младшем, -- он-то переживет...
мешок кукурузы вспахать приусадебный участок тети Маши.
у тети Маши. На этот раз он принес завернутую в мешковину стопку пластинок,
переложенных огромными листами тыквы. Осторожно, как яйца, вынимая их из
мешковины, он, одну за другой, переиграл все пластинки. Это были записи
русских, грузинских и абхазских песен. Последняя из них была записью
абхазского хора песен и плясок под руководством Платона Панцулая, хотя имя
его было тщательно стерто с ярлыка пластинки.
в мешковину.
мышку свой хрупкий музыкальный груз, вышел со двора.
спину и, лежа, подхватив гитару, сыграла "Гибель челюскинцев" -- самую
модную в ту пору мелодию в Чегеме. Неизвестно откуда взялась эта грустная
мелодия и в самом ли деле она была посвящена челюскинцам или это -- плод
фантазии чегемских девушек, но так они ее называли, и Тали играла ее лучше
всех.
зеленых табачных листьев лежали в прохладе сарая, устланного по такому
случаю свежим папоротником, чтобы женщинам было в этот день мягче и
праздничней сидеть и работать.
родственницы, а если не родственницы, то ближайшие соседки, так вот, все они
во главе с тетей Машей усердно низали табак и еще более усердно обсуждали
возможности и последствия такого соревнования.
со старательно прикушенным язычком над длинной табачной иглой, торчавшей у
нее из-под мышки, она низала с молниеносной быстротой.
на иглу.
тетя Маша, поглядывая на нее, -- патефон наш...
к груди и жестом лихого гармониста тремя-четырьмя рывками (шмяк! шмяк!
шмяк!) сдергивала на шнур скрипящую низку и теперь снова, прижав ее к груди,
со свистом пропускала сквозь нее свободную часть шнура и таким образом,
доведя ее (низку) почти до конца шнура, быстрыми шлепками ладони растягивала
плотно согнанные листья до небходимой прореженности, предварительно намотав
кончик шнура на большой палец ноги.
Они брали с двух концов четырехметровый шнур, тяжело пригибающийся от сырых
листьев, приподымали его, слегка встряхивали, чтобы сразу же отпали листья,
которые плохо держатся, и прикрепляли его к раме, стоящей на деревянных
путях. Наполненную раму откатывали по этим путям, пока она не упиралась в
предыдущие рамы, на которых сушился табак.
лоснящимся табачным маслом "зефиром" (так его называли чегемцы), пошли к
роднику умываться и перекусывать, Тали осталась в сарае. Не прерывая работу,
она выпила традиционную окрошку из кислого молока с мамалыгой, которую
принес ей из дому дядя Сандро.
дядя Сандро, -- твой дед и без патефона неплохо жил.
костяную ложку, -- ведь я быстрее всех умею низать...
гордостью, хотя за всю свою жизнь не нанизал ни одной табачной иглы.
нанизала шестнадцать шнуров табака -- примерно дневная выработка неленивой,
крепкой женщины.
(как винтовка у хорошего партизана, гитара у нее всегда была с собой),
улеглась на спину, чтобы дать немного отдохнуть затекшей спине, и сыграла
"Гибель челюскинцев".
не сводил глаз с Тали. Сейчас, когда она стала играть "Гибель челюскинцев",
он почувствовал, что глаза его предательски щиплет от этой сладостной грусти
чужой мелодии. Мальчик боялся, что слезы его вызовут насмешку у дяди Сандро
или тем более у Тали, и не знал как быть, то ли сбежать, то ли, пересилив
слезы, дослушать "Гибель челюскинцев". Чтобы дать стечь назад навернувшимся
слезам, он поднял голову и сделал вид, что чем-то там заинтересовался. Тут
его окликнул дядя Сандро и велел сходить в табачный сарай, где работала
Цица, и узнать, сколько шнуров она нанизала с утра. На тот случай, если они
будут это скрывать, он велел ему на глазок посмотреть, насколько велик возле
нее холмик нанизанного табака.
шестнадцать шнуров, а вот здесь около десяти, а вот здесь не больше
восьми...
скажи: "Никто! Гулял и зашел".
Тали, знаешь, как отвечать?
Скажи, я не знаю, я там не был. Понятно?
остановленным и окончательно запутанным новыми подробностями этой
интересной, но, оказывается, слишком сложной игры.
берясь за иглу.
шпиона запустят сюда!
за работу. Примерно через час в сарай вошел мальчик и сказал, что у Цицы
девятнадцать шнуров.
головы и ощетинивая иглы.
возле нее большая?
возмущения.
прокисшая, трижды протухшая низала быстрей меня?! Ей помогают!!!
дома, перемежая рыданья проклятьями в адрес своей соперницы и всего
охотничьего клана.
его поджарила на табачной игле, как на вертеле..
подробностям ее проклятий, чтобы запомнить их и при случае применить к делу.
Их прислушивающиеся лица с забавной откровенностью выражали раздвоенность их
внимания, то есть на лицах было написано общее выражение жалости к обманутой
Тали и частное любопытство к сюжету ее проклятий, причем частное любопытство
ничуть не подозревало, что оно в данном случае неприлично или противоречит
общей жалости.
рыданья, -- скормила его нашим собакам! И чтоб они, -- тут она поднялась на
еще одну совершенно неожиданную ноту, -- чавкая! Чавкая! Поедали его!
Неожиданный глагол, употребленный Тали, с плакатной смелостью вырывал
крупным планом морду собаки, мстительно чавкающую лживым сердцем соперницы.
А ну, верните ее сюда! Не дай бог еще услышат там...
соперников.
крикнул своим зычным голосом: -- Это Лена плакала, Лена! Чего вам?!
соседней бригады, словно хотел убедиться, какое впечатление произвели его
слова на кричавшую женщину.
самом деле помогало ему слушать), он прислушался.
Макрины.
заплаканные глаза своей дочери. -- Тали поет и смеется!
сторону сарая, видимо передавая остальным его слова. Потом в бинокле