тишины Заполярья! Все шло все удавалось.
ел, это счастье, эта удача! У него блестели глаза, он держался прямо и
вместе с тем свободно. Если б я не была влюблена в него всю жизнь, так уж
в этот вечер непременно бы влюбилась.
что еще не успела посмотреть Ленинград, и Саня загорелся и сказал, что он
хочет сам "показать мне, что это за город".
"Астории", было так светло, что я нарочно остановилась на улице Гоголя и
стала читать газету.
Ленинграде они хороши только тем, что не продолжаются по полгода.
вдруг открылась перед нами - не очень большая, но просторная и какая-то
сдержанная, не похожая на открытые площади Москвы. Очень обидно, но я не
знала, что это за площадь, и Сане пришлось прочесть мне краткий урок
русской истории с упоминанием 7 ноября 1917 года.
фонарем - и долго стояли перед колоссами, поддерживающими на плечах
высокий подъезд Эрмитажа. Не знаю, как Саня, а я смотрела на них с нежным
чувством, точно они были живые, - им было так тяжело, и все-таки они были
прекрасны.
день, ни ночь, ни утро, ни вечер. Над зданиями Военно-медицинской академии
небо было темно-синее, светло-синее, желтое, оранжевое, - кажется, всех
цветов, какие только есть на свете! Где-то там было солнце. А над
Петропавловской крепостью все было совершенно другим, туманно-серым,
настолько другим, что нельзя было поверить, что это одно и то же небо. И
мы сперва долго смотрели на крепость и на ее небо, а потом вдруг
поворачивались к Военно-медицинской академии и к ее небу, и это был как
будто мгновенный переезд из одной страны в другую - из неподвижной и серой
в прекрасную, живую, с быстро меняющимися цветами.
плащ и долго сидели обнявшись и молчали.
и где-то внизу волна чуть слышно ударялась о каменный берег.
душе этой ночью! Мы были вместе, наконец, и теперь не расстанемся никогда.
И больше ничего не нужно было доказывать друг другу и не нужно было
ссориться, как мы ссорились всю жизнь. Я взяла его руку, твердую, широкую,
милую, и поцеловала, а он поцеловал мою.
могли уйти от Невы. Мечеть с голубым куполом и двумя минаретами повыше и
пониже все время была где-то перед нами, и мы все время шли к ней, а она
уходила от нас, как виденье.
довольно высоко над Выборгской стороной, и как нам ни жалко было
расставаться с этой ночью, а она уходила, - когда Саня вдруг решил, что
нужно немедленно позвонить Пете.
вечер.
разбудили бы все семейство фотографа-художника Беренштейна.
заря!
вдруг показалось так удобно в такси, что Саня стал уговаривать меня
поехать еще на острова, а уж потом к Пете. Но ему предстоял трудный день,
я хотела, чтобы сперва он заехал к себе и уснул хоть ненадолго...
возил с собой кофейник и спиртовку - он на Севере пристрастился к кофе.
тебя сердце так бьется! И у меня - посмотри.
другой от волнения...
старая дама открыла нам и сказала, что Пети нет дома.
Ивановне стало немного хуже.
чувством бессилия и обиды. По три раза в день мы ходили в клинику Шредера
и долго стояли перед маленькой витриной, в которой висел температурный
листок: "Сковородникова - 37; 37,3; 38,2; 39,9". Но это было не простое
воспаление легких, когда на девятый день наступает кризис, а потом
температура падает, как было у меня в школе. Это было проклятое
"ползучее", как сказал профессор, воспаление. Были дни, когда у нее была
почти нормальная температура, и тогда мы возвращались очень веселые и
сразу начинали ждать Сашу домой. Розалия Наумовна - так звали супругу
фотографа-художника - рассказывала, что она тоже болела воспалением легких
и что эта болезнь просто пустяки в сравнении с гнойным плевритом, которым
болела ее сестра Берта. Петя начинал говорить о своей скульптуре, и
однажды мне даже удалось уговорить его сходить со мной в Эрмитаж. Но
наутро мы снова молча стояли перед витриной и смотрели, смотрели,
смотрели... Я заметила, что Петя однажды закрыл глаза и снова быстро
открыл, как в детстве, когда думаешь, что откроешь глаза и увидишь совсем
другое. Но он увидел то же, что видела я и что мы надеялись больше не
видеть: "Сковородникова - 38,1, Сковородникова - 39,3, Сковородникова -
40".
несколько часов - и опять поднялась, на этот раз до 40,5. Я была уверена,
что это не воспаление легких, и тайком от Сани поехала к профессору на
квартиру. Но он подтвердил диагноз - фокус прослушивается совершенно ясно,
- не один, а несколько и в обоих легких. Он сказал, что это не по его
части и что Сашу уже смотрел терапевт.
клинике относятся к ней прекрасно, но все-таки спросила, не думает ли он,
что нужно пригласить еще какого-нибудь терапевта.
да однажды я забежала к нему в институт, в маленькую комнатку, отведенную
для снаряжения поисковой партии. Он сидел за столом, заваленным оружием,
фотоаппаратами, рукавицами и меховыми чулками. Усатый, серьезный человек в
кожаном пальто собирал у него на столе двустволку и ругался, что стволы не
подходят к ложам.
бросил ее на стол.
вообще не был похож на себя, особенно на себя в первый день приезда.
все-таки, какое же положение?
человека! Ведь она была здорова. Я же знаю, она никогда даже ничуть не
болела.
что мне разрешили дежурить у Саши и с сегодняшнего вечера я перееду в
больницу. Он взял меня за руку и с благодарностью посмотрел на меня. Потом
проводил до ворот, и мы расстались...
сразу узнала меня, может быть потому, что я была в колпаке и халате. Но
первое время мне все казалось, что она принимает меня за кого-то другого.
утро и вечер - как будто время от нее уже отступило.
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Конюшевский Владислав
Жюль Верн
Глуховский Дмитрий
Орлов Алекс