Чтение 94–й страницы книги ~Графиня Де Монсоро~

что-то о проклятых гугенотах, Шико процедил сквозь зубы несколько слов о
зазнавшихся кабатчиках, Ла Юрьер отложил свою книгу и взялся за рукоятку
шпаги, Шико положил перо, готовясь, в случае необходимости, обнажить свою
шпагу. По-видимому, дело явно шло к стычке, в которой владельцу гостиницы
"Путеводная звезда" суждено было бы понести одни убытки, но тут Шико
почувствовал, что сзади его ущипнули за локоть, и обернулся, Перед ним стоял
король, переодетый в простого буржуа, а за королем Келюс и Можирон, также
переодетые. Миньоны были вооружены рапирами и, кроме того, держали на плече
по аркебузе.

- Ну, ну, - сказал король, - что тут происходит? Добрые католики спорят
между собой! Клянусь смертью Христовой! Вы подаете дурной пример!

- Сударь, - ответил Шико, не показывая вида, что узнал Генриха. -
Обращайтесь к зачинщику. Вот этот ворюга кричит, требуя, чтобы прохожие
расписались в его книге, а когда они распишутся, он орет на них еще громче.

Внимание Ла Юрьера отвлекли новые желающие поставить свою подпись, толпа
отделила Шико, короля и миньонов от заведения фанатичного лигиста, они
забрались на какое-то крыльцо и, таким образом, заняли выгодную позицию.

- Какой пыл! - сказал Генрих. - Каким теплом согрета нынче наша религия
на улицах моего доброго города!

- Да, государь, но зато еретикам слишком жарко, - заметил Шико, - а
вашему величеству известно, что вас принимают за еретика. Взгляните-ка
налево, кого вы там видите?

- О! Широкую рожу герцога Майеннского и лисью мордочку кардинала.

- Тс-с!.. Играть наверняка, государь, можно только при условии, что ты
знаешь, где твои враги, а твои враги не знают, где ты.

- Значит, по-твоему, я должен чего-то опасаться?

- Э, боже милостивый! В такой толпе ни за что нельзя поручиться. У
кого-нибудь в кармане завалялся раскрытый нож, и этот нож вдруг сам собой
втыкается в живот соседа. Сосед испускает проклятие, ну а затем ему не
остается ничего другого, как отдать душу богу. Пойдемте в другую сторону,
государь.

- Меня узнали?

- Не думаю, но вас несомненно узнают, если вы здесь еще задержитесь.

- Да здравствует месса! Да здравствует месса! - с этими кликами людская
толпа, двигающаяся со стороны рынка, хлынула, словно прилив, в улицу
Арбр-Сек.

- Да здравствует герцог де Гиз! Да здравствует кардинал! Да здравствует
герцог Майеннский! - отвечала ей толпа, теснившаяся у дверей Ла Юрьера, она,
видимо, заметила лотарингских принцев.

- Что это за крики? - нахмурившись, сказал Генрих III.

- Эти крики доказывают, что каждый хорош на своем месте и там и должен
оставаться; герцог де Гиз - на улицах, а вы - в Лувре. Идите в Лувр,
государь, идите в Лувр.

- А ты пойдешь с нами?

- Я? Ну нет, сын мой, ты во мне не нуждаешься, с тобой твои обычные
защитники. Вперед, Келюс! Вперед, Можирон! А я хочу посмотреть спектакль до
конца. Мне он кажется любопытным, даже развлекательным.

- Куда ты пойдешь?

- Пойду расписываться в других списках. Я хочу, чтобы завтра тысяча моих
автографов путешествовала по улицам Парижа. Ну вот мы и на набережной,
спокойной ночи, сын мой, иди направо, а я поверну налево - каждому своя
дорога. Я побегу в Сен-Мери послушать знаменитого проповедника.

- Ого! Что там еще за шум? - спросил король. - И что это за толпа бежит
сюда от Нового моста?

Шико поднялся на цыпочки, но не увидел ничего, кроме кричащего, вопящего,
толкающегося народа, который, по-видимому с триумфом, влачил не то человека,
не то какой-то предмет.

Толпа достигла того места, где перед улицей Лавандьер набережная
расширяется, и людские волны, распространившись направо и налево,
расступились и вытолкнули к королю человека, он, очевидно, и был главным
действующим лицом этой бурлескной сцены. Так некогда море вынесло чудовище к
ногам Ипполита.

Виновник переполоха оказался монахом, сидевшим верхом на осле; монах
ораторствовал и жестикулировал.

Осел кричал.

- Клянусь святым чревом! - воскликнул Шико, узнав и всадника и осла. - Я
тебе говорил о знаменитом проповеднике, который выступает в Сен-Мери. Теперь
нет надобности ходить так далеко, послушай-ка вот этого.

- Проповедник на осле? - усомнился Келюс.

- А почему нет, сын мой?

- Но ведь это Силен, - сказал Можирон.

- Который из двух проповедник? - спросил король. - Они оба кричат
одновременно.

- Тот, что внизу, более громогласен, - сказал Шико, - но тот, что
наверху, лучше изъясняется по-французски. Слушай, Генрих, слушай.

- Тише! - раздалось со всех сторон. - Тише!

- Тише! - рявкнул Шико, перекрыв своим голосом крики толпы.

Все замолчали. Народ окружил монаха и осла. Монах приступил к проповеди.

- Братие, - сказал он. - Париж превосходный город, Париж - гордость
Французского королевства, а парижане - преумнейший народ. Недаром в песне
говорится.., И монах затянул во все горло:

Парижанин, милый друг,

Сколько знаешь ты наук!

Услышав эти слова или, скорее, мелодию, осел взялся аккомпанировать. Он
кричал с таким усердием и на таких высоких нотах, что заглушил голос своего
хозяина.

Толпа загоготала.

- Замолчи, Панург, сейчас же замолчи, - рассердился монах, - ты возьмешь
слово, когда дойдет твоя очередь, а сейчас дай мне высказаться первому.

Осел замолчал.

- Братие! - продолжал проповедник. - Земля наша есть юдоль скорби, где
человек большую часть своей жизни утоляет жажду одними слезами.

- Да он пьян, мертвецки пьян! - возмущенно воскликнул король.

- Пропади он пропадом! - поддакнул Шико.

- К вам я обращаюсь, - продолжал монах, - я, такой, каким вы меня видите,
как еврей, вернулся из изгнания, и уже восемь суток мы с Панургом живем
только подаяниями и постом.

- А кто такой Панург? - спросил король.

- По всей видимости, настоятель его монастыря, - ответил Шико. - Но дай
мне послушать, этот добряк меня трогает.

- И кто меня довел до этого, друзья мои? Ирод! Вы знаете о каком Ироде я
говорю.

- И ты знаешь, сын мой, - сказал Шико. - Я тебе объяснил анаграмму.

- Каналья!

- Кого ты имеешь в виду - меня, монаха или осла?

- Всех троих.

- Братие, - с новой силой возопил монах, - вот мой осел, которого я
люблю, как ягненка. Он вам расскажет, как мы три дня добирались сюда из
Вильнев-ле-Руа, чтобы нынче вечером присутствовать на великом торжестве. И в
каком виде мы добрались!

Кошелек опустел,

Пересохла глотка.

Но мы с Панургом шли на все.

- Но кого, черт его побери, он зовет Панургом? - спросил Генрих, которого
заинтересовало это пантагрюэлистическое имя.

- Мы пришли, - продолжал монах, - посмотреть, что здесь творится; и мы
смотрим, но ничего не понимаем. Что тут творится, братие? Случаем, не
свергают ли нынче Ирода? Не заточают ли нынче брата Генриха в монастырь?

- Ого! - сказал Келюс. - У меня руки чешутся продырявить эту пузатую
бочку. А у тебя, как, Можирон?

- Оставь, Келюс, - возразил Шико, - ты кипятишься из-за пустяков. Разве
наш король сам не затворяется чуть ли не каждый день в монастыре? Поверь
мне, Генрих, если тебе грозит только монастырь, то у тебя нет причин
жаловаться, не правда ли, Панург?

Осел, уловив свое имя, поднял уши и ужасающе закричал.

- О, Панург! - сказал монах. - Уймите ваши страсти. Господа, - продолжал
он, - я выехал из Парижа с двумя спутниками: Панургом - моим ослом, и
господином Шико, дураком его величества короля. Господа, кто знает, что
сталось с моим другом Шико?

Шико поморщился.

- Ах, вот как! - сказал король. - Значит, это твой друг?

Келюс я Можирон дружно захохотали.

- Он прекрасен, твой друг, - продолжал король, - и в особенности внушает
большое почтение. Как его зовут?

- Это Горанфло, Генрих. Знаешь, тот милый Горанфло, о котором господин де
Морвилье уже сказал тебе пару слов.

- Поджигатель из монастыря святой Женевьевы?

- Он самый.

- Раз так, я велю его повесить.

- Невозможно.

- Почему это?

- Потому что у него нет шеи.

- Братие! - продолжал Горанфло. - Братие! Перед вами подлинный мученик.
Братие, сегодня народ поднялся на защиту моего дела или, верней сказать,
дела всех добрых католиков. Вы не знаете, что происходит в провинции, какую
кашу заваривают гугеноты. В Лионе нам пришлось убить одного из них, заядлого