Чтение 93–й страницы книги ~Рубеж~

Над костром кружились, остывая, белесые хлопья пепла, а Гриню
казалось, что идет снег, снег, снег.

Он разлепил губы и стал рассказывать. И чем дальше говорил,
тем глуше болела затянувшаяся рана в боку, тем внимательнее глядела
сотникова.

Говорил про Оксану. И не про ту, со смородиновыми щеками,
красавицу, которой поднес шкатулку с жар-птицами. А про ту, с которой
вместе свиней пасли и за бодливыми козами гоняли. Которая яблоками
пахла и умела, как взрослая, повязать тряпицей ранку или вытереть
подолом горькие Гриневы слезы. Это когда поймают на баштане и вожжами
отдерут или когда с рыжей кобылы свалишься и бежишь за ней, проклятой,
без всякой надежды догнать.

- Невеста твоя? - шепотом спросила сотникова. Гринь
покачивался - взад-вперед. Попробовал замереть - нет, будто Не хватает
чего-то. Дал себе волю, качнулся снова, взад-вперед.

...И как решил свататься. И как пошел чумаковать, хоть и
страшно было - из родного-то села первый раз в жизни. И как степь
сперва подернулась маковым алым ковром, потом выгорела под солнцем,
ощетинилась колючками, а по ночам над головой лежал все тот же
бесконечный шлях - его и кличут Чумацким. И как спасались однажды от
пожара - черный дым в полнеба. И как цедили воду из бурдюка; и как
разъедает ладони эта самая соль... Только про то, как казнят в степи
разбойников, рассказывать не стал.

И как вернулся домой. Принес денег на свадьбу и невесте
подарок.

- Так это Оксану тебе Дикий Пан посулил? - медленно спросила
сотникова.

- Н-не... Юдка.

- А родители что же, отдавать не хотели?

- Н-не... Родители... к тому времени уже в своей хате
сгорели.

- Гонтов Яр?!

- Д-да... Пан... Юдка.

- Убью, - сказала сотникова и блеснула глазами так, что и
глухой догадался бы: убьет Юдку... коли поймает. Помолчали.

- Чумак, слышь...

Яринин голос зазвучал странно. Будто грудь сотниковой сдавили
обручем и не дают вздохнуть.

- Чумак... Твоя Оксана красивая?

- Да, - сказал он не раздумывая.

- Чумак... Ты за это ее полюбил? Так, что даже на зраду
решился? Гринь молчал.

- Чумак... Если девка... некрасивая... то лучше бы ей парнем
родиться верно?

- Кто же выбирает? - сказал Гринь шепотом.

Теперь смолчала сотникова. Гринь искал слова утешения и не
находил - кто ж мог подумать, что гордая Ярина Логиновна так заговорит
с ним. Хотя с кем ей, бедняге, еще говорить?

- Чумак... мы никогда не вернемся домой.

- Вернемся, сотникова.

- Нет, не вернемся! Мы в пекле. Все потеряли... дура! Надо
было... Хведир, дурак... я его под ребра... а надо было...

- Писарчук? - спросил Гринь бездумно.

Сотникова разрыдалась.

Он сел рядом и стал утешать. Не впервой. К завтрему небось
снова гонору наберется, станет очами блестеть и хвататься за
несуществующие пистоли.

Сотникова была совсем худая. Кожа да кости. Нет в ней ничего
от Оксаны - ни щек румяных, ни глаз, как вишни. Гонор один, да и тот
подломленный.

- Чумак... Слышь...

- Да, Ярина Логиновна.

- Ты меня так не зови!.. Скажи, я совсем... никому не
нравлюсь?

- Отчего же, - механически сказал Гринь.

- Скажи... я как опенок засушенный? Гринь растерялся:

- Ну почему - опенок?

- Скажи - смог бы поцеловать меня или лучше жабу поцеловать?!
Сотникова вдруг озлилась. Неведомо на кого - на себя ли, на Гриня, на
судьбу.

- Что, страшная я, как смертный грех? Тебе, великому пану, и
смотреть гадко, не то что голубить? Легче козу полюбить?!

- Ярина...

- Так уйди! - сотникова неожиданно сильно толкнула его в
грудь. - Уйди, коли тебе так противно!

Теперь озлился Гринь. Надо же, как выкаблучивается, скверная
девка. Мало пороли ее, безобразницу!

Перехватил Яринины руки. Гонор - хорошо, а мужик все же
сильнее, чем самая бешеная девка. И это правильно, а то невесть куда
свет скатился

бы через этих баб!..

Ярина сверкала глазами. Щеки - мокрые от недавних слез,
искусанные губы распухают на глазах. Эх, глупое дите!..

Соленые губы-то. Оно и понятно.

Не укусила бы, как тот котенок. Зубы острые...

Нет, не кусается. Обмякла.

Совсем обмякла. И губы... живые. Ой, Господи!..

Гринь с трудом отстранился. Грех, грех-то какой. Приголубил-
то девку скорее из жалости, а грешная плоть взбеленилась, теперь спать
не даст.

Ох, Ярина Логиновна!..

Сотникова сидела красная, как степь по весне. Вся в маковом
цвете. И горячая, жарче, чем костер.

Эге, подумал Гринь удивленно. А ведь панночка та еще, с
перцем панночка, ей бы не шаблей махать и не сотней командовать...

Пахло водой и ночью. Еле слышно шумели ветки над головой, и
шумела вода, но стук Гриневого сердца заглушал все звуки.

- Слышь... чумак... спать пора.

И голос у Ярины Логиновны изменился. Сделался басовитым, как
гудение шмеля.

Теперь поспишь, подумал Гринь горько.

Столько ночей они провели бок о бок, и хоть бы что! Бывало,
на одной рогожке укладывались рядышком, как два полена,
бесчувственные, равнодушные, только одним озабоченные: спать.

Гринь улегся на бок, подтянул колени к животу, закрыл глаза.
Сразу привиделась голая сотникова - но не такая, какой он ее из-под
бурелома вытаскивал, безжизненная и окровавленная. Нет - чистая,
легкая, как из бани.

Ярина шумно ворочалась по ту сторону от костра. Плачет?

- Не холодно, Ярина Логиновна? Тишина.

- Так не холодно?

Еле слышно, тише, чем ветер в тополях:

- Холодно...

Подобрался поближе. Укрыл своей рогожкой. Сам пристроился
рядом. Подумать бы - так не думается, сердце колотит, как походный
барабан, а девка уже не тощая - тонкая, как струна на лире,
тростиночка...

- Чумак... Ты... полежи со мной. Просто полежи. Замер. Даже
дышать перестал.

В переплетении ветвей перемигивались звезды. Огромные какие,
Бог ты мой, ну и здоровые звезды в здешних краях, а он сейчас только
заметил.

Оксана.

Давно это было, будто триста лет назад. Когда съездил в Валки
по заданию жида Юдки, передал что ведено и вернулся - все в той же
пелене, тародеем наведенной. Когда кинулся к Оксане своей ненаглядной,
теперь Уже точно своей, сосватанной, без пяти минут жене. К Оксане,
предательством выкупленной.

Только и помнит, что гарью пахло, будто под окошком мусор
жгли. Оксана улыбалась, как кукла тряпичная. Еще хлопцы ржали, будто
кони.

Желтые зубы скалили. Черные брови, карие очи, пышные груди...
А больше не помнится ничего.

А грудь у сотниковой маленькая и горячая, как печь, какое там
"холодно"!

Жарко.

Тепло.

Тепло и спокойно, и страшно и уютно, как разогретой земле в
половодье.

О Господи... бывает же такое!..

Не думается. Не вспоминается.

Пытка.

Перед рассветом он с трудом поднялся, разминая затекшие
мышцы. Надо было отойти по нужде; Ярина Логиновна тоже проснулась, но
подниматься не стала. Лежала, свернувшись калачиком, не открывая глаз.

Гринь вернулся. Лег теперь уже в сторонке. От утренней
сырости пробирал озноб. А может, и не только от сырости. Страх? Стыд?

Поднялся, раздул угли, подбросил хворосту в остывший костер.
Занялось ровно и весело, чумак погрелся, потом снова лег.

Сотникова выждала время и поднялась тоже. Подобрала свою