Чтение 94–й страницы книги ~Раз в год в Скиролавках~

иногда поглощая и того, кто бросил бутылку. Это из-за отсутствия воображения
кассир в банке нахально забирает из сейфа деньги, а продавщица в магазине
совершает недостачу - хоть им должно быть известно, что первая же тщательная
ревизия вскроет недостачу как в сейфе, так и в магазине. Такой же недостаток
воображения отличает типа, который после нескольких рюмок водки садится за
руль автомашины. Вместо того чтобы представить себе результаты пьяной езды:
разбитый о дерево автомобиль, кровавые останки на шоссе и себя за решеткой
или в больнице, - он, не видя этой картины, едет на машине и становится
причиной несчастья. Это не этика, моральные основы или уважение к закону, но
именно воображение приводит к тому, что многие люди не совершают преступных
действий. Образ зала суда и тюремной камеры велит им воздержаться от
чего-либо, противоречащего положениям закона, морали или этики. Что видел
Любиньски в глазах преступников, сидящих на скамье подсудимых? Чувство вины,
раскаяние, страх перед наказанием? Прежде всего он находил удивление, что их
поступки привели к таким ужасным последствиям, а также - что они были так
легко раскрыты, хотя в момент совершения преступления было очевидно, что
выявление виновника - это только вопрос часов, дней, самое большее -
месяцев. Поэтому, как логично делал вывод Любиньски, в человеческих
существах нужно не только воспитывать основы морали и права, но прежде всего
развивать воображение.
Что можно сказать о мужчине, который после пяти лет супружества вдруг с
изумлением убеждается, что, хоть он и женился на существе стройном и
молодом, теперь видит рядом с собой женщину толстую и старую. Разве не
остерегали его приятели, что он женится на девушке со склонностью к полноте
и к быстрому старению? У него же не нашлось достаточно воображения, чтобы
себя и ее увидеть через пять лет совместной жизни.
Что можно сказать о девушке, которая, пойдя в постель с каким-нибудь
мужчиной, с изумлением и ужасом убеждается в том, что она беременна? Ведь
разум и опыт говорят каждой девушке, какими бывают последствия сближения с
мужчиной. У этой девушки просто не хватило воображения, чтобы представить
себе, что и ее ждет что-то подобное. Или воображение оказалось слишком
слабым по сравнению с вожделением.
В приемной у оформляющего алименты прокурора Любиньски видел десятки
женщин. Он разговаривал с ними, выспрашивал их. История каждой из них была в
то же время историей женщины без воображения. Та или иная шла в постель с
женатым мужчиной, как бы забывая на мгновение, что сперматозоид способен
оплодотворить яйцеклетку, а мужчина не может быть женат на двух женщинах
сразу. Та или иная выходила замуж за молодого пьянчужку и ветреника,
несмотря на то, что не существовало никаких предпосылок, указывающих, что
этот тип после свадьбы перестанет пить и сделается серьезным. Не одна из них
связывала свою жизнь с мужчиной, о котором знала, что раньше он был с одной,
с другой и даже с третьей женщиной, оставил каждой по нескольку детей, и от
каждой ушел, одинаково беззаботный. Не было никаких поводов, чтобы думать,
что на этот раз он поведет себя иначе, - все указывало на то, что и с этой
он сделает то же самое, что и с предыдущими. Что же, как не отсутствие
воображения, приводило этих женщин в приемную прокурора?
Если бы у всех людей было воображение, говорил писатель Любиньски, и
они сумели бы представить себе картину последствий своих и чужих действий,
жизнь стала бы гармоничной, а мир был бы полон согласия и порядка.
Воспитание, формирующее у человека разум и чувства, Любиньски считал
правильным и полезным. Но прежде всего он советовал развивать в человеке
воображение.
Но разве существует воображение вне человека и его личности? Его форма
зависит от характера конкретного человека. Человеческое существо может иметь
воображение, например, оптимистическое или пессимистическое бывают и люди с
избытком воображения. Этот избыток воображения может стать таким же
небезопасным, как и его абсолютное отсутствие.
Разве каждое сближение мужчины с женщиной приводит к беременности?
Девушка с пессимистическим воображением всегда предвидит самое худшее
проблемы, личную трагедию. Она избегает сближения, что вызывает у нее
состояние неудовлетворенности, постоянный страх перед мужчиной, иногда она
остается старой девой, с чувством обиды и одиночества. Избыток воображения
может вызвать у человека паралич всяческой деятельности. Такой будет бояться
войти в самолет, сесть за руль автомобиля, жениться на красивой девушке со
склонностью к полноте, хотя случается - например, после рождения ребенка,
что одна женщина толстеет, а другая худеет. Избыток воображения грозит
атрофией желания рисковать, любви к новому и необычному, а ведь всякий
прогресс связан с риском. Без риска человек не сможет ничего в своей жизни
изменить к лучшему. Случается, однако, - и это известно по опыту, - что
отсутствие воображения и склонность к риску приносят лучшие плоды, чем
избыток воображения, большая осторожность и хитрая расчетливость. Ведь не
каждый преступник садится на скамью подсудимых. Существует и такое явление,
как отсутствие воображения у полицейского. И настолько же небезопасное
явление у полицейского - избыток воображения.
Есть и люди, которым воображение подсказывает образы последствий их
поступков исключительно радостные, прекрасные или полезные. Большинство
людей обладают воображением, обращенным не к себе, а к другим. Они способны
точно предсказать неудачный брак приятеля, воображение подсовывает им
художественный образ последствий неправильных шагов, которые совершают
близкие или чужие для них люди и то же самое воображение тут же умирает в
них, когда они думают о себе, о своем супружестве, о своих поступках.
Воображение - это странное явление, оно может дать человеку крылья, но может
и отобрать у него способность к самому коротенькому полету. Оно может быть
обращено исключительно на других и оставаться слепым по отношению к самому
себе или, наоборот, поворачиваться лицом к себе и слепнуть - к делам других.
С воображением нужно поступать осторожно, натягивать ему поводья, как
горячему скакуну. Или же пришпоривать его и заставлять бежать быстрее.
Воображение помогает людям умным, дураков же губит и оглупляет еще больше.
Клобук был птицей, рожденной в воображении людей, однако Юстыну
охватило сильное беспокойство, когда она нашла пустую бочку с пером и
лежащую на глинобитном полу веревочку без золотистой курицы с розовым
гребнем. Клобук освободил свои птичьи лапы из петли, побрезговал яичницей на
грудинке, удобным гнездом в бочке, пренебрег ласками и поглаживаниями - и
ушел внезапно в лес или на трясины. Может быть, впрочем, он был обыкновенной
курицей и присоединился к другим, разгребающим когтями песок на подворье.
Таких золотистых кур с розовым гребешком у Юстыны было много, она даже сама
не знала, сколько их ночует в курятнике. Но она предпочитала представить
себе, что это Клобук неуклюже убегает по тропинке через лес, иногда,
сокращая себе путь, перелезает через поваленные стволы, иногда силится
взлететь, но крылья у него слишком маленькие, и он тут же падает на лесную
подстилку. Он должен исполнять человеческие желания, потому что, мокрого и
озябшего, его пригрел человек, выстелил ему гнездышко и накормил яичницей.
Но он пожелал свободы, он хотел быть независимым от людских желаний,
побрезговал службой у человека.
В полдень августовского дня, на солнце и ветру, стояла Юстына перед
своим домом и, глядя на белые гривы пенящихся волн на озере, тихо плакала.
Озеро казалось бесконечной далью, волны на нем росли и крепли, словно через
минуту собирались залить всю землю. Роща зеленых деревьев на Цаплем острове
то и дело меняла свое положение, Юстыне казалось, что остров то танцует над
волнами, то расплывается и исчезает в их глубине. Был, однако, полдень, на
заросшем травой полуострове за тем местом, где когда-то вязали плоты, ее
ждала корова с выменем, полным молока. Юстына отерла слезы краем ладони,
сняла с забора жестяную флягу, села в зеленую лодку и, гребя против волн,
поспешила своей каждодневной дорогой. В своем воображении она видела
уходящего в лес Клобука, но тут же в памяти появился доктор, и ожило
воспоминание о прикосновении его холодных пальцев. Клобук ушел, исполнив
желание Юстыны. Ушел, потому что уже не чувствовал себя нужным ей. Ушел, но
ведь он не мог, наверное, взять обратно ее желание. Когда она так гребла
против волн, в плеске воды, которая разбивалась о нос лодки и мелкими
капельками обрызгивала сгорбившуюся от напряжения спину, в воображении ее,
как тропинка Клобука, открывалась дорожка надежды, что этой ночью снова в
дверях ее дома появится черная тень мужчины, приносящего сладкую смерть.
Картина этой минуты походила на большую буханку хлеба. Юстына весь день
отрывала от нее малюсенькие кусочки, клала их в рот и питалась ими,
наслаждаясь удивительным вкусом. Доктор не пришел прошлой ночью, но она все
еще отщипывала от этой буханки и глотала маленькие кусочки - и предыдущей, и
еще одной ночи. Потому что воображением можно питаться так же, как настоящей
едой, - так долго, как долго остается у тебя эта буханка.
Убийца проехал на машине мимо дома доктора, а потом мимо опушки леса,
где убил двух девушек. Он специально свернул на эту боковую дорогу, чтобы
оживить в памяти те минуты и ощутить в себе расплывающуюся по всему телу
струю горячего наслаждения, смешанного со страхом. Да, он боялся здесь
проезжать, часто боялся вспоминать о своих поступках, иногда вообще гнал от
себя мысли о них, и ему даже казалось, что кто-то другой совершил эти
преступления. Но, видимо, именно тот страх пригонял его сюда, велел
вспоминать и оживлять воображение. Он боялся и тогда, когда убивал, но
именно из-за этого страха он получал большее наслаждение. И из-за этого
страха его поступки приобретали какой-то большой смысл. Он дрожал всем
телом, когда думал, что за ним гонятся по лесу, хватают и вырезают ядра, так
же, как хотели это сделать с Кручеком. Он почти видел темное отверстие дула
докторского ружья, доктор целился ему прямо в лоб и нажимал на спуск. Он
ощущал свои муки, свою боль, но в то же время жаждал мук и боли тех девушек,
которых он убил. Это был восхитительный страх и восхитительная боль. Разве
еще кто-то на целом свете ощущал что-то подобное? Разве он не был лучше, чем
другие, кем-то избранным, тем, кто познавал боль и наслаждение через боль
других и собственный страх?
Сейчас, о чудо, он не чувствовал страха. Он медленно прошел мимо дома
доктора, мимо леса с полянкой и ямой, оставшейся после саженцев, но его лоб
не покрылся потом. Он не боялся, потому что не мог вспомнить тех минут. Он
напрягал воображение, но оно стало черным и пустым, как большая классная