дыма.
больше негде. В единственной комнате, примыкавшей к кухне, он спрятать
ничего не мог, потому что там все было открыто и, кроме двух кроватей и
сундука, ничего не стояло. Или на чердаке, или где-нибудь в лесу в
малодоступном месте, подумал дядя Кязым. Но где?
кричавшего на козу.
голосе, -- чтобы глаза твои повылазили -- опять сбежал к коровам!
однако в огонь подбросила кукурузных кочерыжек, чтобы завар мамалыги быстрей
вскипел.
пообедать, потому что поля повсюду убраны и можно было не бояться потравы.
Но Кунта все делал по привычке, как пригонял стадо летом, когда приходило
время обедать, так и сейчас пригоняет его к дому.
дверях несколько мгновений, маленький, длиннорукий, длинноногий, держа
топорик на своем горбике и посасывая свою вечно вонючую трубку.
Но потом вошел в кухню, прислонил топорик к стене и, похлюпывая трубкой, сел
напротив дяди Кязыма. Он сел, растопырив перед огнем руки и помаргивая,
молча уставился на огонь своими жидкими голубыми глазами.
умом. Мокрая одежда на нем густо задымилась паром, потому что он слишком
близко сидел к огню. Но Кунта и не думал менять позы. Он сидел все так же
неподвижно, помаргивая маленькими птичьими веками, посасывая свою
похлюпываюшую трубку, огонь которой, словно застеснявшись большого пламени
костра, имел намерение полностью погаснуть, чему мешал Кунта своими
неустанными хлюпающими затяжками. В конце концов он гребанул трубкой жару от
костра, после чего она густо задымилась и завоняла запахом самого
низкосортного табака "дип".
вспомнив про мешок с кукурузой и давая знать пастуху, что он не пытается
продолжать вчерашний разговор.
вернуть украденный табак и послать пастуха на мельницу. Маленький план --
просто послать пастуха на мельницу.
слабыми глазами, стараясь понять, куда он гнет.
Кязым.
придется тащить кукурузу на собственном горбу. Хотя мельница была в трех
километрах от деревни на дне ущелья, он не чувствовал большой разницы -- что
самому тащить, что с осликом топать. И так и так идти.
лесника и участника "дикой дивизии" не только заставлял его работать на
себя, но и женой его, по наблюдениям чегемцев, пользовался время от времени.
окончательной самостоятельностью, но потом судьба его смывала с места и
подволакивала его к дому брата, и все начиналось снова.
выселка, чтобы быть поближе к мельнице, при этом забыв, что он стал слишком
далеко жить от родника, единственного источника чистой воды.
несколько раз удлинил своей жене ее ежедневный путь за водой, за что она, в
свою очередь, ровно настолько удлинила проклятья в адрес своего мужа,
особенно когда она с кувшином на плече, из-под которого торчал пучок
папоротника, возвращалась с родника.
про табак, но тот все молчал, и Кунта в конце концов решил, что все это
обошлось как-нибудь, хотя как-нибудь обойтись ничего не могло.
поговорить. Он почувствовал, что сладить с мокрым и голодным, а потому
упрямым пастухом будет гораздо трудней. Дядя Кязым чувствовал, что ему надо
кое-что обдумать, прежде чем начинать разговор.
месила лопаточкой крутой замес мамалыги. Дядя Кязым сам их когда-то женил,
но они оба давно забыли об этом. Да и хорошего, видно, было слишком мало,
чтобы помнить.
что жена Кунты была грязнуха и готовила хуже нельзя. Но сейчас это надо было
для дела, и он решил пообедать с Кунтой.
Они ели мамалыгу, макая ее в соус из фасоли. Дядя Кязым сразу же заметил,
что мамалыга недодержана на огне, а фасоль слегка пригорела.
огромные куски мамалыги с медленным, трудным удовольствием. Чувствовалось,
что ему дополнительное удовольствие доставляет именно то, что еда с трудом
проходит в горле.
взглянув на жену. Жена молча вышла и принесла вина в замызганном чайнике.
Потом она откуда-то достала два стакана, тоже довольно грязные, правда
догадавшись тот, что почище, поставить рядом с дядей Кязымом, разлила вино.
стаканы... Все зависит от корня, от которого идет человек... Нет, не только
от корня...
зависит, но тут еще чго-то. Они сами привыкли на себя так смотреть, потому
что на них так смотрят...
главном. Он взял в руки стакан, стараясь не думать о том, какая в нем
кислятина.
тост.
выждав, когда выпьет дядя Кязым, выпил сам.
власть и никакое равенство не заставят Кунту делать хорошее вино, какое
делает его отец или некоторые другие крестьяне, подумал дядя Кязым, поставив
на столик свой стакан. А если кто-нибудь один будет делать за всех? Тогда
оно будет лучше, чем у Кунты, но хуже, чем хорошее вино, и люди в конце
концов забудут о хорошем вине. Так подумал дядя Кязым.
приподнялся.
детей. Дважды он брал ребенка на воспитание и оба раза неудачно. Первый, еще
будучи несовершеннолетним, украл у него корову и сгинул на веки вечные.
Последние семь-восемь лет он воспитывал мальчика, родственника жены.
получил за продажу свиней. Узнав о краже, Кунта был потрясен. Деньги он
прятал у себя в матрасе. Больше всего его огорчило то, что собирался прятать
их в лесу, но потом каким-то образом передумал и сунул их в свой матрас. Он
всегда лесу доверял больше, чем своему дому. Но вот смягчился к своему дому
и потерял деньги.
людях смеялся над ним, чтобы показать людям, что он Кунту не считает своим
отцом, и раз он смеется над ним, то ему не обидно, когда другие смеются.
вероятно, можно было бы сделать из него человека, да кто отдубасит такого
верзилу.
которые Кунта прятал в матрасе.
отправился в соседнее село, где жил мулла, давно уже почти безработный.
Сначала он хотел отправиться в Кенгурск и пожаловаться в суд. Но потом
вспомнил, сколько всяких бумаг нужно для суда, вспомнил, что дорога туда во
много раз длинней, чем в соседнее село, и отправился к мулле.
отправилась вместе с ним, чтобы легче было сторговаться с муллой.
бывшего воспитанника за три пуда кукурузы нового урожая.
возвратит денег или, в крайнем случае, не пришлет их почтой, у него отсохнет
та самая рука, которая вынула деньги из матраса. Мулла предлагал накинуть
еще пуд кукурузы и сделать клятву более жестокой, то есть наслать усыхание
на обе руки.
считал, что лишать парня двух рук будет многовато. Кунта не был злым, он
хотел только справедливости.
и пробормотал заклятие на арабском языке. Кунта хотел, чтобы он перевел
заклятие на абхазский язык, но потом догадался, что этого делать нельзя,
потому что так каждый проникнет в тайну его ремесла.