торые улыбались мне тогда, смотрят теперь холодно. Но есть в самом пре-
успевающем графстве Англии веселые поля и колеблемые ветром рощи, а близ
одной деревенской церкви - моей церкви. Роз, моей! - стоит деревенский
коттедж, и вы можете заставить меня гордиться им в тысячу раз больше,
чем всеми надеждами, от которых я отрекся. Таково теперь мое положение в
звание, и я их кладу к вашим ногам.
Гримуиг, просыпаясь и сдергивая с головы носовой платок.
Мэйли, ни Гарри, ни Роз (которые вошли все вместе) ничего не могли ска-
зать в оправдание.
- сказал мистер Гримуиг, - так как я начал подумывать, что ничего друго-
го не получу. С вашего разрешения, я беру на себя смелость поцеловать
невесту.
целовал зарумянившуюся девушку, а его примеру, оказавшемуся зарази-
тельным, последовали и доктор и мистер Браунлоу. Кое-кто утверждает, что
Гарри Мэйли первый подал пример в соседней комнате, но наиболее автори-
тетные лица считают это явной клеветой, так как он молод и к тому же
священник.
тебя такой печальный вид? Вот и сейчас ты плачешь. Что случилось?
какие мы больше всего лелеем, и в надеждах, которые делают великую честь
нашей природе.
нетерпением глаза заполняли каждый дюйм пространства. От перил перед
скамьей подсудимых и вплоть до самого тесного и крохотного уголка на га-
лерее все взоры были прикованы к одному человеку - Феджину, - перед ним,
сзади него, вверху, внизу, справа и слева; он, казалось, стоял окружен-
ный небосводом, усеянным сверкающими глазами.
перекладину перед собой, другую - поднеся к уху и вытягивая шею, чтобы
отчетливее слышать каждое слово, срывавшееся с уст председательствующего
судьи, который обращался с речью к присяжным. Иногда он быстро переводил
на них взгляд, стараясь подметить впечатление, произведенное каким-ни-
будь незначительным, почти невесомым доводом в его пользу, а когда обви-
нительные пункты излагались с ужасающей ясностью, посматривал на своего
адвоката с немой мольбой, чтобы тот хоть теперь сказал что-нибудь в его
защиту. Если не считать этих проявлений тревоги, он не шевельнул ни ру-
кой, ни ногой. Вряд ли он сделал хоть одно движение с самого начала су-
дебного разбирательства, и теперь, когда судья умолк, он оставался в той
же напряженной позе, выражавшей глубокое внимание, и не сводил с него
глаз, словно все еще слушал.
что присяжные придвинулись друг к другу, чтобы обсудить приговор. Когда
его взгляд блуждал по галерее, он мог наблюдать, как люди приподнимают-
ся, стараясь разглядеть его лицо; одни торопливо подносили к глазам би-
нокль, другие с видом, выражающим омерзение, шептали что-то соседям. Бы-
ли здесь немногие, которые как будто не обращали на него внимания и
смотрели только на присяжных, досадливо недоумевая, как могут они мед-
лить. Но ни на одном лице - даже у женщин, которых здесь было множество,
не прочел он ни малейшего сочувствия, ничего, кроме всепоглощающего же-
лания услышать, как его осудят.
наступила мертвая тишина, и, оглянувшись, он увидел, что присяжные по-
вернулись к судье. Тише!
ся в их лица, когда один за другим они выходили, как будто надеялся уз-
нать, к чему склоняется большинство; но это было тщетно. Тюремщик тронул
его за плечо. Он машинально последовал за ним с помоста и сел на стул.
Стул указал ему тюремщик, иначе он бы его не увидел.
которые обмахивались носовыми платками, так как в переполненном зале бы-
ло очень жарко. Какойто молодой человек зарисовывал его лицо в маленькую
Записную книжку. Он задал себе вопрос, есть ли сходство, и, словно был
праздным зрителем, смотрел на художника, когда тот сломал карандаш и
очинил его перочинным ножом.
о покрое его одежды, о том, сколько она стоит и как он ее надевает. Одно
из судейских кресел занимал старый толстый джентльмен, который с полчаса
назад вышел и сейчас вернулся. Он задавал себе вопрос, уходил ли этот
человек обедать, что было у него на обед и где он обедал, и предавался
этим пустым размышлениям, пока какой-то другой человек не привлек его
внимания и не вызвал новых размышлений.
избавиться от гнетущего, ошеломляющего сознания, что у ног его разверз-
лась могила; оно не покидало его, но это было смутное, неопределенное
представление, и он не мог на нем сосредоточиться. Но даже сейчас, когда
он дрожал и его бросало в жар при мысли о близкой смерти, он принялся
считать железные прутья перед собой и размышлять о том, как могла отло-
миться верхушка одного из них и починят ли ее или оставят такой, какая
есть. Потом он вспомнил обо всех ужасах виселицы и эшафота и вдруг отв-
лекся, следя за человеком, кропившим пол водой, чтобы охладить его, а
потом снова задумался.
хание, устремили взгляд на дверь. Присяжные вернулись и прошли мимо не-
го. Он ничего не мог угадать по их лицам: они были словно каменные.
Спустилась глубокая тишина... ни шороха... ни вздоха... Виновен!
тем эхом прокатился громкий рев, который усиливался, нарастая, как гроз-
ные раскаты грома. То был взрыв радости толпы, ликующей перед зданием
суда при вести о том, что он умрет в понедельник.
сенного ему смертного приговора. Он принял прежнюю напряженную позу и
пристально смотрел на вопрошавшего; но вопрос повторили дважды, прежде
чем Феджин его расслышал, а тогда он пробормотал только, что он - ста-
рик... старин... старик... и, понизив голос до шепота, снова умолк.
той же позе. У женщин на галерее вырвалось восклицание, вызванное этим
страшным и торжественным моментом. Феджин быстро поднял глаза, словно
рассерженный этой помехой, и с еще большим вниманием наклонился вперед.
Речь, обращенная к нему, была торжественна и внушительна; приговор
страшно было слушать. Но он стоял, как мраморная статуя: ни один мускул
не дрогнул. Его лицо с отвисшей нижней челюстью и широко раскрытыми гла-
зами было изможденным, и он все еще вытягивал шею, когда тюремщик поло-
жил ему руку на плечо и поманил его к выходу. Он тупо посмотрел вокруг и
повиновался.
да, где одни арестанты ждали своей очереди, а другие беседовали с
друзьями, которые толпились у решетки, выходившей на открытый двор. Не
было никого, кто бы поговорил с ним; но когда он проходил мимо, аресто-
ванные расступились, чтобы не заслонять его от тех, кто прильнул к
прутьям решетки, а те осыпали его ругательствами, кричали и свистели. Он
погрозил кулаком и хотел плюнуть на них, но сопровождающие увлекли его
мрачным коридором, освещенным несколькими тусклыми лампами, в недра
тюрьмы.
могли бы предварить исполнение приговора; по совершении этой церемонии
его отвели в одну из камер для осужденных и оставили здесь одного.
жем, и, уставившись налитыми кровью глазами в пол, попытался собраться с
мыслями. Спустя некоторое время он начал припоминать отдельные, не свя-
занные между собой фразы из речи судьи, хотя тогда ему казалось, что он
ни слова не может расслышать. Постепенно они расположились в должном по-
рядке, - а за ними пришли и другие. Вскоре он восстановил почти всю
речь. Быть повешенным, за шею, пока не умрет, - таков был приговор. Быть
повешенным за шею, пока не умрет.
которые умерли на эшафоте - иные не без его помощи. Они возникали перед
ним в такой стремительной последовательности, что он едва мог их сосчи-
тать. Он видел, как умерли иные из них, и посмеивался, потому что они
умирали с молитвой на устах. С каким стуком падала доска и как быстро
превращались они из крепких, здоровых людей в качающиеся тюки одежды!
этом самом месте. Было очень темно; почему не принесли света? Эта камера
была выстроена много лет назад. Должно быть, десятки людей проводили
здесь последние свои часы. Казалось, будто сидишь в склепе, устланном
мертвыми телами, - капюшон, петля, связанные руки, лица, которые он уз-
навал даже сквозь Это отвратительное покрывало... Света, света!
ны, появилось двое: один нес свечу, которую затем вставил в железный фо-
нарь, прикрепленный к стене; другой тащил тюфяк, чтобы переспать на нем,
так как заключенного больше не должны были оставлять одного.
Посняков Андрей
Андреев Николай
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Контровский Владимир