мною пререкаться, будьте любезны оставить батальон.
людях. Он был, как вам известно, командиром-кадровиком, бывшим
пограничником. По его убеждению, которого он не скрывал, лишь пограничники
умели нести службу. Выслушивая мой нагоняй, он краснел и бледнел, на
скулах ходили желваки. Я продолжал:
каждой юбке!
стороны могут появиться немцы? Каждый обязан быть на своем месте.
кокетство - слышишь? - положу тебя на этот пень, разрублю шашкой на
кусочки! А заодно и твоих ухажеров. Понятно? Я тебя спрашиваю: понятно?
главе строя по асфальту главной улицы, я увидел на тротуаре начальника
санитарной части полка доктора Гречишкина. Подошел к нему, перекинулся
словцом, подождал, пока с нами не поравнялись повозки санитарного взвода.
На одной из повозок сидела, мокла под дождем в своем черном пальтишке
Варя. Я остановил повозку.
девушка. В будущем тоже врач. Ушла с нами от немцев. Она вам пригодится,
будет ходить за ранеными. Пенять на меня, уверен, не придется.
место.
таилась и благодарность и обида. Я пожал жестковатую Варину руку.
командира дивизии. Заградив прорыв под Волоколамском, мы опять были
отрезаны, опять - не теряя строя, порядка - прошли к своим по занятой
немцами земле.
были отведены во второй эшелон за пять-шесть километров от переднего края.
Роты расположились в поле, вырыли себе солдатские квартиры - блиндажи. А
штаб батальона и специальные подразделения поместились в деревне
Рождествено.
Москвой длилась оперативная пауза. Не пробившись к Москве с ходу, не
одолев нашего сопротивления, немцы подтягивали свежие силы, готовили новый
рывок. А пока воевала артиллерия. Уху стала привычна однообразная, порой
ненадолго учащавшаяся канонада. Время от времени противник накрывал огнем
и нашу деревеньку. Немцы, отдадим им должное, не приучали нас к
беспечности. Ночью нельзя было курить открыто: гитлеровцы нередко швыряли
десяток-другой мин по вспыхнувшей спичке, по огоньку папиросы. И все же
после тяжелых боев мы более или менее спокойно отдыхали. Затишье позволило
торжественно отпраздновать день седьмого ноября, двадцать четвертую
годовщину нашей Великой революции. Из Казахстана нам, дивизии Панфилова,
прислали к празднику подарки: знаменитые огромные алма-атинские яблоки,
конфеты, вино.
друг к другу в гости.
продолжал записи о боях батальона. Был в сборе весь мой маленький штаб.
Толстунов и Бозжанов по-братски вдвоем прилегли на широкую кровать,
позволили себе, с моего молчаливого разрешения, соснуть после обеда.
Рахимов занимался нравящейся ему работой (в ней он был искусником),
растушевывал схемы - графическое приложение к моим записям.
вид, что добрые губы вот-вот расползутся в улыбке. Он понизил голос:
поволокой дремоты, приподнял голову.
ноги на пол. Бозжанов откинул шинель, исполнявшую обязанности одеяла. Даже
Рахимов отложил карандаш. Я произнес:
портянки, натягивал сапоги. Бозжанов обрел всю свою подвижность: шинель
вмиг очутилась на гвозде; смятая плащ-палатка, прикрывавшая тюфяк,
расправилась будто сама собой; по чуть вьющимся черным волосам Бозжанова
прошелся гребешок. Рахимов тем временем взялся за веник, гнал в угол кучу
сора.
обители переступила Варя. Теперь она была одета по-военному. Вместо пальто
- ушитая в талии шинель. Ботики, равно как и кирзовые сапожищи,
преподнесенные Варе в батальоне, уступили место легким сапогам-недомеркам,
что пришлись, видимо, впору. На скрывавшей волосы солдатской ушанке, была,
как положено, прикреплена жестяная красноармейская звезда. Варя отдала мне
честь.
Военфельдшер Заовражина.
командиру, как гласит устав, лишь в трех случаях: с новым назначением, или
из отпуска, или покидая свою часть. Во всех остальных случаях являются.
Уразумела?
гостьей.
одеждой, своим правом взять под козырек, ловкостью этого своего движения,
еще ей непривычного, она вдруг улыбнулась. Блеснули крупные красивые зубы.
Однако она тотчас сжала рот. Улыбка исчезла, как прихлопнутая.
пень и разрубит шашкой на кусочки.
то с влагой навертывающихся слез, мелькнули искорки смеха. Заметив, что
Бозжанов едва сдерживается, чтобы не фыркнуть, я резко повернулся к нему,
но... Но нельзя же вечно быть строгим, надо уметь и пошутить и понять
шутку. Рассмеявшись, я сказал:
зверства больше, чур, не поминать.
на сохранение.
надвое прямым пробором, оправила гимнастерку, явно великоватую, слишком
свободную в плечах и в вороте, с укороченными на живую нитку рукавами.
Зато широкая, военного образца юбка была ладно сшита, ладно пригнана.
Вновь подойдя ко мне, Варя проговорила:
Березин Федор
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Орловский Гай Юлий
Грабб Джеф
Афанасьев Роман