тут же захрапели. Завизжали женщины. Начался переполох.
виновника. Вначале он думал, что бабахнуло где-то в Кутейном,
совсем рядом, может быть, даже недалеко от столов. Шея его
напружилась, лицо побагровело, он заорал во все горло:
Это какой материн сын тут гранатами балуется? Чей бы он ни
объявился, хушь мой собственный, задушу гадину! Не потерпим,
граждане, такие шутки шутить! Требую учинить облаву. Оцепим
деревню Кутейный посад! Изловим провоката! Не дадим уйтить
суке!
черного дыма, медленно поднимавшегося к небу из Волостного
правления в Малом Ермолае. Все побежали на обрыв посмотреть,
что там делается.
несколько раздетых новобранцев, один совсем босой и голый в
едва натянутых штанах, и полковник Штрезе с другими военными,
производившими приемочный осмотр и браковку. По селу верхами,
замахиваясь нагайками и вытягивая тела и руки на
вытягивающихся лошадях, точно на извивающихся змеях, метались
из стороны в сторону казаки и милиционеры. Кого-то искали,
кого-то ловили. Множество народа бежало по дороге в Кутейный.
Вдогонку бегущим на Ермолаевской колокольне дробно и тревожно
забили в набат.
сумерки, продолжая свои розыски, Штрезе с казаками поднялся из
села в соседний Кутейный. Окружив деревню дозорами, стали
обыскивать каждый дом, каждую усадьбу.
перепившись до положения риз, спали непробудным сном,
привалясь головами к краям столов или свалившись под них
наземь. Когда стало известно, что в деревню пришла милиция,
было уже темно.
задам и, поторапливая друг друга пинками и толчками, залезли
под не доходивший до земли заплот первого попавшегося амбара.
В темноте нельзя было разобрать, чей он, но, судя по запаху
рыбы и керосина, это была подызбица потребиловки.
они хоронились. Большинство сделало это впопыхах, с пьяных
глаз, сдуру. У некоторых были знакомства, которые казались им
предосудительными и могли, как они думали, погубить их. Теперь
всЈ ведь получало политическую окраску. Озорство и хулиганство
в советской полосе оценивалось как признак черносотенства, в
полосе белогвардейской буяны казались большевиками.
Пространство между землей и полом амбара было полно народу.
Здесь пряталось несколько человек Кутейниковских и
Ермолаевских. Первые были мертвецки пьяны. Часть их храпела со
стонущими подголосками, скрежеща зубами и подвывая, других
тошнило и рвало. Под амбаром была тьма хоть глаз выколи,
духота и вонища. Забравшиеся последними завалили изнутри
отверстие, через которое они пролезли, землею и камнями, чтобы
дыра их не выдавала. Скоро храп и стоны захмелевших
прекратились совершенно. Наступила полная тишина. Все спали
спокойно. Только в одном углу слышался тихий шопот особенно
неугомонных, на смерть перепуганного Терентия Галузина и
Ермолаевского кулачного драчуна Коськи Нехваленых.
Штрезенские рыщут -- шастают. С околицы свернули, идут по
ряду, скоро тут будут. Вот они. Замри, не дхни, удавлю! -- Ну,
твое счастье, -- далеко. Прошли мимо. Кой чорт тебя сюда
понес? И он, балда, туда же, прятаться! Кто бы тебя пальцем
тронул?
неблагонадежные. У них родня в Ходатском. Мастеровщина,
рабочая косточка. Да не дергайся ты, дуролом ты этакий, лежи
спокойно. Тут по сторонам куч понаклали и наблевано.
Двинешься, сам вымажешься и, меня дерьмом измажешь. Не слышишь
что ли, воняет. Штрезе отчего по деревне носится? Пажинских
ищет. Пришлых.
Стоим в линию голые свидетельствоваться. Саньке пора, Санькина
очередь. Не раздевается. Санька был выпивши, пришел в
присутствие нетрезвый. Писарь ему замечание. Раздевайтесь,
говорит. Вежливо. Саньке "вы" говорит. Военный писарь. А
Санька ему эдак грубо: Не разденусь. Не желаю части тела всем
показывать. Быдто ему совестно. И пододвигается боком к
писарю, вроде как развернется и в челюсть. Да. И что же ты
думаешь. Никто моргнуть не успел, нагибается Санька, хвать
столик канцелярский за ножку и со всем, что на столе, с
чернильницей, с военными списками на пол! Из дверей правления
Штрезе: "Я, кричит, не потерплю бесчинства, я вам покажу
бескровную революцию и неуважение к закону в присутственном
месте. Кто зачинщик?"
тут, товарищи!" Я -- за одежей, на бегу оделся и к Саньке.
Вышиб Санька кулаком стекло и фьють на улицу, лови ветер в
поле. И я за ним. И еще какие-то. И давай бог ноги. А уже за
нами улюлю, погоня. А спроси ты меня, из-за чего это все?
Никто ничего не поймет.
думает, под шумок волость взорву. На других, мол, подумают.
Кто-нибудь политический. Политических, Пажинских, полно ведь
тут. Тише. Заткнись. Голоса. Слышишь, Штрезенские назад идут.
Ну, пропали. Замри, говорю.
определенно разговаривали, -- раздавался начальственный,
всеотчетливый, петербургский голос полковника.
его малоермолаевский сельский староста, рыбопромышленник
старик Отвяжистин. -- А что удивительного, что разговоры, коли
деревня. Не кладбище. Може где и разговаривали. В домах не
твари бессловесные. А може кого и домовой во сне душит.
казанской сиротой! Домовой! Больно вы тут распустились. Вот
доумничаетесь до международной, тогда поздно будет. Домовой!
Какая тут международная! Олухи еловые, непроезжая темь. В
старых требниках спотыкаются из пятого в десятое. Куда им
революция.
кооператива сверху донизу. Перетряхнуть все лари, заглянуть
под прилавки. Обыскать прилегающие строения.
со дна морского. И Галузинского пащенка. Это ничего, что
папаша патриотические речи произносит, зубы заговаривает.
Наоборот. Это не усыпит нас. Раз лавочник ораторствует, значит
дело не ладно. Это подозрительно. Это противно природе. По
негласным сведениям у них на дворе в Крестовоздвиженске
политических прячут, устраивают тайные собрания. Изловить
мальчишку. Я еще не решил, что с ним сделаю, но если что
откроется, вздерну без сожаления остальным в назидание.
далеко, Коська Нехваленых спросил помертвевшего Терешку
Галузина:
дорога. Я не говорю, навсегда. Покамест образумятся. А когда
опомнятся, тогда видно будет. Может, воротимся.
* Часть одиннадцатая. ЛЕСНОЕ ВОИНСТВО *
1
Границы этой неволи были очень неотчетливы. Место пленения
Юрия Андреевича не было обнесено оградой. Его не стерегли, не