!

Колонна остановилась.

- Женщине выйти из рядов!

Нерешительно вышла и приблизилась женская фигура. Я скомандовал бойцам:

- Марш!

Ряды двинулись. Толстунов и Бозжанов остались на обочине.

- Кто такая?

Во тьме прозвучал женский голос:

- Фельдшерица... Фамилия Заовражина...

Толстунов добавил:

- Из села Васильеве... Уходит, комбат, от немцев.

- Что за порядок? Почему мне не доложили? Кто разрешил допускать
жителей в батальонную колонну?

Бозжанов хотел что-то ответить, но я оборвал:

- Без разговоров! По местам!

- А я? - спросила девушка. - Неужели оставите у немцев?

Я вытащил карманный электрофонарик, нажал кнопку. Пучок света вырвал из
темноты русское девичье лицо, широкие крылья округлого носа, ямочку на
подбородке. На миг я увидел серьезные темно-серые глаза. Тотчас девушка
заморгала, ослепленная внезапным светом. Я повел фонариком ниже - луч упал
на осеннее черное пальто, на лямки закинутой за плечи котомки, на висевшую
сбоку фельдшерскую сумку. Далее полоса света опустилась на дешевые,
простые чулки, на облепленные грязью, должно быть, хлебнувшие воды,
невысокие боты. Меня потянуло еще раз увидеть ее взгляд. Чуть приподнял
фонарик. В слабом отблеске опять стали различимы обращенные ко мне
небоязливые серые глаза. Я опять подивился их серьезности.

Да, пришел для нее серьезный час! Родная пристань брошена, чалки
обрублены топором войны. В ботиках, с наскоро собранной тощей котомкой
девушка встала в ряды последнего уходящего батальона Красной, Армии, пошла
с нами. Великое время, великая война позвали ее.

Фонарик погашен.

- Как зовут? - спросил я девушку.

- Варя.

- Ну, Варя, выведем тебя. Иди, где шла. Скоро дойдем. Там скажу: вот.
Варя, наша сторона. И пойдешь себе...

- А с вами?

- С нами нельзя.

За деревней Долгоруковкой, занятой немцами, - ее мы обогнули - нас
радостно повстречал помощник начальника штаба полка лейтенант Курганский.
Его появление означало: мы дошли к своим!

Курганский привез нам подарок - две подводы с белым хлебом, совсем
свежим, ночной выпечки. Я смотрел на эти укрытые брезентом повозки, на
колеса с поблескивающими сталью ободами, проложившие к нам колею из
Волоколамска, и беззвучно пел: "Мы у своих! Мы на земле, где стоят наши!"

Брезжил рассвет, стлался утренний туман. Я решил укрыть батальон в
леске, дать людям поесть, передохнуть.

Вместе с бойцами в лес зашагала и Варя. В черном пальто, черном
беретике, с котомкой за спиной. Я снова вызвал ее из рядов. Она подошла,
оглянулась на уходящую колонну, подняла на меня взор. Теперь, в утреннем
неярком свете, черты ее лица - крупные нерасплывчатые губы, открытый лоб,
прямой пробор темных, без завивки, волос, - эти черты показались мне более
тонкими, чем ночью, при фонарике.

- Ну, Варя... Вот дорога. Иди.

В устремленных на меня темно-серых глазах показались слезы. Я не
слишком чувствителен к женским слезам. Но эта девушка плачет, пожалуй, не
часто. Она проговорила:

- Одна?

Стало ее жалко. Действительно, нелегко уйти одной в этот туман.

- Хорошо, Варя. Доведем тебя дальше.

- А совсем мне с вами нельзя?

- Нет. Мы, Варя, воины. Отправим тебя, если хочешь служить в армии,
немного подальше в тыл. А в батальоне девушки не надобны.

Привел ее в санитарный взвод к Кирееву, нашему фельдшеру.

- Киреев, доверяю тебе эту девушку. Зовут Варя Заовражина. Сколько,
Варя, тебе лет?

- Девятнадцать.

- У меня как раз такая дочь, - сказал Киреев.

- Знаю, ты отец... Передаю тебе ее на сохранение до Волоколамска. Следи
за ней строго, как за дочерью.

Варе напоследок дал наказ:

- А ты смотри - ни с кем не заводи здесь шуры-муры. Веди себя, как
подобает порядочной советской девушке.

Она покраснела. В ее взгляде я прочел: "Зачем ты меня обижаешь?"

Вы, надеюсь, помните, как далее сложилась обстановка. Я пожадничал;
захотел вывезти из-под носа у немцев припрятанные нами снаряды и пушки,
для которых не хватило коней; приказал Бозжанову взять распряженных
артиллерийских битюгов и доставить все, что было кинуто. Бозжанов с
конями, со своим воинством ушел. А с разных сторон леска, где мы укрылись,
занялась пальба, разгорелся бой. Выстрелы орудий слились в сплошной гром.
Я ждал Бозжанова. Без него не тронешься. Вал боя приближался. Пришлось
дать приказ: поднять людей, рыть круговую оборону.

Вместе с Рахимовым я обходил роты. В штабной шалаш мы возвращались мимо
санитарного взвода. Из-за деревьев донесся хохот нескольких здоровых
глоток. Что такое? Раненые так не загогочут.

Я-зашагал на голоса. На полянке возле ручья трещал костер. В бачке
грелась вода. Неподалеку на веревке было развешано только что выстиранное
белье - санитарные халаты, марлевые салфетки, простыни. Справедливости
ради скажу: развешанное белье поражало белизной, его всегдашний
изжелта-серый отлив будто улетучился. От кровяных пятен и потеков не
осталось следа.

И все Варя! Она стирала здесь же, у ручья. Пальто было сброшено. Вместо
него поверх платья была надета гимнастерка. А вместо ботиков по милости
какого-то неведомого мне добряка (уж не Киреева ли?) девушка уже успела
обуться в солдатские кирзовые сапоги. Она склонилась над тазом,
пристроенным на пне, рукава были засучены, мыльная пена брызгала из-под ее
распаренных широких кистей.

Подле работающей девушки разместились, словно стянутые сюда магнитом,
чуть ли не все мои герои во главе со свежевыбритым Толстуновым. Всюду
поспевающий Брудный сушил у огня Варины туфли. Здесь же оказался и
командир роты Филимонов, которого я считал образцом дисциплинированности,
исполнительности.

Нет, не зря я придерживался заповеди: женщине не место в боевых частях!
Кругом пальба, черт знает какая обстановка; в любой момент можем очутиться
в окружении, а командиры льнут к юбке. Варя заметила маня, улыбнулась,
показав крупные красивые зубы. Ее улыбка говорила: "Вот я и при деле, вот
я и нужна".

Командиры, несколько сконфуженные, встали "смирно". Невдалеке, у
санитарных повозок, я заметил Киреева, крикнул:

- Киреев, ко мне! Так-то ты следишь за девушкой? Почему допустил сюда
этих молодцов?

- Как же, товарищ комбат, я с ними слажу? Они командиры, а я...

- А ты отец! Я тебе ее доверил, как отцу. Всякого, кто к ней подойдет,
ты обязан гнать властью отца.

- Оплошал, товарищ комбат. Сробел.

- Другой раз не плошай. О тех, кто тебя ослушается, докладывай мне.
Понял?

Обратившись к Рахимову, я приказал:

- Всех этих молодчиков и девушку немедленно пошлите ко мне в штаб.

Повернулся и ушел.

Следом за мной к штабному шалашу приплелись вызванные. С ними Варя в
солдатских сапогах, в своем черном пальто, в черном берете. Все струхнули,
лишь Толстунов пытался с независимым видом улыбаться.

- Толстунов! Что за ухмылки, когда подходишь к командиру батальона?

- Комбат, ну что ты? Чего накинулся? Мы же...

Я перебил:

- Вы мне, товарищ старший политрук, не подчинены, но если намерены со