и расслышал:
и добавил: - Было трое, остался ты один, Сергей... Петр... Потом... -
Константин запнулся, - возьмешь карту, здесь, - взглядом показал на грудь.
- Не грусти старик, все правильно. Только душно... и неба нет совсем.
поближе. Хотел успокоить как-то, но только спросил:
небо и тополя... Знаешь, как шумят ночью тополя? Ты все знаешь... И она
знает, я ей говорил.
проводница:
и только огненное гудение, горячее и удушливое, тряслось и гремело,
закладывая уши. Дышать стало невмоготу, люди попятились назад, в пыльный,
загаженный мусором кустарник.
ноябре, я желал убить тебя? Я промахнулся... Скажи, ты специально просил
взять оружие? - Константин застонал и сквозь стон докончил: - Чтобы я
промахнулся, да?
замер. Все кончилось. Варфоломеев нагнулся над покойником, расстегнул
китель и достал сверток. Спустя мгновение вверху что-то лопнуло, снова на
розовую глинистую почву посыпались осколки, и огромный пылающий шар накрыл
мертвое тело. Бывший звездный капитан едва успел схватить Чирвякина и
отскочить назад. Теперь уже горело вокруг вагона. Гравий, бетонные шпалы,
розовая глина, иноземное колючее растение и поверженный капитан - все было
охвачено одним жарким пламенем. Казалось, кто-то неизвестный, сотворивший
горе, заметал следы и в спешке уничтожал все, что попадалось под руку.
катастрофы, разглядывая все мелочи пейзажа крупными, как волчьи ягоды,
глазами. Здесь, на границе города, где уже не поле, но еще и не город, по
холмам и оврагам, бедным плодородием, лежал гигантский, неестественного
происхождения крест. Сверху, с высоты птичьего полета было видно, как он
возникал, как в зеленое колючее кольцо врезался километровый пассажирский
состав, хрустнул, обломился где-то посередине. Одна его половина так и
осталась стоять у стены, а передняя, головная, отделенная варфоломеевским
вагоном, хотя уже и догорала, но все-таки ценой огромных потерь прорвалась
за городскую черту. Справа, если лететь от центра, параллельно железной
дороге прямой серебристой стрелой лежало четырехрядное шоссе. По особой
центральной полосе этого шоссе, разгоняя личный транспорт, уже спешили к
месту катастрофы кареты скорой помощи, за ними - пожарная команда с
сиреной, с яркими, чернильного цвета, маяками предупредительного огня.
Между тем здесь, у креста, на месте катастрофы из ветхой сторожки
появилось новое лицо. По оранжевой с сальными черными пятнами безрукавке
можно было предположить, что ее обладатель - путейский рабочий, обходчик
или, может быть, стрелочник. Правда, вместо желтого флажка он держал топор
с длинной ручкой, возможно, секиру. Заплывшее, в суточной щетине лицо
неопровержимо свидетельствовало - человек проснулся только-только, а вчера
наверняка много выпил. К этому моменту путеец уже разобрался, что перед
ним не сон, а настоящая авария, и застыл, как будто его ударил паралич.
Потом мотнул головой, как бы удивляясь, вынул из воротника приколотый
костяной шип и с отсутствующим видом принялся ковырять им в зубах.
Невероятное, фантастическое спокойствие исходило от этого странного
гражданина, от его непутевой сторожки с бедным приусадебным участком, на
котором фиолетовым цветом цвела картошка. Путейский человек отстраненным
взглядом смотрел на горящие вагоны, на шумную, охающую толпу бесцельно
снующих, схватившихся за головы пассажиров, на двух пострадавших, шедших к
нему через глинистый пустырь. Вернее, шел один, а другой как бы на
закорках повис у него на плечах. Высокий худощавый человек со злыми
колючими глазами, не говоря ни слова, прошел со своей ношей мимо путейца,
открыл ногой дверь и скрылся в каморке. Через минуту он появился вновь
один, подошел к путейцу и, глядя сверху вниз, холодным голосом приказал:
бы делая одолжение, бросил:
гражданин.
шестого разряда.
пытаясь оценить истинные размеры кактусовых зарослей, уходящих поперек
дороги в обе стороны за горизонт. Там, вдали, может быть, в полукилометре
отсюда он заметил шоссе, где уже появились яркие вспышки аварийной
колонны.
приехали. Ма-а-сква, товарищ.
голове Сергея Петровича. Под вой сирен, под рев автомобильных двигателей,
под короткие, как выстрелы, приказы командиров пожарных отделений он
незаметно проскочил через дворик сторожки за ограду, на открытое глинистое
пространство. Взбежал на пригорок, оглянулся по сторонам и понял: будет
жара. Будет пекло, но не тягучее и приторное, а здоровое, бодрящее, с
неизбежными освежительными перерывами. Вдали справа, как геодезический
знак, сверкал шпиль университета, левее, на этой стороне Сетуни,
возвышался ржавый скелет гигантского купола. Между ними - низкое нежилое
пространство, поросшее то здесь то там жидким кустарником, изрезанное
кривым речным руслом. Очевидно, нужно пробираться пешком. Он догадался,
чуть напрягая прогретый солнечным пеклом лоб, - в транспорте могут узнать.
По снимкам, по фотороботам, приклеенным на стеклах у касс, на холодных
мраморных колоннах при входах и выходах, в салонах, тоннелях, переходах.
Быстрым шагом, но без суеты, он двинулся дальше навстречу столичному
солнцу. Все ясно. Либо сегодня, либо никогда. Он должен, он обязан
совершить наконец то, что еще вчера рассматривалось гипотетически,
потенциально, с множеством оговорок, с усмешкой, как бы в шутку. Какие уж
тут шутки. Если с утра катастрофа, и обычный ежедневный поезд врезается в
кактусовый лес, если в сторожке, где он оставил Чирвякина, у пульта связи
висит его личная физиономия, если просто так, от чепухи, от того, чего не
бывает, гибнут его однокашники, - значит, он обязан! До асфальта метров
восемьсот по прямой, но по прямой он не пойдет. Нужно прибавить шагу,
иначе ударит первый ливень, развезет дороги, и тогда отвратительная
розовая глина уничтожит трение, смертельно необходимое в его положении.
километров, чтобы упереться в стену - это ли не подвиг, достойный
звездного капитана. Стена, конечно, существует, как существует, а может
быть, даже и живет - ведь он видел белое молочко на стекле, - колючее
растение. Немного удалившись от полотна, тропинка снова вывела его
обратно. Запахло смоленым черным деревом, железом и отбросами с проходящих
составов. Он перескочил через канавку, заполненную вчерашним дождем, и
спотыкаясь, словно школьник, принялся считать шпалы.
знал, что обошел. Теперь солнце жарило в правый висок и думать стало еще
легче. Например, Сергей Петрович догадался - идти можно, не оглядываясь.
Оттуда, с кольцевой, поезд подадут не скоро. Минимум часов через шесть. Он
улыбнулся. Он выбрал правильный путь. Здесь намного безопаснее, чем на
Можайском. Тот путь короче, но здесь спокойнее. Лишь бы успеть до первого
дождя. Над головой сухим электрическим разрядом звенят провода. А может,
это жаворонок звенит в зените? Так наступает безвременье. Впрочем, откуда?
Если бы он воспользовался своей волшебной машиной, тогда другое дело...
Нет, нет, время еще осталось, его слышно по шуршанию гравия, его можно
измерить, сосчитать по шпалам, по столбам. Шпалы - это его секунды, столбы
- минуты, часы... Часы? А, черт с ними, с часами, все равно антиквариат.
Он улыбнулся собственному каламбуру. Впереди показался двойной мост, для
каждого направления своя отдельная часть, узкая, длиной метров пятьдесят,
сугубо транспортная, то есть безо всяких приспособлений для пешехода. Хм,
хмыкнул Сергей Петрович, как же они тут ходят в обычное время. Он
профессионально прикинул вероятность попадания под поезд в момент
перебегания через мост. Получилась одна десятая. Одна десятая - это
многовато для одной человеческой жизни, даже для какой-нибудь бестолковой,
бессмысленной. А в его случае, когда наконец появилась цель длиной в
двадцать километров, одна десятая - слишком большое число. Конечно,
двадцать километров это не квадрильон, но в реальных условиях, в условиях
пешей ходьбы по миллионному городу, пожалуй, будет похлеще квадрильона.
Ведь он сам выбрал эти двадцать километров взамен райского бессмертия в
розовых покоях. Он почти герой. Пожертвовал хорошим самочувствием на
освобожденном от бальтазаровских зачетов времени ради нее. И теперь идет
ради нее, думает - ради истины, ради понимания устройства государственной
Володихин Дмитрий
Лондон Джек
Посняков Андрей
Суворов Виктор
Елманов Валерий
Сертаков Виталий