Чтение 94–й страницы книги ~Триумфальная арка~

фисташками. Все было как обычно, пока не прибежали разносчики газет.
Последние выпуски мгновенно расхватали, и через минуту терраса имела такой
вид, словно на ней расселся рой огромной белой и бескровной моли. Моль тихо
шевелила крылышками, хищно восседая на своих жертвах.

- Вон идет Жоан, - сказал Морозов.

- Где?

- Да вон там, напротив.

Жоан наискосок переходила улицу, направляясь к зеленому открытому
"делаэ", стоявшему у тротуара на Елисейских Полях. Равика она не видела.
Сопровождавший ее мужчина был без шляпы и казался довольно молодым. Он ловко
вырулил на проезжую часть.

- Красивая машина, - сказал Равик.

- Ты еще скажи - красивые шины, - ответил Морозов и шумно вздохнул. -
Несгибаемый, железный Равик, - добавил он с досадой. - Корректный
западноевропеец. Сказал бы просто - подлая стерва. Это я еще мог бы понять.
А то - красивая машина...

Равик улыбнулся.

- Стерва или святая. В конце концов, какая разница? Важно, как мы сами к
этому относимся. Тебе, мирному посетителю борделей, повелителю шестнадцати
женщин, этого не понять. Любовь - не торгаш, стремящийся получить проценты с
капитала. А для фантазии достаточно несколько гвоздей, чтобы развесить на
них свои покрывала. И ей не важно, какие это гвозди - золотые, железные,
даже ржавые... Где ей суждено, там она и запутается. Любой куст - терновый
или розовый - превращается в чудо из "Тысячи и одной ночи", если набросить
на него покрывало, сотканное из лунного света и отделанное перламутром.

Морозов отхлебнул вина.

- Ты слишком много говоришь, - сказал он. - К тому же все это неверно.

- Знаю. Но в сплошном мраке и блуждающий огонек - маяк.

С площади Этуаль на серебряных ступнях незаметно пришла прохлада. Равик
приложил ладони к холодной, запотевшей рюмке с вином. Рука ощутила холод.
Холодно было и в сердце. Глубокое дыхание ночи овевало его и приносило столь
же глубокое безразличие к собственной судьбе. Судьба и будущее. Разве не
испытал он уже однажды нечто подобное? Да, в Антибе, вспомнил он. Когда
понял, что Жоан покинет его. Тогда он почувствовал равнодушие, перешедшее в
спокойствие. И теперь он так же хладнокровно решил не уезжать из Парижа. И
вообще больше не бежать. Все это - звенья одной цепи. Он познал и месть и
любовь. С него довольно. Это, конечно, еще далеко не все, что мужчина вправе
требовать от жизни, но и этого уже достаточно. Ведь он думал, что никогда
больше не испытает ни того, ни другого. Он убил Хааке и не уехал из Парижа.
И не уедет! Все это - звенья одной цепи. В чем-то повезло, от чего-то
приходится отказаться. И дело тут вовсе не в намеренном отречении от жизни.
Просто он спокойно принял решение, вопреки всякой логике. Кончились шатания,
появилась устойчивость. Что-то стало на свое место. Надо выждать, собраться
с мыслями, осмотреться. Появилась какая-то почти мистическая уверенность в
себе, предстоит маленькая передышка, и надо собрать все свои силы. Ничто
больше не имеет значения. Все реки замерли. В ночи образовалось озеро, оно
становится все тире и шире... Утро покажет, куда потекут воды.

- Мне пора, - сказал Морозов, взглянув на часы.

- Иди, Борис. Я еще немного посижу.

- Хочешь насладиться последними вечерами? Перед концом света, не так ли?

- Именно так. Все это больше не повторится.

- Тогда стоит ли горевать?

- Конечно, не стоит. Ведь и мы тоже не повторимся. Вчерашний день
отшумел, и никакие слезы, никакие мольбы не вернут нам его.

- Ты слишком много говоришь. - Морозов встал. - Благодари судьбу за то,
что тебе дано присутствовать при конце века. Это был плохой век.

- Зато - наш век. А ты слишком немногословен, Борис.

Морозов стоя допил свою рюмку. Очень осторожно, словно это была
динамитная шашка, он поставил ее на столик и вытер бороду. Одетый не в
ливрею, а в обычный костюм, он высился перед Равиком, рослый и могучий.

- Я отлично понимаю, почему ты не хочешь уезжать, - медленно проговорил
он. - Отлично понимаю. Эх ты, костоправ-фаталист!

Равик рано вернулся в отель. В холле он увидел маленькую одинокую
фигурку, примостившуюся на диване. При его появлении человечек вскочил,
как-то странно взмахнув руками. Равик заметил, что у него только одна нога.
Вместо другой из штанины торчала грязная, рассохшаяся деревяшка.

- Доктор... доктор...

Равик вгляделся внимательнее. В тусклом свете он различил лицо мальчика,
расплывшееся в сплошную улыбку.

- Жанно! - удивленно воскликнул он. - Ну конечно, Жанно!

- Он самый. Жду вас весь вечер. Только сегодня узнал, где вы живете.
Сколько раз я пытался раздобыть ваш адрес в клинике у сестры. Но эта старая
ведьма все отвечала, что вас нет в Париже.

- Одно время меня действительно тут не было.

- Сегодня она наконец сказала, что вы живете здесь. Вот я сразу и пришел.
- Жанно сиял.

- Что-нибудь неладно с ногой? - спросил Равик.

- Нет! - Жанно похлопал рукой по деревяшке, словно лаская верного старого
пса. - Нога в лучшем виде. Действует безотказно.

Равик посмотрел на деревяшку.

- Похоже, это как раз то, чего ты хотел. Как уладилось дело со страховой
компанией?

- Неплохо. Мне оплатили механический протез, а магазин выдал деньги,
удержав пятнадцать процентов. Все в порядке.

- А твоя молочная?

- Потому-то я и здесь. Мы открыли магазин. Маленький, но жить можно. Мать
обслуживает посетителей. Я закупаю товар и подсчитываю выручку. Нашел
хороших поставщиков. Прямо в деревне.

Жанно заковылял к обшарпанному дивану и взял туго перевязанный коричневый
пакет.

- Вот, доктор! Для вас! Это я вам принес. Ничего особенного, зато все из
собственного магазина - хлеб, масло, сыр, яйца. Если не захочется выходить -
можете совсем неплохо поужинать и дома, верно?

Жанно преданным взглядом посмотрел на Равика.

- Дай Бог всегда иметь такой хороший ужин, - сказал Равик.

Жанно утвердительно кивнул.

- Надеюсь, сыр вам понравится. Здесь бри и пон ль'эвек.

- Как раз то, что я больше всего люблю.

- Замечательно! - От радости Жанно что есть силы хлопнул рукой по обрубку
ноги. - Пон ль'эвек - это вам мать послала. Сам-то я думал, что вы больше
любите бри. Бри - настоящий сыр для

мужчины.

- И тот и другой - превосходны. Лучше не придумаешь. - Равик взял пакет.
- Спасибо, Жанно. Пациенты редко вспоминают своих врачей. Чаще всего они
приходят поторговаться о гонораре.

- Так ведь это богатые, верно? - Жанно презрительно махнул рукой. - А мы
не такие. В конце концов, вам мы обязаны всем. Если бы у меня просто
осталась негнущаяся нога, мы почти ничего бы не получили.

Равик с удивлением посмотрел на него. Неужели Жанно считает, что я отнял
ногу просто из любезности? - подумал он.

- Иного выхода не было, Жанно, пришлось ампутировать.

- Ну конечно, - Жанно хитро подмигнул. - Ясно. - Он сдвинул кепку на лоб.
- А теперь я пойду. Мать, наверно, беспокоится. Я уже давно из дому. Надо
еще повидать одного поставщика, договориться насчет нового сорта рокфора.
Прощайте, доктор. Надеюсь, вы съедите все с аппетитом.

- Прощай, Жанно. Спасибо. Желаю удачи.

- В этом можете не сомневаться.

Жанно помахал рукой и, довольный собой, заковылял к выходу.

Придя в номер, Равик разыскал старую спиртовку, которой давно не
пользовался. Он нашел пакет с кубиками сухого спирта и небольшую сковородку.
Взяв два кубика, он положил их на горелку и зажег. Затрепетало узкое, синее
пламя. Он растопил кусок масла и вылил на сковородку два яйца. Затем нарезал
свежего, поджаристого белого хлеба, поставил сковородку на газету, развернул
пакет с сыром, открыл бутылку "вуврэ" и принялся за еду. Давно ему не
приходилось готовить самому. Теперь он решил, что завтра же на всякий случай
купит про запас сухого спирта. Спиртовку нетрудно будет взять с собой в
лагерь. Она была складная. Равик ел медленно. Он попробовал также кусочек
пон ль'эвека. Жанно был прав - ужин удался на славу.

XXXII

- Исход из Египта, - сказал доктор филологии и философии Зейденбаум,
обращаясь к Равику и Морозову. - Только на этот раз дело обойдется без
Моисея.

Тощий и желтый, он стоял у входа в "Энтернасьональ". Семейства Штерн,
Вагнер и холостяк Штольц грузили свой скарб в автофургон для перевозки
мебели, нанятый ими в складчину.

Освещенная ярким августовским солнцем, на тротуаре стояла мебель.
Позолоченный диван, обитый обюссонской тканью, несколько кресел и новый
обюссонский ковер. Все это составляло собственность супругов Штерн. Грузчики
выносили из парадного могучий стол красного дерева. Сельма Штерн, женщина с
увядшим лицом и бархатными глазами, тряслась над ним, как наседка над