общекосмический континуум. Все это мы видели и у других натурфилософов.
особенно подчеркивает присущее ему сознание и мышление, так что все вещи и
весь космос есть порождение не только воздуха, но и мышления. Последнее
только свойственно воздуху и неотделимо от него, но и непосредственно
тождественно с ним, почему нам и приходится говорить здесь о
мыслительно-материальном континууме. "В принятом им начале находится много
мышления" (А 4), так что в чувственных ощущениях Диоген признает даже много
условного (А 23). Но мышление у Диогена уже начинает расцениваться как нечто
самостоятельное, и у него ощущается тенденция отделять мышление от воздуха.
А это, конечно, вело натурфилософию уже к разложению и краху. Источники
определенно говорят не просто о воздухе, но о каком-то едином, которое
пронизывает все вещи и которое впервые только и делает возможным превращение
одной вещи в другую.
существующее есть изменение одного и того же [первовещества] и [таким
образом] тождественно. Это очевидно. Ведь если бы то, что теперь существует
в этом космосе: земля, вода, воздух, огонь и все прочее, что кажется
существующим в этом мире, если бы что-нибудь из всего этого было иным, чем
[что-нибудь] другое, то есть иным по своей особенной природе, и если бы оно
не оставалось тем же самым, [только] испытывая многоразличные перемены и
изменения, то никоим образом [вещи] не могли бы ни смешиваться между собой,
ни оказывать одна другой ни пользы, ни вреда, и не могло бы произрасти
растение из земли, ни возникнуть животное, ни [что-либо] другое [все это
было бы невозможно], если бы не таково было устройство [всего], что в
сущности [все) тождественно. Но все эти вещи возникают из одного и того же
[первовещества], причем [являются] один раз такие [вещи], другой раз другие,
и [затем] они возвращаются в то же самое [первовещество]. Прочитав эти
первые [строки], и я подумал, что он говорит о каком-то другом, отличном от
четырех элементов, общем субстрате, раз он говорит, что эти [вещи] не
смешиваются между собой и не переходят друг в друга, [как было бы], если бы
началом и был какой-нибудь один из них [элементов], имеющий частную природу,
и не лежало бы в основе их всех одно и то же, изменениями чего они все
являются. Вслед затем он дал доказательство, что в этом начале находится
много мышления".
потому, что он был неоплатоник. Аристотель, например, говорил то же самое (А
7): "Правда, необходимо учить о возникновении [всего] из одного, и правильно
говорит Диоген, что если бы все [вещи] не происходили из одного, то они не
могли бы действовать друг на друга и испытывать взаимные воздействия. Так,
например, теплое [не могло бы] охлаждаться и последнее снова нагреваться.
Дело в том, что не теплота и холодность изменяются, переходя друг в друга,
но, очевидно, лежащий в основе их субстрат". Нельзя не считаться и с другим
замечанием Симплиция (В 7): "Удивительно же то, что, говоря, что прочие
[вещи] возникают соответственно изменению его [первовещества], он, однако,
называет его вечным. А именно он говорит: "И оно само [первовещество] есть
вечное и бессмертное тело, из других же вещей одни возникают, другие
гибнут".
Этих выводов не было до тех пор, пока натурфилософия твердо стояла на почве
чувственных ощущений. Ведь, с точки зрения ощущения, совершенно нет ничего
странного в том, что, например, вода превращается в воздух, так как здесь
происходит для непосредственного ощущения не что иное, как просто самое
обыкновенное испарение. Для внешних чувств нет ничего странного также и в
том, что вода затвердевает в землю. Ведь не удивляемся же мы, если вода
превращается в лед, т.е. замерзает. А далеко ли ото льда до земли? Ведь то и
другое есть попросту твердое тело и своей твердостью одинаково отличается и
от воды, и ото льда. Но наступает время, когда возникает страшный,
неустранимый и непреодолимый вопрос: "почему?" Почему одно превращается в
другое? Для мысли и для понятия с самого начала ясно, что если А и В
решительно и ровно ни в каком отношении не имеют ничего общего, то и
превратиться одно в другое они никак не могут. Превращаться одно в другое
они могут только в том единственном случае, когда у них есть нечто общее и
когда можно сказать, что же именно превращается здесь в другое. А для этого
"что" необходимо, чтобы А было именно А, но никак не В, ибо тогда и
превращаться будет нечему и не во что, и необходимо, чтобы В было именно В,
но ни в коем случае и ни в каком отношении не А. А так как для превращения А
в В должно существовать не только их различие, но также и их тождество, т.е.
так как должен существовать какой-то единый для них субстрат, то ясно, что
здесь мы волей-неволей наталкиваемся на диалектику тождества и различия,
возникающую в тот самый момент, как только мы отошли от непосредственного и
наивного чувственного ощущения.
натолкнулся на эту диалектику тождества и различия, но не мог разрешить ее
средствами классической, непосредственно чувственной натурфилософии. В этом
его большая слабость, но в этом же и его великое преимущество перед всеми
прочими натурфилософами, хотя и у них, если пользоваться филологическим
микроскопом, тоже можно найти немало намеков на упомянутую диалектику
тождества и различия. Там мы об этом не говорили, но не сказать этого о
Диогене Аполлонийском было бы уже серьезной исторической ошибкой. Диоген
Аполлонийский - несомненно, переход от наивной и чувственной натурфилософии
к мыслительной диалектике возраставшего в его время идеализма и философии
чистого мышления, для которого диалектика тождества и различия была первым и
насущным делом. 2. Эстетический принцип
Аполлoнийского со всеми его преимуществами и недостатками, то нетрудно будет
также ответить на вопрос о том, в чем Диоген находит прекрасное. Прекрасное
у него - это, прежде всего, воздух и воздушное мышление. Точнее, воздух и
воздушное мышление являются у него принципом прекрасного. "Ибо без мышления,
- говорит он, - не могло бы быть такого разделения [первовещества], чтобы во
всем заключалась [определенная] мера; в зиме и лете, в ночи и дне, в дождях,
ветрах и ясной погоде. И [все] прочее, как найдет всякий, кто захочет
подумать, устроено самым прекрасным образом, насколько только возможно" (В
3). Следовательно, воздух мыслит, благодаря этому мышлению появляются вещи,
вещи эти согласованы между собою и соразмерны, им присуща своя собственная
мера, и потому все вещи со всем их строем прекрасны. Особенно подробно
Диоген говорит об анатомии и физиологии, как о результате взаимодействия
воздуха вне человека и внутри него (А 19.21.22.30.31). Все стройное и
мерное, все закономерно и красиво функционирующее, все согласованное и
организованное, все это - результат космического воздушного мышления.
Красота - это воздух.
удивительного с точки зрения непосредственно-чувственной греческой
натурфилософии. Ведь все стихии вообще, из которых греки выводили
существующее, были у них не просто стихиями, а стихиями абсолютизированными,
или, попросту говоря, абсолютом. А раз так, то они были у них не только
веществом, но также и идеалом; они были идеалом для самих себя и были
основаны на самих же себе. А это значит, что их сущность никак не отделялась
от них самих, была с ними тождественна, так что они были сразу и чем-то
внешним, и чем-то внутренним, т.е. тождеством внутреннего и внешнего. А
такое внешнее, которое внешним же образом, т.е. для чисто чувственного
зрения, являет и все свое внутреннее, - это и есть красота. Поэтому ни
Диоген Аполлонийский, ни какой-нибудь другой натурфилософ нисколько не
удивляют нас тем, что объявляют свои стихии, или элементы, именно
прекрасным, принципом прекрасного, началом меры и гармонии, причины всякой
согласованности, соразмерности и строя.
характер. Воздух (как и вода или огонь) действительно прекрасен. Да и весь
мир прекрасен. Но встает вопрос, почему же это вдруг воздух прекрасен,
почему в таком простом веществе, как воздух, заключена вся гармония, вся
соразмерность и вся красота существующего. На этот вопрос греческие
натурфилософы, несомненно, наталкивались, и особенно натолкнулся на него
Диоген Аполлонийский. Натолкнулся, но ответа не дал. Очевидно, назревала
совсем другая эпоха, которая должна была дать ответ на этот вопрос. 3.
Переход к атомистам
греческой классики: структурный и континуальный. Греки периода классики
любили четкие и чеканные формы и поэтому всякая структура играла у них
главную роль. Но структура, как мы видели, не могла удовлетворить греческое
эстетическое сознание целиком. Хотя в структуре и были элементы становления,
но структура, конечная или бесконечная, занимала все сознание и не давала
возможности разработать становление как самостоятельную эстетическую
категорию. А ведь космос у греков всегда рассматривался в своем вечном
становлении и движении. Следовательно, для построения эстетики пришлось
использовать и эту центральную позицию греческого сознания, а именно -
становление, или, если иметь в виду становление как всеобщую субстанцию, -
континуум.
с точки зрения категории континуума. Тут было использовано множество разных
оттенков мысли, которых мы не имели возможности целиком развить выше. Но
ясно одно: континуум также был очередной односторонностью мысли, которая не
могла обеспечить эстетической полноты греческого мировоззрения.
Односторонность, как это всегда бывает в подобных случаях в истории
философско-эстетической мысли, ставила здесь себя на место всего,
игнорировала все прочее и тем самым сама же требовала перехода в другую
противоположность и в другую крайность.
Конюшевский Владислав
Русанов Владислав
Лукьяненко Сергей
Андреев Николай
Шилова Юлия
Посняков Андрей