Чтение 93–й страницы книги ~Пятая профессия~

правительство не признавалось в этом вплоть до 1981-го, но и тогда
заявило, что бомба упала в пятистах милях от берега. Ложь. В 1989-м мы
наконец узнали, что бомба залегла в восьмидесяти милях. Подобные инциденты
и предательства со стороны правительства лишь подбавляют жара и питают
правое крыло антиамериканских оппозиционеров... Ты что-нибудь слышал о
Мисиме?
- Конечно, - отозвался Сэвэдж.
Мисима был одним из знаменитейших романистов Японии, Если говорить о его
личности и темах романов, то ближайшим его американским эквивалентом
являлся Хемингуэй. Кодекс послушания Мисимы привлек к нему огромное
количество поклонников, сформировавших что-то вроде частной армии. В
особых случаях они носили тщательно продуманный вариант японской военной
одежды - костюмы, покрой которых разработал сам Мисима. Из-за славы и
влияния романиста офицеры одной из наземных баз Японской Самозащиты
позволили Мисиме и его людям практиковаться у них в боевых искусствах.
В 1970-м году Мисима с горсткой ближайших почитателей прибыл на базу,
попросил разрешения переговорить с командиром, обработал беднягу, захватил
командный пункт и потребовал, чтобы солдаты базы выстроились на плацу,
чтобы Мисима мог произнести речь. Власти - неспособные освободить
заложника - согласились с условиями романиста. Речь превратилась в
яростное разглагольствование по поводу того, что Япония разваливается как
страна, что ей необходимо вернуть былые чистоту, величие, выполнить
благородный божественный дож: в общем, чистой воды милитаризм, смешанный с
очень похожими на Шираи воплями по поводу необходимости создания сил,
напоминающих по строению Силу Аматерасу. Солдаты, отказавшись всерьез
воспринимать тираду Мисимы, обложили его и начали гоготать.
Униженный и оскорбленный Мисима вернулся на командный пункт, вытащил меч,
который носил при себе - крупица самурайской традиции, - и встал на
колени... И произвел сеппуку - вспорол себе живот. Но перед этим он
приказал наиболее верному из своих почитателей встать рядом и по
завершении ритуала отсечь ему голову.
- Этот прецедент повлек за собой дискуссию, - сказал Акира. - Многие
японцы восхищались принципами и отвагой Мисимы. Но в то же время
сомневались в пользе самоубийственной ярости. Какая польза от ритуального
самоубийства? Социальное давление было не столь велико, чтобы делать
сеппуку. Неужели он не мог отыскать более эффективный и конструктивный
способ выразить свое отчаяние? Или действительно верил в то, что
самоубийство заставит приверженцев отправиться по его пути?
Сэвэдж искренне не знал, как ответить на эти вопросы. Он думал об отце -
не том незнакомце, которого помнил с детства, которого любил и который
однажды ночью пустил пулю себе в голову. Да, какая-то часть сэвэджской
души сочувствовала Мисиме.
Она чувствовала его отчаяние.
Но Сэвэдж вырос в Америке и привык к американской системе ценностей.
Прагматизм. Выживание, несмотря на позор. Долготерпение, даже за счет
гордости. Так вот. Не позволять всякой сволоте себя прикончить.
Боже!
Акира прервал затянувшееся молчание.
- Мисима - это идеальный пример. Символ. Его помнят через двадцать лет
после самоубийства. Уважают. Так что, быть может, он достиг желаемого. -
Акира снял с руля руку, рубанув воздух. - Не тогда, когда резал себе
живот, не мгновенно. Как надеялся. Но через определенный промежуток
времени. Ты должен понять. В Японии демонстрации левых подавляют. Их -
левых - приравнивают к коммунистам, а коммунистов ненавидят. Чтобы все
стали равны? Нет. Япония основана на кастовой системе. Сегун приказывает
даймио, тот - самураю, тот... Страна иерархична. Но демонстрации правого
крыла - совсем другое дело. Власти их терпят, позволяют проведение, а все
потому, что они защищают систему контроля, общественного подчинения,
порядка. Они хотят, чтобы каждый винтик стоял на своем месте: хозяин -
слуга, муж - жена, отец - сын, наниматель - служащий.
- Можно подумать, - нахмурился Сэвэдж, - что ты с ними согласен.
- Я просто стараюсь объяснить, что правых у нас меньшинство, но они не
беспомощны, и составляют основное ядро последователей Шираи. Ему,
разумеется, хочется превратить умеренных в экстремистов, но пока это не
удается. Так вот: большинство японцев наблюдают за демонстрациями с
интересом и симпатией... но недостаточной для присоединения и активных
действий.
- Пока недостаточной. Акира пожал плечами.
- Мы можем поучиться у истории, но не можем повернуть ее вспять. Несмотря
на то, что я ненавижу "чернью корабли" коммодора Перри и то, что они
сотворили с моей страной, я не верю, что Шираи сможет вернуть чистоту
культуры, возникшую во времена сегуната Токугавы. Ему нужен выход,
вдохновляющая идея, но пока он не может ее отыскать, так же, как не смог
ее найти и Мисима.
- Но это не говорит о том, что он не ищет. Темными от печали глазами Акира
показал: да - и вновь взглянул вперед, на лимузин Шираи. В потемках
проносящиеся навстречу фары высвечивали автоколонну. Лишь изредка просветы
в несущихся по шоссе машинах позволяли Акире увидеть задние огни лимузина
и "ниссанов". Он держался на безопасном от них расстоянии.
Сэвэдж не увидел тревожащих признаков того, что колонна заметила
преследование.
- Что же касается твоего замечания, - возобновил разговор Акира, - то я
отвергаю тактику Шираи, но уважаю его ценности. И мне это не нравится. Это
меня тревожит. Человек, с которым я в нормальных обстоятельствах
идентифицировал бы... А обстоятельства данного дня заставляют меня
относиться к нему, как к потенциальному врагу.
- Может быть, он - жертва. Как и мы.
- Мы это вскоре выясним. Его кошмар может нам объяснить наш.

11

Автоколонна съехала с хайвэя. С еще большей осторожностью Акира направился
следом, набрав дистанцию с лимузином. Время от времени мимо проезжали
машины, не давая охране Шираи засечь неотступно следующую за ними пару фар.
Дорога перешла в другую, затем в третью, они извивались, сворачивались в
кольца. "Словно в лабиринте", подумал Сэвэдж, чувствуя, что совершенно
запутался и потерял ориентиры. Сияние городов сменилось редкими огнями да
стоящими на подоконниках деревенских домов лампами. Сэвэдж встревоженно
высунулся в окно. В ночи перед ним возвышались какие-то огромные силуэты.
- Это, что, горы? - Черви дурных предчувствий зашевелились в кишках.
- Мы въезжаем в японские Альпы, - сказал Акира. С еще большей тревогой
Сэвэдж; прищурившись, стал смотреть на массивные пики. Он напрягся, когда
"тойота" переехала узенький мост, под которым луна отражалась в
стремительно бегущей речушке. Вверх, круто извиваясь, уходило ущелье,
поросшее по сторонам лесом.
- Альпы?
- Ну, это я преувеличил. Они не похожи ни на скалистые горы Европы, ни на
высоченные холмы востока Соединенных Штатов.
- Но ты не... Я внезапно почувствовал... Черт побери, так, словно мы опять
очутились в Пенсильвании, - Сэвэджа затрясло. - Темень. Не апрель, а
октябрь. Вместо набухающих листьев - листопад. Деревья выглядят так же
голо, как и...
- Тогда, когда мы отвезли в Мэдфорд Гэпский Горный Приют.
- Чего на самом деле мы никогда не делали.
- Верно, - сказал Акира.
Сэвэдж содрогнулся.
- Я это тоже чувствую, - голос Акиры прозвучал совсем глухо, - Жуткое
ощущение того, что я здесь раньше был, хотя это и бред.
"Тойота" проехала очередное обрывистое ущелье. Почувствовав
головокружение, Сэвэдж: постарался взять себя в руки.
Но на этот раз его преследовало не жамэ вю, а де жа вю. Или комбинация,
при которой первая привела в действие последнюю. В кишках заурчало от
страха, и с ужасающим ощущением наползающей нереальности Сэвэдж стал
разглядывать Акиру - человека, которого он видел обезглавленным.
Дорога продолжала виться, подниматься вверх, прокладывая себе путь сквозь
странно знакомые поросшие деревьями склоны гор.
Япония. Пенсильвания.
Шираи. Камичи.
Ложная память.
Призраки.
Ужас в душе Сэвэджа сковал все остальные чувства. Ему страшно захотелось
схватить Акиру за руки, заставить его остановиться и повернуть обратно.
Все инстинкты защитника требовали позабыть о поисках правды, вернуться
назад, к Рэйчел, и научиться жить с кошмарами.
Потому что Сэвэдж: нутром чуял, что предстоит увидеть нечто еще более
ужасное.
Акира, судя по всему, прочитал его мысли или же почувствовал точно такой
же, вырывающий кишки, ужас.
- Нет, - сказал японец, - Мы слишком далеко зашли. Мы столько вынесли. И
не можем остановиться. Мне необходимо знать. Я не хочу всю оставшуюся
жизнь убегать от призраков.
И когда Сэвэдж вздрогнул, вспомнив, как сверкнуло лезвие, отсекшее японцу
голову, иное чувство взорвалось где-то внутри. Его заполнил новый импульс,
пересиливший чувство страха, и он захватил и впился в его тело, руки,
ноги, вены, кровь.
Ярость. Настолько сильная, что он не помнил, чувствовал ли он в жизни
что-нибудь подобное. Это было колоссально.
Никогда он не испытывал подобной злости. Грэм был бы в шоке. "Не позволяй
чувству захватить себя, - говорил учитель. - Это непрофессионально. Иначе
не сможешь объективно оценивать ситуацию. А это, в свою очередь, приведет