швырнул стакан на пол, обхватил бочонок руками и, наклонив его, вылил себе
прямо в рот все, что там еще оставалось. Потом, собрав разбросанные повсюду
остатки хлеба и мяса, с жадностью накинулся на еду, по временам переставая
жевать и прислушиваясь, когда ему чудился какой-нибудь звук снаружи. С дикой
поспешностью утолив голод и приложившись ко второму бочонку, он надвинул
шляпу на глаза, собираясь, видимо, уходить, и обратился к Джону:
бросили вниз из окна ключ от мансарды, где заперлись, и тогда их не тронут.
Поэтому он ответил:
незнакомец. - Да и вам советую то же. Ну-ка, покажите теперь, в какую
сторону те ушли.
двери, как вдруг ветер донес до них громкий, частый звон набатного колокола,
и в небе вспыхнуло яркое зарево, разом осветившее не только дом, но и все
окрестности.
издалека торжествующий рев и крики, грубо ворвавшиеся в мирную тишину ночи,
заставили незнакомца отпрянуть от двери так стремительно, будто в него
ударила молния. Испугал его звон колокола. Если бы самое жуткое видение,
какое только способна создать фантазия человека в бредовых снах, встало
сейчас перед ним, оно не привело бы его в такой ужас, как первый звук этого
громкого железного голоса. Глаза у незнакомца полезли из орбит, он весь
судорожно трясся, лицо его было страшно. Высоко подняв одну руку, а другой
отмахиваясь от чего-то, видимого ему одному, он сделал движение, словно
вонзал нож кому-то в грудь. Потом схватился за голову, заткнул уши и
заметался по комнате, как безумный. Наконец он с диким воплем выскочил за
дверь и бросился бежать. А колокол все звонил, словно гнался за ним, звонил
все громче и громче, все настойчивее, ожесточеннее. Зарево пылало все ярче,
гул голосов усиливался. Воздух дрожал от грохота, как будто рушились тяжелые
строения, огненные столбы искр взлетали к небу, но всего оглушительнее, в
миллион раз ужаснее и грознее, летя к небу быстрее искр и после долгих лет
молчания вещая страшную тайну, погребенную вместе с мертвецом, раздавался
звон колокола. Того самого колокола!
преследование? Да если бы целый легион их гнался за незнакомцем по пятам,
ему было бы не так страшно! Та погоня имела бы начало и конец, а от этой
никуда нельзя было спастись! Преследовавший его голос наполнял все
пространство вокруг: он исходил из земли, из воздуха, качал высокую траву и
гудел меж дрожавших деревьев. Эхо подхватывало его, филины гукали, когда он
на крыльях ветра несся мимо, а соловей смолк и забился в гущу ветвей. Этот
голос, казалось, раздувал и подхлестывал бушующее пламя, доводя его до
неистовой ярости. Огонь был повсюду, все окрасилось в красный цвет, природа
словно окунулась в кровь. А страшный, неумолимый голое все гнался за ним.
Колокол, тот самый колокол!
проникал ему прямо в сердце. Ничто, созданное рукой человеческой, не могло
звучать так, как этот колокол, словно предупреждавший, что он никогда не
перестанет вопиять к небесам. Кто бы, слыша этот голос, не понял, о чем он
твердит? Каждый звук его вещал об убийстве, жестоком, зверском убийстве
доверчивого человека тем, кому этот человек безгранично доверял. Этот звон
вызывал мертвецов из могил. Чье это лицо, на котором дружеская улыбка вдруг
сменяется выражением сомнения, потом ужаса, потом застывшей муки? Последний
молящий взгляд обращен к небу, - и вот убитый медленно валится на пол. О,
эти закатившиеся глаза, как у мертвых оленей, которых он в детстве так часто
разглядывал, дрожа от страха и цепляясь за материнский фартук. Зачем в такую
минуту всплыло это жуткое воспоминание!
спрятаться в ней, закрывает руками глаза и уши. Но тщетно, тщетно! Сто
медных стен и крыш не могли бы заглушить звон этого колокола - ведь то
гневный божий глас, а от него не скроешься, не найдешь убежища во всей
вселенной!
деваться, или лежал, скорчившись на земле, бунтовщики действовали вовсю.
Уходя из "Майского Древа", они слились в один отряд и быстрым шагом
двинулись в Уоррен. Весть об их приближении опередила их, и они нашли
садовые ворота крепко запертыми. Окна были закрыты ставнями, весь дом
погружен в темноту, - нигде ни одного огонька. Сколько они ни звонили и ни
стучали в железные ворота, никто не отозвался, - и, наконец, бунтовщики
отошли на несколько шагов, чтобы произвести рекогносцировку и решить, как
действовать дальше.
толпа жаждала деятельности. И как только была отдана команда окружить дом,
одни полезли на ворота, другие спустились в узкий ров и оттуда карабкались
на окружавшую сад стену, третьи ломали крепкую железную решетку и, пробивая
себе путь, запасались при этом новым смертоносным оружием - ее железными
прутьями. Когда дом был окружен, послали несколько человек взломать дверь
сарая с садовыми инструментами, а тем временем остальные яростно барабанили
во все двери, требуя, чтобы те, кто укрывается внутри, сошли вниз и отперли,
если им жизнь дорога. Но на эти многократные призывы никто не откликнулся.
Между тем посланные в сарай вернулись с мотыгами, кирками, лопатами. Вместе
с теми, кто уже ранее запасся такими орудиями или вооружился топорами,
кольями и ломами, они протолкались вперед, готовясь атаковать двери и окна.
когда приготовления к штурму были закончены, всем стали раздавать пучки
горящей пакли на палках, которые так быстро передавались из рук в руки, что
через одну минуту не менее двух третей толпы уже потрясали в воздухе
пылающими головнями и с оглушительным ревом кинулись ломать двери и окна.
его ближайшие соратники незаметно собрались у входа в ту башню, куда он с
Джоном Уиллетом приходил к мистеру Хардейлу, и объединенными усилиями
принялись ломать дверь. Дверь была крепкая, дубовая, защищенная двумя
надежными засовами и железным болтом, но она скоро не выдержала напора, с
треском рухнула на узкую лестницу, облегчив доступ нападающим - они по ней,
как по мосткам, бросились в верхние комнаты. Почти одновременно было взято с
десяток других пунктов, и толпа хлынула в дом, как река, прорвавшая плотину.
ворвались, они начали стрелять, однако несколько выстрелов не могли
остановить налетевший сонм дьяволов, и слугам оставалось только спасаться
самим: они замешались в толпу и стали выкрикивать то же, что и нападающие,
надеясь, что в такой сутолоке их примут за своих. Хитрость удалась, и все
слуги уцелели, кроме одного старика, который с той ночи как в воду канул.
Говорили, что ему кто-то раскроил череп железным болтом (один из его
товарищей видел, как он упал), и труп сгорел во время пожара.
делая свое дьявольское дело. Одни разводили костры под окнами, другие ломали
мебель и швыряли обломки вниз, в огонь; где пробоины в стенах я окна были
достаточно широки, из них кидали в костры столы, комоды, кровати, зеркала,
картины. Каждая новая порция такого "топлива" встречалась торжествующими
криками, ревом, диким воем, и это делало еще ужаснее и отвратительнее
картину разгрома и пожара.
ярость, рубя на куски двери, оконные рамы, полы, подсекая стропила и балки,
и погребали под грудами обломков тех, кто задержался в комнатах верхнего
этажа. Другие шарили по ящикам, шкафам, сундукам, взламывали письменные
столы, шкатулки, ища драгоценностей, денег, серебряной посуды, третьи,
одержимые страстью к разрушению более, чем алчностью, без разбору
выбрасывали все добро во двор и кричали стоявшим внизу, чтобы они жгли его.
Побывав в погребах, где они разбили все бочки, пьяные носились повсюду, как
бешеные, и поджигали все, что попадалось под руку, иногда даже одежду на
своих же товарищах. Вскоре дом запылал в стольких местах, что некоторые из
поджигателей сами не успели спастись: на глазах у всех они с почерневшими от
дыма лицами лежали без чувств на подоконниках, куда вскарабкались на
ослабевших руках, и снизу видно было, как поглощала их огненная бездна. Чем
сильнее трещало и бушевало пламя, тем больше свирепели и буйствовали люди,
точно бесновавшаяся огненная стихия превращала их в дьяволов, рождая и
человеческих душах такие свойства, которым радуются в аду.
длинные раздвоенные языки пламени, которые лизали снаружи кирпичи и камни и,
поднимаясь вверх, сливались с бушевавшим над домом морем огня; освещенные им
лица злодеев, которые любовались делом рук своих и подбрасывали в этот
костер все, что могли; сердитый рев высоких столбов пламени, такого яркого,
словно оно в своей прожорливости поглощало даже дым; летящие, как живые,
хлопья, которые ветер быстро подхватывал и нес дальше, словно огненную
метель; громадные бревна, бесшумно падавшие, как перышки, на груды золы и
рассыпавшиеся на искры и огненную пыль; зловещее багровое небо и царивший
внизу мрак, казавшийся еще чернее по контрасту согнем; открытые наглым и
бесстыдно-любопытным взорам уголки, освященные традициями дома; разрушенные
грубыми руками вещи, быть может, дорогие по воспоминаниям... И не было здесь
глаз, которые на это смотрели бы с сожалением, и творилось это не под шепот
сочувствия, а под дикие крики торжества - по сравнению с этими людьми даже
крысы, столько лет не покидавшие старый дом, имели право на сострадание и
уважение тех, кто жил под его крышей! Это зрелище должно было на всю жизнь
врезаться в память тому, кто был здесь только зрителем, а не действующим
лицом.
раскачивали отнюдь не слабые или нерешительные руки, - но нигде не видно
было ни души. Некоторые бунтовщики рассказывали потом, что, когда звон утих,
Шилова Юлия
Березин Федор
Курылев Олег
Сапковский Анджей
Ильин Андрей
Соломатина Татьяна