стати от великого князя перебираться к удельному? Грикша, видно, тоже
что-то учуял еще прежде других. Невесел оказался нынешний приезд Федора в
Переяславль!
приготовил коня и теперь ждал, держа Серого в поводу. Феня вышла,
переминаясь, поддерживая живот. Вот уж не похожа на боярыню! - подумал
Федор, вдевая ногу в стремя. Простившись с ней и с матерью, что всплакнула
напоследок по молодом княжиче, кивнув Ойнасу, он выехал со двора. Явиться
следовало к Гавриле Олексичу или к его сыну Окинфу Великому, что все чаще
замещал отца в делах и даже в великокняжеской думе, а уж вместе с ним - ко
князю Дмитрию.
самого! Наконец вышел - большой, с головы до ног облитый золотом.
Подмигнул, и Федор принужденно улыбнулся (боярин явно считал, что
проторчать у него в хоромине битых два часа - великий почет). Потом
постарался насупить брови, изронил:
склонили головы.
подали дорожный вотол (проехать было несколько шагов, по городу), и все
стали спускаться с крыльца. Кто-то из холопов стал на колени у стремени и
наклонился, чтобы боярин мог наступить на него, усаживаясь на коня. Федор
едва выдержал, хотелось ускакать вперед. (Не приведи Господь! Верно, что
лучше в лаптях на княжом дворе, чем в красных сапогах на боярском!)
на Красную площадь. Тут Окинф нежданно пустил коня вскачь, и Федор, едва
успел сделать то же. В несколько прыжков они были у крыльца и, круто
осадив взоржавших скакунов, слезли с коней. Окинф тут уже не
воспользовался услугами холопа, слез сам, и довольно ловко, так что и
снова Федор едва успел повторить движение Окинфа и оказаться одновременно
с ним на земле. Стража, как это всегда было, когда Федор входил гонцом к
любому князю, не остановила их вопросом: кто таковы? Окинфа Великого все
знали в лицо. Дмитрий тоже принял их не стряпая.
сел в кресло, как подобало князю) Окинф, по приглашению великого князя,
уселся, а Федор продолжал стоять, но князь сделал знак рукой, и он сел
тоже - дело было беседное, не посольское.
глазами лицу великого князя, по его словно под гнетом полуопущенным плечам
и тяжело и бессильно брошенным дланям Федор понял, что про смерть сына
князь уже знает и весть эта ему безмерно тяжка.
хочет, кажется, отказаться от великокняжеской помочи и отослать всех
переяславцев назад, князь Дмитрий только устало кивнул головой. В глазах
его не зажглось былого грозного огня, и руки не сжались в кулаки. <Что
Новгород?> - спросил он, но и тут ясно было, что мыслями князь далеко от
новгородских, как и любых других, дел.
когда Окинф передал, что тело княжича ради весенней распуты задержалось в
пути.
тереме, не звонко-раскатистым, а сдержанно-участливым голосом. Федор
подумал вдруг, что все, что сказал или скажет Окинф, одна сплошная ложь.
Ложь, что он горюет о смерти княжича, ложь, что думает о делах княжьих,
ложь и то, что старый Гаврило Олексич болен - верно и тут у них какой-то
свой и вряд ли добрый умысел.
в застывшие глаза князя и тут же стремительно отвел взгляд.
Тотчас! Оба поезжайте! - прибавил он, подымая голову. Окинф с Федором
встали и, пятясь, покинули покой. От двери Федор еще раз взглянул на
великого князя. Дмитрий сидел, глядя в безмерную степную даль, мимо и
сквозь них, куда он отправил живого, юного, полного сил сына, надежду и
веру свою, и откуда ему везут и никак не могут довезти мертвое
распадающееся тело... И уже, верно, не видел ни Окинфа, ни Федора.
переворошенной землей курился парок. Грачи тучами вились над полем,
переваливаясь, бежали по пашне следом за лошадью, выклевывая жирных червей
и личинок. Озеро блестело и будто плавилось на солнце. Обдувало ветром.
Окинф мигом повеселел и зорко оглядывал округу, и Федору было неловко и
стыдно за этого боярина, что был правою рукой князя Дмитрия, а гибелью
княжича Александра едва ли не доволен даже... <Или с Андреем снюхался?> -
зло думал Федор.
махнули рукой в поля. Тронулись разыскивать княжича.
- Федор уже знал почему-то, что именно здесь, - увидали Ивана за необычным
делом. Он, сойдя с коня и отстранив хозяина-ратая, пахал на крестьянской
лошади. Дружинники и слуги, кто верхом, кто спешившись, смотрели молча на
княжую блажь - не то забаву, не то, похоже, взаболь. Кони странным образом
слушались Ивана. Княжич старательно и чисто вел борозду. Окинф направил
коня прямо по пашне и еще издали прокричал с чуть заметной издевкой в
голосе:
всадников. Федор давно не видел княжича и поразился его худобе и какому-то
особенному отрешенно-внимательному взгляду его глубоких бледно-голубых
глаз.
тоне, кивая на Иванову свиту, что стояла поодаль.
своих. Он не мог бы словами связно пояснить, зачем он это сделал. Не
потому же, что богдыхан далекого Чина проводил плугом первую борозду! Он,
Иван, князь народа-хлебопашца. Народа, что ездит на рабочих лошадях,
которые никуда не годны в бешеной мунгальской скачке, но знают слово
<борозда>, будто родились людьми, тянут плуг в мыле от усилий. И люди его
народа работают тут, за год вперед рассчитав все, а не живут одним днем,
от набега к набегу, да стадами молочных кобылиц. И вдруг он, князь, должен
скакать по полям и рубиться в сечах? Он князь, глава, значит, и тут, в
страдной работе этой, должен быть тоже напереди! Мужик и дружина стояли
почтительно, пережидая прихоть господина. Он никому ничего не объяснил.
рукояти сохи, тотчас услужливо перехваченной дворским, и заметил оттенок
снисхождения у того, когда передавал соху мужику: <Гордись, мол, сам князь
изволил прикоснуться!> Он никому ничего не объяснил...
прямо на пашню и утонув по щиколотку роскошными алыми сапогами в жирной
земле, тут только скинул шапку и, поклонясь, молвил негромко:
Федора и повторил совсем уже тихо: - Хорошо...
разговора. Погибнуть, умереть должен был он, Иван, а не Александр, не
Саша, который должен был жить, должен был заменить великого деда,
продолжить с годами труд батюшки...
неизбежного, как он был уверен, немого вопроса: <почему не ты?>
единственное княжеское украшение во всей своей одежде. Сел на коня. Слуги,
уразумев, что княжич едет к отцу, кинулись отчищать его сапоги. Иван
подождал, пока они кончат, вдел одну и другую ногу в стремена, глазами
указал четверых из своей свиты, произнеся негромко: <В Переславль!> Коня
Иван не понукал. Кони под ним шли сами так, как ему было надо, и этой его
особенности, которой он сам не придавал ровно никакого значения, больше,
чем всякой другой, больше чем научению книжному, дивилась Иванова дружина,
слуги и все, кто его знал, даже народ в соседних деревнях.
захотелось остановиться на полдороге, у Никитского монастыря, и заглянуть
в церковь, просто зайти и преклонить колена, и осенить себя крестным
знаменем - больше ничего. Но он сдержал себя. Только уже у Переяславских
ворот тронул серебряный крест на груди и сказал одними губами:
помогли опуститься с седла. Иван всходил на высокое крыльцо, а следом,
поотстав, тяжело ступал боярин Окинф. У дверей думной палаты, где (знаками
указали ему придверники) был сейчас отец, Иван остановился и непривычно
твердо посмотрел в глаза Окинфу:
наливаться бурой злой кровью.
поглядеть на отца), обернулся. Батюшка не сидел, как он думал, а стоял и
смотрел на него. Иван напряженными связанными ногами пошел к отцу. Дмитрий