картину постепенного просветления вполне материальной, завораживающей взгляд
красоты, причем ее материальность и телесность, будучи идеально
оформленными, не мешают этой красоте быть ис тинной.
ему возможность торжествовать над косной материей, так что объективно данная
красота и субъективный замысел художника сливаются здесь воедино. Поэтому мы
отнюдь не можем считать Ми келанджело каким-то субъективным идеалистом,
исходящим в своей творческой деятельности из одного только субъективного
произвола.
Томмазо Кавальери, Микеланджело говорит о той просветляющей силе истинной
красоты, воплощенной в реальном человеке, которая вызывает любовь. Вот
почему здесь перед нами образы худож ника и влюбленного сливаются воедино:
просветляясь, объективная сила красоты равно вызывает любовь и творческий
огонь. Но совершенная красота на земле - редкость, земная любовь неразрывно
переплелась с жестокостью, земная красота - с гордыней (65). И все же
Микеланджело в одном из последних своих стихотворений пишет:
Микеланджело, который прежде, отвечая Джованни Строцци, сочинившему
четверостишие на его "Ночь", утверждал:
же борьба с самим собою, недовольство самим собою, бесплодная тоска,
доходящая иной раз до прямого признания невозможности воплотить во временном
вечное. Драматизм углубляется и осо знанием своего полного одиночества (46).
Микеланджело раздираем противоречиями собственной натуры, и свое ужасное
состояние он описывает весьма ярко:
Микеланджело вечно корчиться и вечно каяться, но никогда это покаяние, как
мы видели, не бывает окончательным.
противоречивыми чувствами и настроениями являлась как раз цельность
Микеланджело, его возрожденческая верность идеалу отдельной человеческой
личности, доведенной до своего совершенства , и идеального, и чисто
физического. Если у Микеланджело мы не найдем строгого и последовательного
логического анализа этой основной проблемы Возрождения, то жизненно он
прочувствовал все взлеты и падения, связанные с личностно- материальной
эстетикой, с пониманием идеальной красоты как красоты чисто человеческой,
идеального совершенства или совершенства личного. Микеланджело, как мы
видели, знакомы и высочайшие вершины такой философии личности, когда эта
личность оказывается духовно просветленной, до п олного совпадения в ней
идеального и телесного, но ту же личность он знает и в моменты ее
чрезвычайного ничтожества и полного отчаяния в этом своем личностном
самоутверждении. Являясь завершителем эстетики Высокого Возрождения,
Микеланджело уже далек от
образом осознан человеческий же предел человеческого совершенства, но он,
познав ограниченность и зыбкость своего идеала, не отказывается от него и
чисто внешними средствами пытаетс я утвердить его в мире. Это, как мы
видели, ему не удается сделать. Обращаясь к божеству, умоляя его о милости,
о божественном свете, надеясь на эту милость и свет, устремляясь к ним со
всей свойственной его устремлениям мощью, беспощадно бичуя собственн ое
несовершенство, Микеланджело не представляет себе другого, более высокого
совершенства, не верит в милость и свет, так что оказывается погруженным в
бездну отчаяния и страха "двойной смерти". Личность, принужденная осознать
себя в себе и через самое ж е себя, действительно достигает у Микеланджело
глубины такого самосознания, и вот тогда она оказывается материально и
духовно изолированной в смиренной надежде, умоляющей об участии со стороны
другой личности, но одновременно и не верящей в это участие.
естественному выводу, заключающемуся в невозможности построить совершенный
космос, идеальный миро порядок средствами личностно-оформленной материи,
поскольку вместо космоса получается хаос, в котором, полные безумного
отчаяния и безнадежной тоски, носятся в вечном круговороте одинокие и
неприкаянные совершенно сформированные идеальные личности, осознающие свою
разобщенность, одинокость, беспомощность и свою противопоставленность всем у
миру и друг другу. Вырваться из этого хаоса безнадежности и бессмысленности
и осознать свое место внутри христианского космоса эта отдельная
изолированная личность тоже не может, сколь бы она к этому ни стремилась.
Последние стихотворения Микеланджело
мастера.
Ренессанса может явиться на первый взгляд весьма странное стихотворение
Микеланджело, написанное им около 1537 г. (53).
головой готов коснуться звезд и неба, хотя и не доходит до них. Его ноги
выше земных вершин; огромные горы представляются ему так, как мы
представляем песчинки. Единственный глаз находи тся у него на пятке. Время
свое он проводит в разрушении городов, в созидании башен, тянущихся к
солнцу, в попытках достигнуть неба, которого он все-таки не может
достигнуть, и в скуке. Он стонет, и в его глазу появляются слезы от малейших
песчинок и пыл и, и тогда он чувствует неустойчивость в ногах и требует
опоры. При этом Гиганте находится ленивая старуха, его кормилица и нянька,
которая старается все время потакать его "слепой, алчной мести". Для этого
она морит народ голодом, потому что не только к ормит Гиганта, но и сама,
бескровная и желтая, вечно ест и просит пищи, отнимая ее у людей, хотя в то
же самое время сама себя проклинает и вообще никого и ничего не выносит.
Сердце этой старухи - камень, рука - телесный брус, а в ее утробе - море и
скал ы. У этого Гиганта и его старухи семь порождений, вечно блуждающих по
всей земле, вечно губящих справедливость. Тысячеголосые, они "вечной бездны
стелют зев во мгле" и ловят для этой бездны жертв. Члены этих порождений
обвивают нам тело, как плющ вьется
Гигант - это "Гнев", старуха - это "Гордость", семь сынов - "Семь смертных
грехов" или соответственно "Спесь", "Жестокость", "Жадность" и т.п. Однако в
этом стихотворении нам даны т акие образы, которые не поддаются никакому
иносказанию. Всякие моральные и исторические толкования оставляют только
смехотворное впечатление; нам думается, что здесь вовсе не аллегория, если
под аллегорией понимать указание (хотя бы и живописное) на что- нибудь иное,
выходящее за пределы данной образности. Эти страшные образы Микеланджело
указывают не на что-нибудь иное, а на самих же себя, имеют свою собственную
идею без всякого выхода во что-нибудь иное, т.е. образы эти нужно толковать
не аллегорически , но символически, в том подлинном и специфическом смысле,
в каком символ резко отличается от всякой аллегории.
Бажанов Олег
Куликов Роман
Свержин Владимир
Афанасьев Роман
Флинт Эрик