вообще балдела! Живой супермен. Я даже тогда, на яхте, когда ты этих
гринго-сучек начал трахать, была без ума. И они неплохие девчонки, ведь
верно? Даже Соледад, хотя от нее у меня всегда мороз по коже. Даже с ней
готова тебя делить. Помнишь, в одной постели лежали?! Нет, я на все была
готова! Лишь бы с тобой, хоть не одна, но с тобой! Варгас этот - ну ни
настолечки не нужен был. Просто Соледад велела, а я боюсь ее, даже сейчас.
Ну да, шлюха, шлюха я, ну и что? Что я, перестала быть человеком, что ли? А
ты нос воротишь - все, отдых на Антилах кончился, пора к делу приступать
Анхель!
плюсами и минусами, строгий усталый взгляд Киски, дурная, необъяснимая
тревога. К тому же мне пора было перестать отзываться на "Анхеля", я ведь
все-таки был крещен Ричардом Брауном.
руку от меня "Боинг", вызванивая свою взлетную песню, покатил по рулежке.
Оклахомы от Майами?
Через Ныо-Орлеан было бы ближе. Она у тебя, кстати, именно в Оклахома-Сити
живет или где-нибудь еще?
географию, что был убежден раз город называется Арканзас-Сити, то он
наверняка должен находиться где-нибудь рядом с Литл-Роком в штате Арканзас.
И он ни в коем случае не хотел верить, что в штате Канзас есть
Арканзас-Сити. На этом я выиграл целый банан. Кстати, от этого Канзасского
Арканзаса до Оклахома-Сити - миль сто на автомобиле, можно за час с
небольшим доехать, если даже не сильно гнать. Попробуй прямо из Майами
позвонить в справочную Оклахома-Сити. Но ведь ты по-английски ни черта не
понимаешь и еще меньше сможешь спросить.
твоей помощи.
от Марселы.
пронизанные светом облака, солнце уже шло к закату и било в иллюминатор.
Марсела задернула шторку. Пассажиры правого борта, в отличие от нас -
левобортников, продолжали любоваться океаном и облаками.
показалось, было что-то неестественное, искусственно-веселое, - мы
благополучно миновали зону знаменитого Бермудского треугольника и заходим на
посадку в аэропорт Майами. Прошу не курить и пристегнуть ремни.
в здание аэропорта, то стало ясно предыдущий самолет в Майами не прибыл
клетки и начать самостоятельное существование. Не знаю, как бы это у него
получилось. Кровь бросилась в лицо, застучала в висках, мне стало жарко и в
глазах завертелись красные круги в зеленом обрамлении. Напоследок мелькнула
мысль: все. Дик Браун кончился. Темнота обрушилась как-то сразу, но
ненадолго.
яркая, цветная, где все кончилось хорошо, а потом - серая, мутная, где меня
отбросило от Суинга. Только теперь на блеклой картинке я увидел стремительно
приближающуюся землю, и чем быстрее приближалась земля, тем ярче становилась
блеклая картинка. Когда все слилось в какую-то муть, опять наступила
чернота.
мира, не было.
физиономию врача с марлевой стерильной маской на лице. Была тупая боль во
всем теле, но она медленно угасала. Глаза смотрели с трудом, лишь кожа и
волосы головы ощутили, как на них надевают какой-то обруч с проводками,
потом опять все померкло, и я увидел себя совсем маленьким, наверно,
двухлетним, идущим рядом с мамой и нашей огромной собакой Рэдди. Я очень
боялся ее, хотя это была добрая и преданная ньюфаундлендиха, которой и в
голову не пришло бы меня кусать. Но я ее все равно боялся. Она открывала
пасть, оскаливала зубы, и мне становилось страшно. Это было первое
впечатление детства, и одно из немногих воспоминаний, которые моя память
донесла с той поры до наших дней.
памяти день рождения и торт с четырьмя свечами...
меня в памяти. Я увидел школу, каких-то знакомых и незнакомых, но
запомнившихся людей, вербовочный пункт, где я любовался дядей Сэмом и
потешался над его призывом: "Я хочу тебя!" Дальше пошел Вьетнам, Ангола,
Родезия, встреча со старым приятелем, посещение бюро по торговле
недвижимостью, тренировочная база, тесты, безликие фигуры инструкторов и
однокашников... Прыжок без парашюта...
один ролик и киномеханик забывает вовремя включить второй проекционный
аппарат.
бокам. Я стоял во весь рост, упираясь в эту сетку ногами и руками, держался
за стальной никелированный прут, а в ближней соседней кроватке стоял другой
ребенок и улыбался мне. Его голова была коротко-коротко острижена. Моя -
откуда-то я это знал - тоже. Я прогыгыкал что-то и растянул рот до ушей, а
затем я и тот, что стоял напротив меня, стали приплясывать и смеяться.
Отчего - не знаю.
шлепнула и меня, и того, кто был в кроватке напротив. За что? Я завизжал во
всю глотку, а она, эта тетка в белом халате, еще раз шлепнула меня и
крикнула:
плакать, иначе будет больно.
многочисленные одинаковые тарелки, алюминиевые ложки, вилки и эмалированные
металлические кружки.
объявил женский голос. К говорившей я сидел спиной и не видел ее, но
откуда-то знал: это Лидия Сергеевна, кто она? Почему я понимаю этот язык? А
почему бы нет, ведь это же русский, мой родной...
завершила свое объявление Лидия Сергеевна. И едва она произнесла "Коля
Коротков", как я непроизвольно сказал себе: "Это же я!"
смесь. Мелькнула пещера, железные двери, винтовые лестницы, бетонные своды.
Что это? Объект Х-45 на Сан-Фернандо или подземная железная дорога в
Германии? Или, может, это на подступах к асиенде "Лопес-23"? Самолет,
парашюты, оружие... Это перед высадкой на Хайди или в советской учебке?
Почему мне одновременно близки числа 30 и 20? Сколько мне лет?
переплетаясь. Женские лица, мрачные фигуры не то охранников Соледад, не то
моих коллег, перестрелки в ночных джунглях - это Вьетнам, Хайди или Африка?
А где я выловил таракана из котелка с кашей, в России или в Германии? Почему
"Дороти" кажется похожей на речной трамвай, она в три раза больше? А разве я
вообще был когда-либо на море? Неужели я летал на вертолете? Кто меня учил и
когда? Я не должен, я не мог, я не убивал! Я - Коротков Николай Иванович!
подавлено, упрятано куда-то внутрь, в темные чуланы памяти. Теперь все вдруг
выскочило, развернулось, заставило потесниться пришельца. Но не изгнало его
вовсе. Он остался. Две нитки свились в одну. Там, в начале, было два
отдельных хвостика: один подлиннее - его, второй - покороче - мой. Эти нитки
свились в тот день, когда немцы бундесы отдали меня штатнику и я попал на
операционный стол. Они затолкали в меня его память, и она стала моей!
непросто отличить реальность от бреда и фантазии, воспоминания одного и
воспоминания другого. Время от времени утомленный, перегруженный мозг
отключался, все проваливалось, исчезало, а затем вновь возникало, бродило,
путалось и смешивалось. Куски и обрезки воспоминаний цеплялись один
задругой, выстраивались в цепочки и звенья. Однако то и дело не хватало
какого-то колечка, чтобы эта цепочка соединилась. Воистину, это была
настоящая головоломка.
Я - Браун! Или нет, я - Анхель Родригес, хайдийский партизан. Я работал в
порту, был профсоюзником и меня застрелила полиция... Идиотизм! Не может
быть. Я жив. У меня все в порядке. Я прилетел с Марселой. Она моя сестренка,
и наша мама живет в Оклахоме. Погоди, это выходит, я спал со своей сестрой?
Святая Мадонна, я же коммунист, этого делать нельзя! А разве коммунисты
верят в Бога? По-моему, я католик. Моя бабка по материнской линии настояла
на этом. Тьфу, ерунда какая! Бога нет и быть не может, потому что космонавты
слетали на небо и все проверили. Это я помню с детдома. Правда, иногда мне
казалось, что это не так, но, хрен его знает, лучше помалкивать. А то еще
прицепятся, я ж в ВЛКСМ записан... А где билет? У меня его бундесы забрали.
И военный билет забрали. Зачем? Какая разница...
с хайдийским акцентом.