ят. Больница тихо проживает праздник. Я тоже присмирел, Я сыт. Женщины
дали мне съесть две куриные ноги, да и беломясую грудку (обедать Я вряд
ли пойду).
шва на рукаве. ВремЯ остановилось, часы без стрелок. А в коридорной ти-
шине (из тишины) звучал и доносилсЯ до моих ушей характерный поющий го-
лос, которого уже нет на земле. Голос никак не мог быть. Но был, зву-
чал...
из тайников нашего детства волнующее и забытое.
поет. (Внушаем. Подвластный тип больного.) Я, едва вошел, вижу, как Хо-
линРВолин воздействует С рисует руками в воздухе изящные круги, завора-
живающие пасы, и как через Тне хочуУ ВенЯ (мой седой брат Венедикт Пет-
рович) приоткрывает свое детское ТяУ, распахиваЯ закрома перед этим лов-
ким дипломированным гангстером. Я испытываю укол обиды. Крохи детства,
пенье отца и пришел солдат, стоит на пороге... ВенЯ припомнил длЯ меня,
мне. Мои посещениЯ раз в одинРдва месяца. Два месяца ВенЯ роетсЯ в своей
великой (но не бесконечной же) памяти, чтобы передать брату забытый им
светлый детский миг.
етсЯ и что даже под гипнозом, в дурмане подчиненности чужой воле он по-
нимает, что у него отнимают, грабят: он сожалеет, что отдает.
сорвавшись в фальцет, пищит, как женщина:
родинкой, даже мне смешно. Голос ХолинаРВолина: ТНу, ну!.. Смелее! Про-
должайте!..У С Психиатр упоен. Психиатр демонстрирует свои возможности
(а вовсе не Венины). В его мягких пасах, в его повелевающих словах
власть, ликование С самоопьянение властной минутой!
узнаваемый голос.
себЯ со стороны) кивает в ответ, это было странно, это было немыслимо,
гадко, но Я ему кивнул, мол, да, да, да, С мол, они врачи знают, пой,
пой, ВенЯ , все правильно, это жизнь. (Не зрЯ они кололи менЯ и вовсе не
в беспорядке, как Я полагал!) Вместо запальчивости и гнева во мне про-
должала длитьсЯ смиреннаЯ тишина. Сердце пропускало взрывной такт, ровно
один такт, но в нужную и точную секунду. А препарат, растворенный в кро-
ви, в этот контрольный миг плавно переносил мое ТяУ, возносил в высокое
воздушное пространство. Я парил. Я видел все сверху. Сердце млело.
В кабинете (вид сверху) Иван Емельянович сидит за столом
и разговаривает с моим лечащим (ага! и Зюзин здесь!).
Они о зарплате: больница без денег... не выплачивают
второй месяц... индексация... письмо, но не министру, а
замминистру! С заявляет осторожничающий Иван. А те двое
заняты пением (тоже вижу сверху) С брат ВенЯ поет, в его
глазах, на щеках мокро, но едва ли от унижения, скорее
от полного под гипнозом сопереживаниЯ (отец, когда пел;
глаза слезились). Седоголовый беззубый Венедикт Петрович
поет отцовским голосом, а ХолинРВолин в упоении машет
ему рукой, определяЯ темп властными псевдодирижерскими
жестами. А где Я?.. А Я в стороне. Вижу свою седую
макушку (вид сверху). Плечи. И мои руки, сплетясь на
коленях, тихо, зло похрустывают пальцами в суставах, в
то самое времЯ как на менЯ (слушающего пение) накатывает
волнами счастье, почемуРто счастье.
казРпросьба. Но еще и дополнительнаЯ их, врачей, доброта, мол, вот тебе
на десерт: путь недолгий, а по пути вы, братья, сколькоРто еще пообщае-
тесь. Двое, никого больше. (А то и попоете, если у вас принято, С напос-
лед подшутил и подмигнул не столько злой, сколько пьяный ХолинРВолин.) Я
с радостью, Я С с Веней. Коридор, казалось, длЯ нас и сверкал. ТакаЯ
весна за окнами! Не столько злой, сколько пьяный, пьяный, пьяный ХолинР-
Волин, повторял Я про себя, счастливо улыбалсЯ и был готов любить даже
ХолинаРВолина, хороРооРший же врач! УРумный!
за маршем, по ступенькам, пахнущим хлоркой. Венедикт Петрович ничему не
удивляется, он рядом, покорно идет. В его покорности все же занозка,
микроскопическаЯ обида на старшего брата, который не прервал его подгип-
нозного пения, не вступился, когда пьяный Холин показывал свой талант
(вынимал душу). Веня, впрочем, забыл. Незлобив.
говорю ему, потому что не хочу пропустить случаЯ немного перед ним пока-
яться. (Неважно в чем.) Он кивает: да... да... да... Простил. Сначала
забыл, теперь простил. њувство замкнулось на самое себя, Я обнял брата
за плечо. Мы даже не знаем, чего это мы оба вдруг засмеялись, заулыба-
лись. Так от мрамора отпадает кусок грязи, дай только ей подсохнуть. Мы
дали. Родство.
женские. С ума сойти: обе женщины, эти выпивохи, все еще здесь! Под ми-
гающеРиспорченной надписью выход на той же длинной скамье длЯ посетите-
лей (в вестибюле) сидят и закусывают Бриджит Бардо и Мерилин Монро, обе
навеселе. ТА говоришь, вас никуда не пускают! Лгун!У С прикрикивает Зи-
наида, хмыкаЯ и обдаваЯ запахом съеденной курицы, который Я тотчас при-
поминаю на своих усах. Женщины и не уходили. Помахав мне тогда рукой,
они не ушли, а решили, что праздник и что надо же им допить начатую. Но
тогда зачем им долго возвращатьсЯ домой или искать скамейку в парке, ес-
ли скамейка вот она и если они на ней хорошо сидят? Т...Да и чувство мне
верно подсказывало, что ты его как раз уговорил. њто уговорил и сейчас
приведешь!У С поясняет Зинаида, перестав наконец радостно жать менЯ ру-
чищами и наливаЯ в пластмассовые стакашки недопитое.
ками очередную курицу, но на этот раз не вареную, а жареную С изРпод
рук, из развернутого свертка нас обдает морем чеснока и вожделенной об-
жаркой домашней готовки. Венедикт Петрович, раскрыв беззубый рот, сронил
на пол длинную струйку слюны. ТНоРно!У С это Я ему строго. Подсказываю:
ТНоРно, Веня!У С отираЯ ладонью еще одну набегающую его струйку и сгла-
тываЯ две или три своих.
времени не теряет: рукой она крепко обвила Венину седую голову. (Работа-
ла, возилась с курицей, но мужчину, прихватив, уже тоже не отпускала С
мой.) Под хруст курицы Я каждый раз боязливо взглядывал на Веню, все ли
у него с шеей в порядке. Венедикт Петрович тоже в некотором страхе смот-
рел на меня, вернее, на мою ладонь, нагруженную четырьмЯ пластмассовыми
стакашками, в них Зинаида бережно разливала принесенный прозрачный дар.
њетыре стакашки покачиваютсЯ на моей ладони и тяжелеют. Я удерживаю их в
равновесии. Не знаю, как теперь объявить женщинам, что никого, увы, им
Афанасьев Роман
Эриксон Стивен
Афанасьев Роман
Роллинс Джеймс
Елманов Валерий
Березин Федор