Париж будет являть собой любопытное зрелище.
собой, открыто записывать, тайная запись ведется уже давно; ждали только
твоего согласия, чтобы начать открытую запись, ты его дал нынче утром, и
вечером запись начнется. Клянусь святым чревом, Генрих, гляди хорошенько,
вот они, твои роковые случайности, ведь у тебя их две.., и они не теряют
времени даром.
по улицам Парижа, подвергаясь опасности?
католик и нынче вечером хочу записаться в Лигу, и даже не один раз, а
десять, нет, лучше не десять, а сто раз.
уходить. - Что ты обо всем этом думаешь?
роковой случайности: Генрих Второй не опасался своего глаза, Франциск Второй
- уха, Антуан Бурбон - плеча, Жанна д'Альбре - носа, Карл Девятый - рта. У
вас перед ними одно огромное преимущество, мэтр Генрих, ибо - клянусь святым
чревом! - вы знаете своего братца, не правда ли, государь.
Глава 40
ВЕЧЕР ЛИГИ
или менее густая, и шум, более или менее громкий. В былые времена праздники
в Париже носили совсем иной характер. Любо были смотреть, как в узких
улицах, у стен домов, украшенных балконами, резными балками или коньками,
кишели мириады людей, как людские потоки со всех сторон стекались к одному и
тому же месту. По пути парижане оглядывали друг друга, восхищались или
фыркали; порой раздавался и презрительный свист, это означало, что наряд
какого-то парижанина или парижанки показался согражданам чересчур уж
диковинным. В былые времена одежда, оружие, язык, жесты, голос, походка -
словом, все у каждого было своим и особенным; тысячи ни на кого не похожих
личностей, собранные воедино, представляли собой весьма любопытное зрелище.
нанеся визит королю и побеседовав с герцогом Анжуйским, побудил, как он
полагал, жителей славной столицы записываться в Лигу.
оружие, словно они шли на парад или в бой, хлынули к церквам. Вид у этих
людей, влекомых одним и тем же порывом и шагавших к одной и той же цели, был
одновременно и жизнерадостный и грозный, последнее особенно бросалось в
глаза, когда они проходили мимо караула швейцарцев или разъезда легкой
конницы. Этот независимый вид в сочетании с криками, гиканьем и похвальбой
мог бы встревожить господина де Морвилье, если бы почтенный магистрат не
знал своих добрых парижан: задиры и насмешники, они были не способны стать
зачинщиками кровопролития, на это их должен был подвигнуть какой-нибудь
мнимый друг или вызвать недальновидный враг.
чем обычно, а шум, производимый толпой, был особенно громок, ибо множество
женщин, не желая в столь великий день остаться дома, последовали за своими
мужьями, и с их согласия и без оного. Некоторые матери семейств поступили и
того лучше, они прихватили с собой все свое потомство, и было весьма занятно
видеть малышей, как в повозку, впрягшихся в страшные мушкеты, гигантские
сабли пли грозные алебарды своих отцов. Парижский гамен во все времена, во
все эпохи, во все века самозабвенно любил оружие. Когда он был еще не в
силах поднять это оружие, он волочил его по земле, а если и на это силенок
не хватало - восхищенно глазел на оружие, которое несли другие.
ножен старые шпаги. Такое проявление воинственных чувств обычно происходило
перед дверями дома, хозяина которого подозревали в кальвинизме. При этом
дети вопили во весь голос: "Приди, святой Варфоломей-мей-мей!", а отцы
кричали: "Гугенотов на костер, на костер, на костер!" На крики сначала в
оконной раме показывалось бледное лицо старой служанки или гугенотского
священника в черном, затем слышался лязг засовов, задвигаемых на входной
двери. Тогда буржуа, счастливый и гордый, подобно лафонтеновскому зайцу,
тем, что напугал еще большего труса, чем он сам, торжествующе шествовал
дальше и выкрикивал под другими окнами свои шумные, но не представляющие
реальной опасности угрозы, наподобие того как торговец вразнос выкликает
свой товар.
буквально запружена народом. Густая толпа с криком и гомоном текла к ярко
горящему большому фонарю, повешенному над вывеской, которую многие наши
читатели вспомнят, если мы скажем, что на ней была намалевана курица,
поджариваемая на вертеле, и стояла надпись: "Путеводная звезда".
квадратном хлопчатобумажном колпаке, покрывавшем совершенно лысую голову.
Одной рукой он потрясал обнаженной шпагой, другой - размахивал большой
конторской книгой; листы ее наполовину были уже испещрены подписями.
вас ждут доброе вино и радушный прием! Сюда, сюда! Время самое подходящее.
Этой ночью чистые будут отделены от нечистых, и завтра поутру мы будем
знать, где доброе зерно и где плевелы. Подходите, господа! Те, кто умеет
писать, подходите и сами внесите свои имена в список! Те, кто писать еще не
научился, тоже подходите и доверьте расписаться за вас мне, мэтру Ла Юрьеру,
либо моему помощнику, господину Крокантену.
подпоясанный шнурком, к которому с одного боку были подвешены кухонный нож и
чернильница, Крокантен, говорим мы, заранее записал в свою книгу всех
соседей, открыв список именем своего достойного патрона, мэтра Ла Юрьера.
"Путеводная звезда". - Господа, во имя нашей святой веры!
пребывал в восторженном состоянии. Призывы Ла Юрьера находили отклик в
сердцах, охваченных не меньшим рвением, и очень многие записывались в его
книгу, если они умели писать, или в книгу Крокантена, если писать они не
умели. Этот успех особенно льстил Ла Юрьеру еще и потому, что соседняя
церковь Cen-Жермен-л'Оксеруа была для пего опасным соперником. К счастью, в
ту эпоху насчитывалось такое множество правоверных католиков, что оба эти
заведения - гостиница и церковь - не вредили, а помогали друг другу: те,
кому не удалось пробиться в церковь, где сбор подписей шел у главного
алтаря, пытались проскользнуть к подмосткам Ла Юрьера с его двойной записью,
а те, кто не протолкался к подмосткам, сохраняли надежду, что в
Сен-Жермен-л'Оксеруа им больше посчастливится.
гостиницы "Путеводная звезда" немедленно затребовал два новых реестра с тем,
чтобы сбор подписей не прерывался ни на минуту; и оба зазывалы удвоили
старания, гордясь, что их достижения наконец-то вознесут мэтра Ла Юрьера в
глазах герцога де Гиза на недосягаемую высоту, о коей Ла Юрьер так давно
мечтал.
книгах Ла Юрьера, переливались из одной улицы в другую, из одного квартала в
другой, когда в этом многолюдий возник высокий худой человек, который,
пробивая себе дорогу щедрыми ударами локтей и пинками, вскоре добрался до
книги Крокантена.
поставившего свою подпись, завершенную дрожащим хвостиком, открыл чистую
белую страницу и сразу всю ее измарал, начертав на ней свое имя буквами
величиной в полдюйма и перечеркнув ее героическим росчерком, украшенным
кляксами и закрученным, как лабиринт Дедала. Затем он передал перо стоявшему
за ним новому претенденту на место в рядах защитников святой веры.
превосходным почерком!
сопровождать Генриха и теперь самостоятельно поддерживал Лигу.
перешел к книге мэтра Ла Юрьера. Последний, увидев подпись Шико в книге
своего подручного, пожелал иметь и в своем списке образчик столь
вдохновенного росчерка и встретил гасконца если и не с распростертыми
объятиями, то, во всяком случае, с раскрытой книгой. Шико принял перо от
торговца шерстью с улицы Бетизи и вторично начертал свое имя с росчерком в
сто раз великолепнее первого, после чего спросил у Ла Юрьера, нет ли у него
третьей книги.
покосился на Шико, Шико посмотрел ему прямо в глаза. Ла Юрьер пробормотал
Корнев Павел
Корнев Павел
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Бажанов Олег
Орлов Алекс