Чтение 94–й страницы книги ~Избранное~

кеб, единственный предмет наших дней, который смело может
занять место самого Парфенона? Он поистине современен - и
укромен, и прыток. Во всяком случае, мой кеб обладал этими
чертами века, обладал и еще одной - он быстро сломался.
Рассуждая о кебах, заметим, что они - англичане; за границей
их нет, они есть в прекрасной, поэтичной стране, где едва ли
не каждый старается выглядеть побогаче и соответственно себя
ведет. В кебе удобно, но не надежно - вот она, душа Англии.
Я всегда подмечал достоинства кеба, но не все испытал, не
изучил, как сейчас бы сказали, всех его аспектов. Я изучал
его, когда он стоял или ехал ровно. Сейчас я расскажу, как
выпал из него в первый и, надеюсь, последний раз. Поликрат
бросил перстень в море, чтобы улестить судьбу. Я бросил в
море кеб (простите такую метафору), и богини судьбы теперь
довольны. Правда, мне говорили, что они не любят, когда об
этом рассказывают.
Вчера под вечер я ехал в кебе по одной из улиц,
спускающихся к Стрэнду, с удовольствием и удивлением читая
свою статью, как вдруг лошадь упала, побарахталась на
мостовой, неуверенно поднялась и побрела дальше. Когда я
еду в кебе, с лошадью это бывает и я привык наслаждаться
своими статьями под любым углом. Словом, ничего необычного
я не заметил - пока не взглянул на лица вокруг. Люди
глядели на меня, и страх поразил их, словно белый пламень с
неба. Кто-то кинулся наперерез, выставив локоть, как будто
бы хотел отвести удар, и попытался остановить нас. Тут я и
понял, что кебмен выпустил поводья - и лошадь полетела, как
живая молния. Описывать я пытаюсь то, что чувствовал,
многое я упустил. Как-то кто-то назвал мои эссе
"фрагментами факта". Прав он, не прав, но здесь были
поистине фрагменты фактов. А уж какие фрагменты остались бы
от меня, окажись я на мостовой!
Хорошо проповедовать верующим - ведь они очень редко
знают, во что верят. Я нередко замечал, что демократия
лучше и глубже, чем кажется демократам; что общие места,
поговорки, поверья намного умнее, чем кажется. Вот вам
пример. Кто не слыхал о том, что в миг опасности человек
видит все свое прошлое! В точном, холодном, научном смысле
это чистейшая ложь. Ни несчастный случай, ни муки смертные
не заставят вспомнить все билеты, которые мы купили, чтобы
ехать в Уимблдон, или все съеденные бутерброды.
Но в те минуты, когда кеб мчался по шумному Стрэнду, я
обнаружил, что в этом поверье есть своя правда. За очень
короткое время я увидел немало; собственно говоря, я прошел
через несколько вер. Первою было чистейшее язычество,
которое честные люди назвали бы невыносимым страхом. Его
сменило состояние, очень реальное, хотя имя ему найти
нелегко. Древние звали его стоицизмом; видимо, именно это
немецкие безумцы понимают под пессимизмом (если они вообще
хоть что- то понимают). Я просто принял то, что случилось,
без радости, но и без горя - ах, все неважно! И тут, как ни
странно, возникло совсем иное чувство: все очень важно и
очень, очень плохо. Жизнь не бесцельна - она бесценна, и
потому это именно жизнь. Надеюсь, то было христианство. Во
всяком случае, явилось оно, когда мы врезались в омнибус.
Мне показалось, что кеб накрыл меня, словно великанья
шляпа, великаний колпак. Потом я стал из-под него вылезать,
и позы мои, должно быть, внесли бы немало в мой недавний
диспут о радостях бедняков. Что до меня самого, когда я
выполз, сделаю два признания, оба - в интересах науки.
Перед тем как мы врезались в омнибус, на меня снизошло
благочестие; когда же я поднялся на ноги и увидел две- три
ссадины, я стал божиться и браниться, как апостол Петр.
Кто-то подал мне газету. Помню, я немедленно ее растерзал.
Теперь мне жалко, и я прошу прощения и у человека того, и у
газеты. Понятия не имею, с чего я так разъярился;
исповедуюсь ради психологов. Тут же я развеселился и одарил
полисмена таким множеством глупых шуток, что он опозорился
перед мальчишками, которые его почитали.
И еще одна странность ума или безумия озадачила меня.
Через каждые три минуты я напоминал полисмену, что не
заплатил кебмену, и выражал надежду, что тот не понесет
убытков. Полисмен меня утешал. Только минут через сорок я
вдруг понял, что кебмен мог потерять не только деньги; что
он был в такой же опасности, как я. Понял - и остолбенел.
Видимо, кебмена я воспринимал как божество, неподвластное
несчастным случаям. Я стал расспрашивать - к счастью, все
обошлось.
Однако теперь и впредь я буду снисходительней к тем, кто
платит десятину с мяты, аниса и тмина и забывает главное в
законе. Я не забуду, как чуть было не стал всучать полкроны
мертвецу. Дивные мужи в белом перевязали мои ссадины, и я
снова вышел на Стрэнд. Молодость вернулась ко мне, я жаждал
неизведанного - и, чтобы начать новую главу, кликнул кеб.

Г.К. Честертон
Двенадцать человек

Недавно, когда я размышлял о нравственности и о мистере
X. Питте, меня схватили и сунули на скамью подсудимых.
Хватали меня довольно долго, но мне это показалось и
внезапным и необыкновенным. Ведь я пострадал за то, что
живу в Баттерси, а моя фамилия начинается на Ч.
Оглядевшись, я увидел, что суд кишит жителями Баттерси,
начинающимися на Ч. Кажется, набирая присяжных, всегда
руководствуются этим слепым фанатическим принципом. По
знаку свыше Баттерси очищают от всех Ч и предоставляют ему
управляться при помощи других букв. Здесь не хватает
Чемберпача, там - Чиззлопопа; три Честерфилда покинули
родное гнездо; дети плачут по Чеджербою; женщина жить не
может без своего Чоффинтона, и нет ей утешения. Мы же,
смелые Ч из Баттерси, которым сам черт не брат, размещаемся
на скамье и приносим клятву старичку, похожему на впавшего в
детство военного фельдшера. В конце концов, нам удается
понять, что мы будем верой и правдой решать спор между Его
Величеством королем и подсудимым - хотя ни того, ни другого
мы еще не видели.
В ту самую минуту, когда я подумал, не решают ли этот
спор преступник с королем в ближайшей пивной, над барьером
появилась глава подсудимого. Обвиняли его в краже
велосипедов. Он был как две капли воды похож на моего
друга. Мы вникли в кражу велосипедов. Мы выяснили, какую
роль сыграл в ней Его Величество, какую - подсудимый. И
после краткого, но веского спора мы пришли к выводу, что
король в это дело не замешан. Потом мы занялись женщиной,
которая не заботилась о детях, и поняли по ее виду, что
никто не заботится о ней.
И вот, пока перед моими глазами проходили эти лица, а в
мозгу мелькали эти мысли, сердце переполнила жестокая
жалость и жестокий страх; никогда и никто не сумел их
выразить, но именно они с сотворения мира таятся почти во
всех стихах и поэмах. Очень трудно объяснить их; может
быть, кое-что разъяснится, если я скажу, что трагедия -
высшее выражение бесконечной ценности человеческой жизни.
Никогда еще я не подходил так близко к страданию; и никогда
не стоял так далеко от пессимизма. Я бы не говорил об этих
тяжелых делах - говорить о них слишком тяжко; но я упоминаю
о них по особой причине. Я говорю о них потому, что из
горнила этих дел вышла не лишенная знаменательности
общественная или политическая формула. Четко, как никогда,
я понял, что такое суд присяжных и почему мы должны
сохранить его во что бы то ни стало.
В наше время все больше усиливается профессионализм. Мы
предпочитаем профессиональных солдат, потому что они лучше
сражаются, профессиональных певцов, потому что они лучше
поют, танцоров - потому что они лучше танцуют, весельчаков -
потому что они лучше веселятся. Многие считают, что это
относится и к суду и к политике, фабианцы, например,
уверены, что большую часть общественных дел нужно переложить
на специалистов. А многие законники хотят, чтобы взятый со
стороны присяжный уступил все свои полномочия профессионалу-
судье.
Конечно, если бы мир был разумен, я не видел бы в этом
ничего дурного. Однако тот, кто знает жизнь, узнает рано
или поздно, что четыре или пять важнейших и полезнейших
истин весьма парадоксальны. Другими словами, они
практически неоспоримы, но звучат странно. Такова,
например, безупречная истина, гласящая, что больше всех