их в том мире, о котором с такой горечью писал Лютер: <В какую бы сторону
мы ни повернулись - повсюду дьявол свивает свое гнездо, пойдем ли к туркам
- встречаем дьявола, остаемся ли там, где властвует папа, - ад неминуем, с
обеих сторон и повсюду одни лишь дьяволы. Так по несчастью идет нынче мир.
Нет дня, нет часа, когда бы ты был прикрыт от смерти. Отныне нельзя ждать
ничего хорошего. <Сосуд разбит, и варево пролито>.
известие, что Роксолана благополучно вернулась в столицу и находится
вместе с детьми в священной неприкосновенности гарема. Только тогда быстро
пошел к Драве, велел переправляться сразу в двенадцати местах, чтобы без
задержки следовать на Вену.
вовремя вернулась. А то позор пал бы и на ее голову. Враги еще пустили бы
слух, что это она подговорила Сулеймана выступить против Вены, дабы султан
положил к ее ногам одну из славнейших столиц Европы.
поход на Вену. Должен был бы уже давно понять, что с таким сераскером, как
его Ибрагим, может выигрывать только состязания в грабежах, но не
настоящие войны. Великий визирь, идя впереди султана, пораспускал по всей
земле отряды хищных акинджиев, и те опустошали все вокруг. Тем временем
Луиджи Грити, для которого Ибрагим выпросил у султана титул верховного
наместника и графа Мармароша, бесчинствовал в Венгрии. Он выгнал из Буды
всех христиан, расставил повсюду османцев, довел до слез даже такого
твердого в своих злодеяниях человека, как Янош Заполья. Когда хранитель
короны святого Стефана Петер Переньи бросился к султану за помощью и
защитой от Грити, его перехватил великий визирь, перебил охрану и, угрожая
вечным рабством, вынудил Переньи отдать в заложники своего семилетнего
сына. Дитя было обрезано, отвезено в Стамбул и уже больше никогда не
увидело своего отца.
нужды, и рабства, такая ненасытная алчность к роскоши и такая жестокость к
людям. Может, потому, что для этого не нужно никакого умения, а
многолетнее прислужничество и лесть перед Сулейманом развили в нем лишь
низменные качества души, не давая возможности сосредоточиться на высоком и
благородном. Все в нем было поверхностное, ненастоящее, показное: и его
умение развлекать султана игрой на виоле, и его якобы ученость, и его
финансовые и государственные таланты, даже его якобы утонченный вкус.
Играть его учил опытный перс, он, кстати, считал Ибрагима тупым учеником;
обрывки знаний Ибрагим хватал в беседах с мудрецами, какие никогда не
переводились при дворе шах-заде в Манисе и в султанском дворе; финансовыми
и государственными советниками у него были Скендер-челебия и хитрый Луиджи
Грити; алчность к роскоши также впитывал он с жадностью губки от Грити,
ревниво следя за тем, чтобы тот не превзошел его ни в чем. Собственного в
Ибрагиме было разве что подлость да еще бездарность, особенно в военном
деле.
сераскером, не взял самостоятельно ни единого, даже самого маленького,
города, и старые янычары насмехались над Сулейманом:
этот не может избавиться от одного паршивого грека!
остановился у маленького венгерского города Кесега. В Кесеге было всего
лишь пятьдесят воинов во главе с хорватом Николой Юришичем, который два
года назад был в Стамбуле послом от Фердинанда. Понимая все бессмыслие
сопротивления неисчислимой османской силе, Юришич хотел было со своими
всадниками податься в Вену, но из окрестных сел в город сбежались
крестьяне, старики, женщины, дети и уговорили его защищать их. Стены
Кесега были стары. Продовольствия у горожан мало. Амуницию и порох Юришич
закупил на собственные средства, а поскольку он не был богатым, то пороху
могло хватить лишь на несколько дней. И все же Юришич - несчастные люди
ласково называли его Микулицей - встал на безнадежную борьбу с огромным
вражеским войском.
за несколько часов, не оставив от него и следа. Ибрагим уже послал, как
всегда, хабердара навстречу Сулейману, который приглядывался к действиям
своего сераскера издали, ждал его побед и размышлял о величии и вечных
законах. Однако Кесег стоял непоколебимо, не поддавался, и - о диво! -
османская сила остановилась перед ним.
полевые пушки, метавшие ядра не крупнее гусиных яиц. Пушки не могли
причинить никакого вреда стенам Кесега, а наскоки всадников защитники
легко отбивали. Когда подошли янычары и великий визирь бросил их на штурм,
защитники выстояли и против янычар.
гремели громы, молнии кроваво присвечивали черному делу, творившемуся
вокруг маленького Кесега, османы проклинали неприступных защитников и
угрожали им, снова приползла вслед за войском чума, косила тысячами; не
имея чем поживиться в дотла ограбленных окрестностях, вояки обжирались
зеленым еще виноградом и целые ночи, держась за животы, просиживали вокруг
шатров.
выдержали двенадцать атак, половина защитников была убита, пороху не
осталось и пригоршни, кончилось продовольствие, но вдоволь было воды,
щедро лившейся с неба, и Юришич не сдавался.
Юришич уплатит ему выкуп. Микулица отвечал, что не имеет намерения платить
выкуп чужестранцу за собственный город. Тогда Ибрагим предложил ему
уплатить лишь две тысячи дукатов янычарским агам за их труды. Юришич
ответил, что у него нет таких денег, да и платить тоже намерения нет.
стенах они с разных сторон ворвались в город, в котором оставались почти
одни только старики да женщины с детьми. Никола Юришич был дважды ранен.
Казалось, конец. И тогда старики, женщины и дети, чувствуя свою смерть,
сбежались в кучу и закричали так отчаянно и страшно, что турки, никогда не
слыхивавшие ничего подобного, перепугались и бежали из этой проклятой
крепости. Впоследствии янычары придумали в свое оправдание, что явился
перед ними небесный всадник с огненным мечом в руке и выгнал их из Кесега.
грабеж. Всех оставшихся в живых отпустил на волю. Юришичу были подарены
золотой султанский кафтан и серебряная посуда. Сам великий визирь получил
от султана почетное одеяние и, как и после каждого похода, перо с
бриллиантом на тюрбан.
целый месяц, начинался уже сентябрь, возвращаться домой было далеко,
султан уже знал, как опасно задерживаться до холодов, поэтому он распустил
войско по Штирии для грабежей и объявил, что на этом поход окончен.
трепали османские отряды, выбивали их под корень, гнали со своей земли
так, что те едва успевали наводить мосты на реках или переправляться
вплавь, тонули, теряли награбленное. Мост близ Марибора чуть не завалили,
даже свита Сулеймана с трудом пробила себе дорогу к переправе, а великому
визирю пришлось с утра до самой темноты, не слезая с коня, простоять на
берегу, пока не перейдет на ту сторону Сулейман. За это Ибрагим получил от
султана деньги и коня в драгоценной сбруе.
вступил в конце ноября в столицу с еще большим триумфом, чем после первой
неудачи под Веной. Пять дней столица с Эйюбом, Галатой и Ускюдаром сияла
огнями. Базары и лавки были открыты днем и ночью. На площадях раздавали
чорбу и плов для бедных и дармоедов. На базарах распродавали награбленное
и рабов, приведенных войском. Сам султан, переодевшись, объезжал базары;
на третий день, узнав от Гасан-аги, что творится на базарах, к Сулейману
присоединилась Роксолана и выпрашивала у султана детей и молодых женщин,
даруя им волю. Купцам платили за отпущенных на волю из державной казны,
ибо, согласно шариату, даже султан не имел права причинять купцам убытки,
о султанше же пошла молва, что она грабит правоверных. Но ей ли было
привыкать к сплетням и молве! А когда продавали ее, где они были, те
правоверные?
ошалелые фанатики, проклинали гяурку-колдунью, засевшую в Топкапы, вопили:
<О шариат! О вера!>
оскорбления, нанесенного ей султаном и султаншей, и теперь не вставала.
Снова обвинили Роксолану. Мол, отравила султанскую мать каким-то медленно
действующим ядом, и теперь она умирала, и никто не мог ее спасти.
только на Роксолану, а поскольку всю злость никогда не сможешь излить на
одного лишь человека, то теперь сама уничтожалась ею, точило ее это
ненавистное чувство изнутри, как червь сочное яблоко, и не было спасения.
старого Пири Мехмеда, который неожиданно умер от загадочной хвори, пока
султан ходил в свой бесславный поход.
Иванович гневное письмо о таинственном исчезновении его посольства,
которое должно было приветствовать султана под Белградом в 1520 году.
Посольство бесследно исчезло, хотя известно было, что благополучно
добралось до околицы Белграда и было принято в султанском лагере. <Из-за
этого, - писал Василий Иванович, - моя корона потемнела, а лица моих бояр
Акунин Борис
Громыко Ольга
Прозоров Александр
Володихин Дмитрий
Роллинс Джеймс
Роллинс Джеймс