дверь, конец полевой дороги, рот, открытый для крика, башмаки в шкафу, люди
на Марсовом поле, погашенная марка, аромат духов "Ма грифф" и тому подобное.
Морелли полагал, что представленный на фотографиях жизненный опыт, который
он старался показать во всей возможной остроте, должен был заставить
читателя вникнуть, стать почти что участником судьбы его персонажей. То, что
он постепенно узнавал о них с помощью воображения, тотчас же
конкретизировалось в действии, но при этом он не использовал приемов
мастерства с тем, чтобы включить это в ранее написанное или как-то выписать.
Мостики между различными кусками этих довольно туманно представленных и
слабо охарактеризованных жизней должен был достроить или домыслить сам
читатель, начиная с прически, если Морелли ничего о ней не сказал, и кончая
причинами поступков или непоступков, если они оказывались необычными и даже
чудными. Книга должна была походить на картинки гештальтпсихологов, где
некоторые линии побуждали бы человека, на них смотрящего, провести в
воображении те, которых недостает для завершения фигуры. Однако случалось,
что недостающие линии бывали как раз наиболее важными и теми единственными,
которые следовало принимать во внимание. Кокетству и тщеславию Морелли в
этой области не было предела.
ожидал, что, накопившись в достаточном количестве, отрывки вдруг сами
выкристаллизуются в целостную реальность. И не надо будет придумывать
соединительных мостиков или сшивать отдельные куски ковра, чтобы вдруг
возник город, возник ковер, возникли мужчины и женщины в абсолютной
перспективе становления, и Морелли, автор, оказался бы первым изумленным
созерцателем этого мира, который на его глазах сплавлялся воедино.
сплав, по сути, означал ассимиляцию пространства и времени, упорядочение на
потребу читателя-самки. Морелли никогда бы на это не пошел, он стремился к
такой кристаллизации, которая, не нарушая беспорядочного движения тел в
маленькой планетарной системе, дала бы полное и всеохватное понимание смысла
их существования, будь то сам беспорядок, его ничтожность или тщета.
Кристаллизация, внутри которой ничто не осталось бы незамеченным, дабы
зоркий глаз, приникнув к калейдоскопу, мог понять великий многоцветный узор,
воспринять его единство, imago mundi309, который вне калейдоскопа мог стать
гостиной в провансальском стиле или дамским собранием за чаем с галетами
"Бэгли".
110
которая поднималась ввысь и терялась в бесконечности или же опускалась
кругами вниз, уходя во чрево земли. Он увлек меня на своих волнах, закрутил
в спираль, и спираль та обернулась лабиринтом. Не было ни потолка, ни дна,
ни стен, не было обратной дороги. Одни только темы, которые повторялись и
повторялись с точностью до деталей.
111
которым Карлос Гардель дружил в Боготе.
женской гимназии, где обучались дети элиты одного замечательного города,
называть который я не хочу. Когда наступили тревожные послевоенные времена,
рушившие троны, социальные классы и состояния, я не знала, какой путь мне
избрать в жизни. Семья моя потеряла состояние, оказавшись жертвой изменения
границ (sic), как тысячи и тысячи других. Моя красота, моя молодость и
воспитание не позволяли мне превратиться в скромную пишбарышню. И тут в моей
жизни возник очаровательный принц, аристократ из высших космополитических
кругов, европейских resorts311. Я вышла за него замуж, питая все
свойственные юности иллюзии, вопреки возражениям моей семьи, основывавшимся
на том, что я слишком молода, а он -- иностранец.
иллюзий. Я не знала, что делать, и не решалась рассказать близким трагедию
моего замужества. Муж, который не в состоянии был подарить мне радость
материнства. И вот я, шестнадцатилетняя, точно паломница, путешествую просто
так, лишь бы развеять горе. Египет, Ява, Япония, Небесная империя, весь
Дальний Восток -- сплошной карнавал шампанского и притворного веселья, ибо
сердце мое разбито.
женщина, принадлежащая к высшему свету и космополитическому обществу казино,
дансингов, ипподромов, мне оказываются почести.
расстаться с мужем. Природа была в полном цвету: море, небо, поля
раскрывались в гимне любви и славили молодость.
парижская весна. Итак, я оставила очаг, богатство и роскошь, и ушла одна,
навстречу миру...
заняться. Париж 1928 года. Париж оргий, шампанское течет рекой. Франки не
имеют никакой цены. Париж, рай для иностранцев. Битком набитый
американцами-янки, южноамериканцами, маленькими королями золота. Париж 1928
года, где каждый день рождается новое кабаре, новая сенсация, которая
опустошает карманы иностранцев.
я привлекала к себе внимание, потому что всегда появлялась одна, поила
шампанским танцоров и раздавала сказочные чаевые слугам. Я не знала цены
деньгам.
космополитической среде, заметил мою тайную печаль и предложил средство от
нее... кокаин, морфий, наркотики. И я принялась искать экзотические места,
танцоров необычного вида, латиноамериканцев со смуглой кожей и пышной
шевелюрой.
только что прибывший в Париж певец кабаре. Он дебютировал во "Флориде", он
пел необычные песни на необычном языке.
и пел аргентинские танго, ранчеро и самбы. Худощавый молодой человек,
смуглый, белозубый, и все красивые женщины Парижа благоволили к нему. То был
Карлос Гардель. Его танго со слезой, в которые он вкладывал всю душу,
необъяснимым образом покорили публику. Такие его песни, как "Каминито",
"Ла-Чакарера", "Та горностаевая накидка", "Жалоба индеанки", "В мечтах",
были не современным танго, а песнями старой Аргентины, в которых звучала
чистая душа гаучо с бескрайних равнин. Гардель вошел в моду. Не было ни
одного элегантного обеда, не было ни одного шикарного приема, на который бы
не пригласили Гарделя. Его смуглое лицо, его белые зубы, его
непосредственная, ослепительная улыбка сверкали повсюду. В кабаре, в
театрах, в мюзик-холлах, на ипподромах. Он был постоянным гостем в "Отеиле"
и в "Лоншане".
куда ходили почти исключительно южноамериканцы. Там я с ним и познакомилась.
Гарделя интересовали все женщины, но меня интересовал только кокаин... и
шампанское. Разумеется, моему женскому тщеславию льстило, что меня видели с
самым модным в Париже человеком, идолом женщин, однако мое сердце оставалось
холодным.
откровенных разговорах под бледной парижской луной в цветущих парках. Так
прошло много дней, наполненных чувством романтического интереса. Этот
человек проник мне в душу. Слова его были из шелка, речи его постоянно
дробили скалу моего равнодушия. Я потеряла голову. Моя роскошная, но
грустная квартирка теперь была залита светом. Я больше не ходила по кабаре.
В моей прелестной жемчужно-серой гостиной, в сиянии электрических ламп рядом
с белокурой головкой теперь виднелся четкий смуглый лик. Моя голубая
спальня, познавшая безмерную тоску неприкаянной души, стала истинным гнездом
любви. Это была моя первая любовь.
прошло. Экзотическая блондинка, изумлявшая Париж своими прихотями, своими
туалетами dernier cri313, своими пирами, на которых русская икра и
шампанское были непременными и обыденными вещами, исчезла бесследно.
"Гарона" узнали из газет, что белокурая танцовщица с голубыми глазами,
двадцати лет от роду, сводит с ума золотую молодежь аргентинской столицы
своими воздушными танцами, исполненными неслыханной дерзости и неги, на
какую способна лишь юность в буйном расцвете.
112
Зыков Виталий
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Пехов Алексей
Белогорский Евгений
Майер Стефани