всего одну борозду, потому как ждали его более важные дела, забавы и заботы.
У одного из них, из древних императоров, как доносит легенда, было три
тысячи жен -- это ж какую силу, и дух, и терпение иметь надо. Тут с одной
управиться и то не всегда приноровишься, а там целый табун.
рядом с опочившим владыкой. Я сам видел в обширной гробнице огромную плиту,
под которой уже тысячи лет покоятся бедные женщины, и спустя тысячелетия
можно с точностью предположить, как истово, как усердно и искренне молились
жены о здравии и долголетии владыки-мужа. Но от изобильной жратвы,
ритуальных дел, повседневных нудных молений, от излишества альковных утех и
малой физической работы китайские императоры умирали рано. Даже те из них,
что охотились в горах, много воевали, почти не ходили ногами и на войне --
их носили на мягких удобных носилках. Пахотой же раз в году -- даже если и
весь клин запашешь -- разве укрепишься? Но... все же пахал владыка, учил
народ прилежно трудиться, показывал ему пример.
клинышек земли, с которого теперь запускают высоко в небо раскрашенных
игрушечных рекламных змеев, вдруг вспомнилось: ведь вот через тысячи лет
была перенята мудрость китайских императоров на нашей российской земле и
комиссарствующий работяга с завода имени Кирова показывал донским казакам,
как надо пахать землю. И десятки тысяч комиссаров, никогда в жизни к плугу
не встававших, коня не запрягавших, во множестве и пашни не видевших, по
всей отчине российской учили крестьян русских уму-разуму, звали, тащили,
гнали его ко всеобщему благоденствию. И вели, и вели свою непреклонную,
прямую борозду и довели-таки ее до наших дней и, как опять же говорится в
народе, вовсе разучившемся работать, -- допахались до тюки, нет ни хлеба, ни
муки...
выдающемся Пермском театре оперы и балета шел дивный спектакль "Щелкунчик".
А дивный он был оттого, что, быть может, с самого сотворения этого
совершенно фантастического балета все партии как были написаны Петром
Ильичом Чайковским, так и исполнялись по характеру "и возрасту" ролей --
кукол исполняли дети из хореографичес- кого училища, давшего миру не одного
выдающегося танцора, принцев и принцесс -- подростки, солдатиков --
мальчики, ну и взрослые партии вели испытанные бойцы труппы, незаметно,
изумленно и, как мне показалось, даже с любопытным восторгом
солидарствовавшие и помогавшие детям.
другой, дети, охваченные порывом вдохновения, всерьез изображающие сказку,
играющие себя, и над всем этим, и во всем этом чарующая музыка балета. Где,
чему отдать предпочтение? Беспрестанной ли смене мелодий, когда звук и
звучание как бы в нескончаемом порыве сменяют и сменяются, да все в лад, все
к поре, к месту, все, все слияно с волшебной и чуть смешной, чуть потешной,
но буквально везде с упоением, "взаправду", взахлеб воспринимающейся
сказкой.
невменяемым делающие, почти с ума сводящие -- так бывает только в театре, и
в тайге весною.
две семилетние девчушки, танцующие кукол в нарядных платьицах, в белых
туфельках, в бантах и кружевах, порхали, порхали по сцене, и вдруг одна из
девочек упала, легко, небольно, как дети падают, она тут же вспорхнула,
напарница ей играючи помогла это сделать, и как ни в чем не бывало, с еще
большим азартом, веселостью и непринужденно- стью выполняли девочки
нелегкую, нам только порханьем кажущуюся работу. Зал, было охнувший, даже
чуть слышно простонавший, наградил такими восторженными, такими неистовыми
овациями девочек-тружениц, что в спектакле наступила пауза. Даже дирижер
Афанасьев, так всегда любивший нагонять на себя солидность и строгость,
палочкой по партитуре постучал, оркестранты -- по своим инструментам,
публика -- в ладони.
стать!
усталость накопилась. Едва волочусь по родному Красноярску, стал улицу
переходить, ноги помягчали, архангелом я сделался и по вате пошел, аль по
облакам, голова закружилась, фонари с места сдвинулись.
и не соглашаюсь с ними. Ляпнулся среди улицы, а натура-дура толкует: "Не
может этого быть! Не ты это, неправда..."
ушедший, с дороги выталкивает -- задавят ведь полусонные, полупьяные
водители и не извинятся. И хотя внутри весь ливер оторвался и куда-то
провалился, ползти не на чем и не с чем, все же тротуара я достиг, голову на
поребрик положил -- задави теперь попробуй!
девкой, красивые, ладненькие, все в мехах и в золоте. Девка показывает на
меня пальцем, закатывается, парень зубы скалит. Я понимаю, так в наших
кинокомедиях людей смешат, упал толстый, неуклюжий дед. Оно и в самом деле
смешно. Без шапки, в серенькой грязи-пульпе извоженный и вовсе смешной.
всего в молодежное кафе "Рифей" повеселиться, нарядами шикануть -- кафе
рядом.
колотит и меня под мышки на тротуар волочит. В болоньевой куртке человек, в
штанишках трепаных, по лицу не раз бритвой писаный -- за молодежным кафе
пункт оргнабора, оттуда мой спаситель, догадался я по виду и по изящности
его выражений.
в подцензурной нашей литературе оставляли нам милостиво еще недавно, то есть
"главное", херя остальное.
помочь некому будет, когда вы состаритесь. Так я, дед, говорю? Так?!
молодецкую грудь расправив, пошел на моего спасителя, но я спутницу его
упредил:
из качинских, они приколют человека, высморкаются и дальше следуют.
я почти отдышался.
я у своего дяди за Качей, на улице Лассаля.
головой, укатали, мол, все же Сивку крутые горки.
берут, с-сэки.
катать, в кочегарке управлюсь, дрова пилить и колоть тоже умею.
отделе кадров райжилуправления. Шли мы, шли, мой спутник все на меня сбоку
поглядывал и под локоть на всякий случай поддерживал.