сне: как-то и с чем встретит его Джанибек?
день торжественного приема. Опять парча и шелка, опять оглушительная
музыка, чаши с вином и кумысом, разглядыванье золотого трона. К себе
Джанибек созвал далеко не сразу. Ехать пришлось далеко, за город, и еще за
день пути от Сарая, в степь. Уже дули холодные ветра, но хан собирался на
охоту и созывал князя Семена с собой. Приглашение тут равнялось приказу.
узорном ковре. Угощение было подано на кожаных плоских четвероугольных
тарелях. Входили и выходили рабы и рабыни. Толмачи смирно сидели по углам
ковра.
пил много, излиха много, хотя, быть может, почти непьющему Симеону только
казалось так.
Иван умрет? - протянул, сощурил глаза. <Умрет>, даже и по-татарски
сказанное, прозвучало странно, с темным нехорошим намеком. Но Семен не
поспел возразить, хан засмеялся опять: - Я знаю, у вас не убивают братьев!
Не всегда убивают! - прибавил опять двусмысленное, и вновь улыбка, хорошая
улыбка; из-под длинных ресниц смотрят на князя прежние, почти прежние
застенчивые глаза.
муслине видная вся донага. Подрагивая бубном, начала танцевать. Семен то
прятал, то неволею подымал глаза. Было непривычно и стыдно. Он со,
смятением подумал, что ему возразить, ежели после пляски хан вот так
возьмет и предложит ему эту девушку. Глаза у красавицы были грустные, а
тело словно бы без костей, и в танце была своя зазывная, змеиная прелесть.
Кончив, она склонилась, сложилась вся, поникнув до земли, ладони прижав ко
лбу, и так замерла.
когда плясунья поднялась, бросил короткое: - На! - Девушка схватила почти
на лету жирный кусок баранины, стрельнула глазами с детским любопытством в
сторону урусутского князя, исчезла.
Слыхал, - начал он вновь погодя, - женился ты? Третий раз? И святой поп
разрешил? Вторая плохая была? Говорил я тебе: мало одной жены! - И вновь,
не давая Семену ответить, рассмеялся довольно, откидываясь на узорные
подушки. Сузил глаза, погасил улыбку. - Уезжать будешь, подарок отвезешь
жене. От Тайдуллы! - сказал и вновь хлопнул в ладоши: - Пляской думал тебя
развеселить, теперь развеселю музыкой!
зурначи, за ним еще какие-то с домрой, с бубнами, еще с чем-то вроде
сопелей. Молодой остролицый певец уселся с краю ковра.
заведя глаза под веки и раздувая горло. В музыке было все: и вправду вой,
и тонкие переливы ветра в сухих травах степи, и жалоба, и тягучий,
бесконечный, как караванный путь, зов, и томительный танец прежней
красавицы, и глухая дробь, точно тысячный топот далеких копыт...
слушал; не понимая - понимал. Это было свое, степное, местное - нет, уже и
не только степное! Здесь была и прихотливая вязь древних городов Азии,
некий сплав, про который нельзя было сказать, хорошо или плохо, но слушая
который, прикрывши глаза рукою, можно было одно понять: это Азия! Это
степь. Это путь верблюда и ход коня. Это кирпичные, покрытые глазурью
дворцы, восстающие в мареве пустыни...
теперь прогонять?
разбирают!
осоловели от выпитого, в них появился недобрый тупой блеск. Семен
приготовился услышать упрек в том, что мало пьет (хотя в голове и у него
шумело). Но Джанибек, молча покивав чему-то своему, поднял на него тяжелый
взгляд. Вымолвил глухо:
меня, пьют и поют веселые песни, ты же, я знаю, будешь молить своего Ису и
спать. Не позабудь! Завтра едем с тобой на охоту!
лицо. Семен круче надвинул шапку на лоб, сощурил глаза. Здесь, в степи,
нетрудно было понять, почему ворот у монгольской рубахи съехал на сторону.
Грудь секло ветром, и никакая самая плотная застежка не спасла бы горла от
ледяных кинжалов вот так, на скаку. В снежном дыму над клубящейся седою
травой промелькнуло размытою тенью стадо джейранов. Звери будто летели над
травой, несомые бурей, закинув рогатые головы и не касаясь земли. Семен
помчал наперерез, пригнувшись к луке седла и зная, почти с отчаянием, что
опоздает опять. Вот джейраны, точно сломавшись в беге, замерли в воздухе,
круто сменив путь, и начали исчезать, уходя в снежную заверть пурги. Конь
храпел и хрипел, билась под ногами земля, мокрые струи текли по горячему,
иссеченному ветром лицу. Пришлось умерить конский бег, остановить,
оглянуть кругом.
шапке, подскакал, показывая в улыбке оскал зубов. Семен удивленно узнал
Джанибека. Хан был один, нукеры отстали, растерялись в нежданно налетевшей
метели. Здесь, в западинке, было тихо. Конь стоял, поводя боками, шумно
дыша. Джанибек подъехал шагом, не слезая с коня, потянулся к Семену, обнял
и стиснул за плечи.
убьешь меня, князь? Это тоже понял Семен, отмолвил:
татарские слова с русскими. Семен понял, потряс головой:
зависит, решает земля, народ. Ежели народ не готов, он не примет воли, она
ему не нужна, отдаст ее другому, худшему, вот и все! А когда народ весь
захочет, поймет, возжаждет, его не остановить и тысячам. Это как рухнувшая
плотина. И опять не нужно будет кого-нибудь одного убивать! Семен кричал в
ухо Джанибеку русские и татарские слова, показывал руками и пальцами,
вспотев от усилий. Хан, кажется, понял.
именам князей Семен понял фразу.
Ничего!
мороке, гортанно крича, к ним пробивались, торопясь с разных сторон,
отставшие ханские нукеры.
понял и потряс головой.
тоже не хочу войн! Но так, как ты, говорят немногие. Завтра вечером опять
приходи ко мне!
русского князя, Джанибек вернулся к разговору, начатому в степи. С князем
Семеном был свой переводчик, Шубачеев, и беседа шла стройно, не спотыкаясь
преградою разноязычья.
готовы к чему-то, никакая смена властителей не изменит сущего.
лишь надорваться в тщетных усилиях... - Семен, не договаривая, взглянул в
глаза новому повелителю Сарая, жарко почуяв, что разговор коснулся
запретной для обоих черты.
себе. Семен с уважением к хану подумал о том, что тот храбр истинно: храбр
трудной способностью обличить самого себя.
пошли <почему>:
требовал убить Михаила? Почему урусутские князья тоже часто убивали друг
друга? Почему, почему, почему?..
месть - все было. Я же говорю не о том, что, к прискорбию, было, а о том,
что должно быть!
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Махров Алексей
Прозоров Александр
Трубников Александр
Шилова Юлия