стуком", потому что ему, соседу, "никто не дал этот греба-ный код".
даже полицейские примутся колотить в ворота этого жуткого дома, как можно
быть уверенными, что Миранда отдаст нас живьем? Сейчас он живет только
настоящим, освободившись от цепей будущего. Но если наступит это самое
завтра, если ему придется встретиться с ним лицом к лицу, он может
предпочесть смерть, как лидер одной из экстремистских религиозных
группировок, о которых мы все чаще и чаще слышим, и вполне вероятно, что он
захочет убить за компанию нас всех - и мисс Ренегаду, и мисс Фелиситас, и
меня, и вас.
смогу воздать ей по справедливости. Нет ни времени, ни места, чтобы
обрисовать ее, так сказать, в полный рост; хотя у нее тоже была своя
история, она любила и была любима, она была человеческим существом, а не
просто пленницей в этой отвратительной толстостенной темнице, чей холод
заставлял нас дрожать по ночам и для тепла прижиматься друг к другу,
завернувшись в мое кожаное пальто. У меня нет возможности рассказывать о ее
жизни, я могу только восхвалить щедрую силу, с какой она обнимала меня в эти
нескончаемые ночи, когда я слышал шаги близящейся Смерти и падал духом. Я
могу только вспомнить, как она шептала мне на ухо, как пела мне и как
шутила. Она знавала в прошлом другие, более добрые стены, смотрела в другие
окна, не похожие на эти бритвенные разрезы в толще красного кирпича, сквозь
которые днем падал свет, расчерчивая нашу клетку словно бы тюремными
прутьями, и которые не могли пропустить наружу ни единого крика о помощи.
Сквозь те, счастливые окна она, наверно, окликала родных или друзей; здесь
такой возможности не было.
гласных: Аои Уэ. Она была маленькая, худощавая, бледная. Ее лицо
представляло собой гладкий овал без морщин и складок, на котором размытые,
продолговатые пятнышки бровей располагались необычайно высоко, придавая лицу
постоянное выражение легкого удивления. Это лицо не имело возраста. Он мог
быть любым от тридцати до шестидесяти лет. Готфрид Хельзинг назвал ее
"симпатичной маленькой штучкой", Ренегада Лариос - или как там ее
по-настоящему кличут - определила ее как "богемную" женщину. Обе
характеристики страдали неточностью. Она была чрезвычайно выдержанна и
отнюдь не казалась девчушкой; там, в большом мире подобное самообладание
выглядело бы чуть ли не пугающим, но в роковом круге нашего заточения оно
стало моим оплотом, моей дневной пищей и моим ночным ложем. Не ощущалось в
ней также ничего своевольного, ничего беспорядочного - напротив, это был в
высшей степени дисциплинированный дух. Ее вежливость, ее точность разбудили
во мне мое старое "я", напомнив мне о моей детской любви к аккуратности и
порядку, которую я принес в жертву зверским императивам уродливой
руки-кувалды. В ужасных обстоятельствах нашего цепного существования Аои
была проводником необходимой дисциплины, и я безоговорочно ей повиновался.
неукоснительно придерживались. Рано утром нас будила "музыка", которая
звучала целый час и которую Миранда упорно называл "восточной' и даже
"японской", но при всей оскорбительности этих определений для японки она ни
разу не доставила Васко удовольствия изъявлением протеста. Звуки терзали
нас, но в это время мы по предложению Аои справляли наши телесные нужды.
Каждый из нас по очереди отворачивался, ложась лицом к стене, а другой в это
время пользовался одним из двух ведер, которыми снабдил нас Васко, самый
кошмарный из тюремщиков; шум, мучивший наш слух, заглушал звуки испражнения.
(Каждый из нас время от времени получал несколько квадратных листочков
грубой коричневой бумаги, которые мы берегли как зеницу ока.) Затем мы
совершали утренний туалет с помощью алюминиевых тазиков и кувшинов с водой,
которые раз в день приносила одна или другая из "сестер Лари-ос". Во время
этих визитов лица у Фелиситас и Ренегады были каменные, они отвергали все
мои мольбы, игнорировали все мои ругательства.
этого жирного идиота? Убийством, да? Поедете до конечной? Или раньше
сойдете?
Аои Уэ втолковала мне, что сохранить необходимое самоуважение в подобной
ситуации можно лишь храня молчание. После этого я не говорил женщинам
Миранды ни слова.
чешуйки краски, я за эти страницы. Но посреди предписанных трудов мы
находили время для разговоров, когда, по взаимному соглашению, говорили о
чем угодно, кроме нашего теперешнего положения; и для коротких ежедневных
"деловых совещаний", когда мы осторожно обсуждали пути к спасению; и для
физических упражнений; и для одиночества, когда мы сидели каждый сам по
себе, не произнося ни слова и пестуя свои потаенные, поврежденные "я". Так
мы цеплялись за нашу человечность, отказывая застенку в праве формировать
нас. "Мы больше, чем эта тюрьма, - говорила Аои. - Мы не должны съеживаться
по ее размеру. Мы не должны превращаться в привидения этого идиотского
замка". Мы играли в игры - в слова, в запоминание, в "ладушки". И часто, без
всякого сексуального побуждения, мы держали друг друга в объятиях. Иногда
она позволяла себе содрогаться и плакать, и я позволял, позволял ей. Гораздо
чаще плакал я сам. Ибо я чувствовал себя старым и дряхлым. Мне опять стало
трудно дышать, труднее, чем когда-либо раньше; у меня не было с собой
лекарств, и просить о них было бесполезно. Помутившимся, измученным
сознанием я понимал, что тело шлет мне простое и непререкаемое известие:
игра сыграна.
Миранды, когда он проверял, как движется работа у Аои, забирал у меня
исписанные страницы, давал мне чистую бумагу и карандаши; а также по-всякому
прохаживался на наш счет. У него имеются для нас клички, заявил он, ибо кто
мы такие, как не его кобель и сука, посаженные им на цепь?
будете отныне его Хименой.
о цикле ее картин, в которых другая Химена встретила, полюбила и предала
другого Мавра. Аои сказала в ответ:
часто, во многих странах, он ничего не мог с собой поделать. Он любил меня и
предавал меня, продолжая любить. В конце концов именно я разлюбила его и
ушла; я перестала его любить не из-за этих измен - к ним я привыкла, - а
из-за некоторых его привычек, которые всегда меня раздражали и в конце
концов свели на нет мою любовь. Очень мелких привычек. Он с наслаждением
ковырял в носу. Очень долго плескался в ванной, пока я ждала его в постели.
Не отвечал улыбкой на мой взгляд, когда мы были на людях. Тривиальные вещи;
или не такие уж тривиальные? Не знаю - может быть, мое предательство было
хуже, чем его, или, по крайней мере, такое же? Не важно. Я хочу только
сказать, что все равно наша любовь для меня - самое главное, что было в моей
жизни. Побежденная любовь - все равно сокровище, и те, кто выбирает
безлюбье, не одерживают никакой победы.
маленьком столе в этой камере смертников молодой Авраам Зогойби объяснялся в
любви наследнице империи пряностей и вступал в войну против сил уродства и
ненависти на стороне красоты и любви; но правда ли это - или я приписываю
моему отцу мысли Аои? Сходным образом, ночами мне по-прежнему снилось, что с
меня сдирают кожу; и когда я писал о подобных видениях Оливера д'Эта или о
давних мастурбаторных мечтаниях Кармен да Гамы, когда по моей воле в своем
одиноком воображении она мечтала о том, чтобы ее ободрали и лишили жизни,
-кем была она, как не моим творением? Как и все прочие; каковыми они и
должны быть, не имея, кроме моих слов, иных возможностей для бытия. И о
побежденной любви я знаю не понаслышке. Когда-то я любил Васко Миранду. Да,
это было. Человека, который теперь хочет убить меня, я в прошлом любил... но
в моей жизни было еще более тяжкое поражение.
Что если она вылепила себя согласно своему представлению о том, чего ты
жаждешь? Что если она разыграла роль женщины, перед которой ты должен был
пасть, не мог не пасть, роль твоей тайной мечты? Что если она добилась твоей
любви с той именно целью, чтобы предать тебя, - что если предательство было
не любовной неудачей, а первоначальным намерением?
x x x
какие-то французы выдумали чудо-лекарство. Замедляет процесс старения -
представляешь себе? Кожа остается упругой, кости остаются твердыми, органы
продолжают работать на полную катушку, человек сохраняет общий тонус и
умственную свежесть. Скоро начнутся клинические испытания на добровольцах.
Обидно, да? Твой поезд уже ушел.
Да, не хотел бы я оказаться на твоем месте.
x x x
покрытый мешковиной, и в темноте твари вылезали из него наверх,
просачивались по тараканьему обыкновению сквозь тончайшие трещины во
Вселенной, и мы чувствовали, как они елозят по нашим телам, словно грязные
пальцы. Поначалу я содрогался, вскакивал на ноги, вслепую топал ногами и
охлопывал себя руками, лил горючие слезы страха. Когда я плакал, воздух
вырывался из моей груди со свистом и шумом, как у осла. "Нет, нет, - утешала
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Жюль Верн
Сапковский Анджей
Березин Федор
Перумов Ник