вытаскивать, об тебя пачкать).
заявим протест! -- но все твои товарищи, твоя Пятьдесят Восьмая, ограбленные
по одиночке еще до твоего прихода, сидят покорно, сгорбленно, и смотрят
хорошо еще если мимо тебя, а то и на тебя, так обычно смотрят, как будто это
не насилие, не грабеж, а явление природы: трава растет, дождик идет.
-- кто вы, надо было тогда, когда Стружинский сжигал себя в вятской камере и
раньше еще того, когда вас объявляли "каэрами".
клоком вырвана зашитая двадцатка, мешок твой брошен наверх, проверен, и всё,
что твоя сантиментальная жена собрала тебе после приговора в дальнюю дорогу,
осталось там, наверху, а тебе в мешочке сброшена зубная щетка...
*(6) Как же это могло стать? Мужчины! офицеры! солдаты! фронтовики!
понимать его цель. Здесь же нарушены все условия: никогда не знав раньше
блатной среды, человек не ждал этого боя, а главное -- совершенно не
понимает его необходимости, до сих пор представляя (неверно), что его враги
-- это голубые фуражки только. Ему еще надо воспитываться, пока он поймет,
что татуированные груди -- это задницы голубых фуражек, это то откровение,
которое погоны не говорят вслух: "умри ты сегодня, а я завтра!"
Новичок-арестант хочет себя считать политическим, то есть: он -- за народ, а
против них -- государство. А тут неожиданно сзади и сбоку нападает какая-то
поворотливая нечисть, и все разделения смешиваются, и ясность разбита в
осколки. (И нескоро арестант соберется и разберется, что нечисть, выходит --
с тюремщиками заодно.)
боков, землю под ногами. Все эти условия разрушены для Пятьдесят Восьмой.
Пройдя мясорубку политического следствия, человек сокрушен телом: он
голодал, не спал, вымерзал в карцерах, валялся избитый. Но если бы только
телом! -- он сокрушен и душой. Ему втолковано и доказано, что и взгляды его,
и жизненное поведение, и отношение с людьми -- всё было неверно, потому что
привело его к разгрому. В том комочке, который выброшен из машинного
отделения суда на этап, осталась только жажда жизни, и никакого понимания.
Окончательно сокрушить и окончательно [разобщить] -- вот задача следствия по
58-й статье. Осужденные должны понять, что наибольшая вина их на воле была
-- это попытка как-нибудь сообщаться или объединяться друг с другом помимо
парторга, профорга и администрации. В тюрьме это доходит до страха всяких
[коллективок]: одну и ту же жалобу высказать в два голоса или на одной и той
же бумаге подписаться двоим. Надолго теперь отбитые от всякого объединения,
лже-политические не готовы объединиться и против блатных. Так же не придет
им в голову иметь для вагона или пересылки оружие -- нож или кистень.
Во-первых -- зачем оно? против кого? Во-вторых, если его применишь ты,
отягченный зловещей 58-ю статьею -- то по пересуду ты можешь получить и
расстрел. В-третьих, еще раньше, при обыске, тебя за нож накажут не так, как
блатаря: у него нож -- это шалость, традиция, несознательность, у тебя --
террор.
и старые, и больные), всю жизнь обходившиеся словами, без кулаков -- и не
готовые к ним теперь, как и раньше.
легкий суд, легкий срок, и даже этого легкого срока им не предстоит отбыть,
их отпустят раньше: или амнистируют или они убегут. *(7) Никто не лишал
блатаря его законных передач и во время следствия -- обильных передач из
доли товарищей по воровству, оставшихся на свободе. Он не худел, не слабел
ни единого дня -- и вот в пути подкармливается за счет [фраеров]. *(8)
Воровские и бандитские статьи не только не угнетают блатного, но он гордится
ими -- и в этой гордости его поддерживают все начальники в голубых погонах
или с голубыми окаёмками: "Ничего, хотя ты бандит и убийца, но ты же не
изменник родины, ты же [наш] человек, ты исправишься". По воровским статьям
нет [одиннадцатого] пункта -- об организации. Организация не запрещена
блатарям -- отчего же? -- пусть она содействует воспитанию чувств
коллективизма, так нужных человеку нашего общества. И отбор оружия у них --
это игра, за оружие их не наказывают -- уважают их [закон] ("им иначе
нельзя"). И новое камерное убийство не удлинит срока убийцы, а только
украсит его лаврами.
осуждался разве только за некоторую невыдержанность, непостоянство
настроения. А Сталин всегда тяготел к блатарям -- кто ж ему грабил банки?
Еще в 1901 году сотоварищами по партии и тюрьме он был обвинён в
использовании уголовников против политических противников. С 20-х годов
родился и услужливый термин: [социально-близкие]. В этой плоскости и
Макаренко: ЭТИХ можно исправить. (По Макаренко, *(9) исток преступлений --
только "контрреволюционное подполье"). Нельзя исправить ТЕХ -- инженеров,
священников, эсеров, меньшевиков.)
блатарей владеют несколькими десятками запуганных придавленных
лже-политических.
звук слышен в коридоре, и вот он медленно прохаживается за решеткою
конвойный солдат.
прохаживается -- почему ж не вмешается он сам? В метре от него, в полутемной
пещере купе грабят человека -- почему ж не заступится воин государственной
охраны.
ворам. Конвой и САМ СТАЛ ВОР.
разгула блатарей и нижайшего угнетения политических -- никто не припомнит
случая, чтобы конвой прекратили грабеж политического в камере, в вагоне, в
воронке. Но расскажут вам множество случаев, как конвой принял от воров
награбленные вещи и взамен принес им водки, еды (послаще пайковой), курева.
Эти примеры уже стали хрестоматийными.
солдатский паек. Жестоко было бы требовать от него, чтоб он конвоировал
врага народа в дорогой шубе или в хромовых сапогах, или с [к'ешером]
городских богатых вещей -- и примирился бы с этим неравенством. Да ведь
отнять эту роскошь -- тоже форма классовой борьбы? А какие еще тут есть
нормы?
Европы, и невиданные европейские вещи были надеты на них и лежали в их
мешках -- не выдерживали и конвойные офицеры. Служебная судьба, оберегшая их
от фронта, в конце войны оберегла их и от сбора трофеев -- разве это было
справедливо?
корысти -- смешивал конвой блатных и политических в каждом купе своего
столыпина. И блатари не подводили: вещи сдирались с [[бобров]] *(10) и
поступали в чемоданы конвоя.
-- нет и нет, ну просто не подсаживают, сегодня их не этапирует ни одна
станция? Несколько случаев известно и таких.
централе везли группу иностранцев, у них были богатые вещи, это показывало
первое раскрытие чемодана. Тогда конвой [сам] начал в вагоне систематический
отбор вещей. Чтобы ничего не пропустить, заключённых раздевали [догола] и
сажали на пол вагона близ уборной, а тем временем просматривали и отбирали
вещи. Но не учел конвой, что везет-то их не в лагерь, а в серьезную тюрьму.
По прибытии туда И. А. Корнеев подал письменную жалобу, всё описав. Нашли
тот конвой, обыскали самих. Часть вещей еще нашлась и вернули её владельцам,
невозвращенное владельцам оплатили. Говорили, что конвою дали по 10 и 15
лет. Впрочем, это проверить нельзя, да и статья воровская, не должны
засидеться.
конвоя понял бы, что здесь лучше не связываться. А вот случай попроще, и тем
подает он надежду, что не один такой был. В столыпине Москва-Новосибирск в
августе 1945 года (в нём этапировался А. Сузи) тоже не случилось воров. А
путь предстоял долгий, столыпины тянулись тогда. Не торопясь, начальник
конвоя объявил в удобное время обыск -- по одиночке с вещами в коридоре.
Вызываемых раздевали по тюремным правилам, но не в этом таился смысл обыска,
потому что обысканные возвращались в свою же набитую камеру, и любой нож, и
любое запретное можно было потом из рук в руки передавать. Истинный обыск
был в пересмотре всех личных вещей -- надетых и из мешков. Здесь, у мешков,
не скучая весь долгий обыск, простоял с надменным неприступным видом
начальник конвоя, офицер, и его помощник, сержант. Грешная жажда просилась
наружу, но офицер замыкал её притворным безразличием. Это было положение
старого блударя, который рассматривает девочек, но стесняется посторонних,
да и самих девочек тоже, не знает, как подступиться. Как ему нужны были
несколько воров! Но воров в этапе не было.
воровское дыхание тюрьмы. Ведь пример воров поучителен и вызывает
подражание: он показывает, что есть легкий путь жить в тюрьме. В одном из
купе ехали два недавних офицера -- Санин (моряк) и Мережков. Они были оба по
58-й, но уже перестраивались. Санин при поддержке Мережкова объявил себя
старостой купе и попросился через конвоира на прием к начальнику конвоя (он
разгадал эту надменность, её нужду в своднике!). Небывалый случай, но Санина
вызвали, и где-то там состоялась беседа. Следуя примеру Санина, попросился
кто-то из другого купе. Был принят и тот.
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Никитин Юрий
Перумов Ник