Чтение 95–й страницы книги ~Факультет ненужных вещей~

- Тот типус! Очень себе на уме. Скользкий, увертливый. Хотел быть душою
общества. Таскался там с одной дамочкой и всех зазывал в свою компанию. Ну
и меня подхватил. Прямо с пляжа. Скука была страшенная, и я пошел. Ездили
мы на какую-то экскурсию, пили, пели, она что-то там читала. Кстати, и она
тоже сюда прилетела! Вам, наверно, придется ее вызывать, хотя я глубоко
уверен, что это бесполезно: хитрейшая баба! Да, а почему я не нашел в деле
вашего протокола? Ведь вы уже встречались.

- Именно, мы только встречались, - улыбнулась она.

- Ну и ваше впечатление?

- Да, пожалуй, похоже на ваше. Хитрый и скрытный. Все время стремится
прощупать. Не прочь, пожалуй, спровоцировать на крик и ругань. Но я его
предупредила, что ругаться с ним не буду.

- Правильно! - воскликнул он. - Умница!

- Да и уговаривать тоже.

- Правильно.

- Но если он будет саботировать следствие или затеет со мной игру в
жмурки, я его просто отправлю в карцер.

- Вот это уж, пожалуй, неправильно. То есть правильно, но рано.
Подследственный ничего не должен знать о ваших планах. Это одно из
непременных условий. Ну, в данном-то случае это, положим, не важно, но
вообще-то все повороты в ходе следствия должны следовать абсолютно
неожиданно. В особенности с такими, как Зыбин, - это тип, тип! Я видел,
как он с этой дамочкой обрабатывал одного, - правда, тот оказался хитрее,
но тут им все было пущено в ход: лодка, водка, луна, гитара! Ну а как он
держится, скажите?

- Очень раскованно! Как в гостях! Я смотрела протоколы Хрипушина.
Страшно много накладок. Очевидно, их все придется уничтожить: ничего
существенного там нет. А следователь, кажется, опытный, так что странно.

Штерн посмотрел на нее и усмехнулся.

- А Гуляев вам ничего не объяснял? - Она покачала головой. - А Яков
Абрамович?.. Ну ясно! Кому охота сознаваться в своих глупостях? А тут даже
и не глупость, а политическая незрелость. Они же, олухи царя небесного, да
простит мне Бог, что так про своего любимого брата говорю, они, олухи,
хотели тут, в Алма-Ате, большой групповой процесс организовать:
вредительство в области литературы, науки и искусства в Казахстане. Этот
несчастный Зыбин - авантюрист и пройда - должен был быть главным
обвиняемым. С его бы показаний все бы и началось. У них еще с десяток
подсудимых намечалось. В общем, все как в Москве, - с полосами в газетах,
речью прокурора, кинохроникой и все такое. Тут на них из Москвы хорошенько
и цыкнули. Это что вам за всесоюзный культурный центр - Алма-Ата! Почему
все вредители туда переползли, а Москва чем же им не понравилась? А
во-вторых, если уже хотите организовать процесс, то прежде всего начинайте
трясти алашординцев, националистов и прочую нечисть, их тут хватает, а при
чем тут русские? Это же политически неграмотно. Русские в России вредят, а
казахи в Казахстане! Зачем же все путать и затушевывать
националистическую-то опасность? Для Зыбина же облсуда, в крайнем случае
ОСО, хватит. Вам никто ничего не говорил об этом?

- Нет.

- Ну конечно! И хорошо, что арестованный сразу не поддался, очевидно,
почувствовал что-то не то, а то стал бы валить одного за другим, и
наломали бы они дров. Такие дела делаются только по прямому указанию
Москвы, а они, видишь, хотели сюрприз ей преподнести. А потом и совсем
скандал разыгрался. Каким-то образом все это дошло до директора музея:
вот, мол, что хотят устроить. В общем, кто-то его предупредил. Тот, не
будь дурак, - в Москву. Добился приема и все там изложил. Человек он
умный, грамотный, весь в орденах, все подал, как нужно. В результате и
нагоняй. А что теперь делать с Зыбиным? Вот следствие и забегало. Пускать
просто по десятому пункту обидно, пускать по измене Родине - невозможно.
Вот придумали сейчас какое-то пропавшее золото двухтысячелетней давности!
Сказка! Опера! Что вы качаете головой?

- Золото не выдумано, - сказала она. - Оно действительно было. Вот
послушайте...

И она стала ему рассказывать. Он выслушал до конца, не перебивая, и
сказал серьезно:

- Да, если все обстоит действительно так, как вы изложили, то да, этим
стоит заняться. Таинственная пропажа, посещенье ларечницы, таинственный
отъезд, водка на четырех человек... и никто из них не известен. Ах, ну что
же они, идиоты, не дали этому Зыбину доделать все до конца? Ведь все бы
сейчас было в наших руках! Ну идиоты! У вас уже есть план допроса? Ну-ка,
покажите. Он прочел план до конца и потом сказал:

- Молодец! Умница! Действуйте. Я только чуть-чуть изменил бы редакцию
вопросов. Ну-ка пойдем к вам, посоветуемся.

Она вызывала на допрос деда Середу - столяра центрального музея. Старик
оказался широк в кости, высок и крепок. На нем был брезентовый дождевик -
такие несгибаемые и несгораемые носят возчики - и крепкие кирзовые сапоги
в цементных брызгах. Снять дождевик он отказался, сказал, что только из
столярки, а там краски, клей, опилки, стружка, как бы не запачкать дорогую
мебель. Она не настаивала. Так он и сидел перед ней - большой,
серо-желтый, каменный, расставив круглые колени, и вертел в руках огромный
бурый платок.

Лицом он был хотя и темен, но чист, брил щеки и носил усы. А нос был
как у всех пьющих стариков - сизый и с прожилками.

Она поначалу пыталась его разговорить, но отвечал он односложно,
натужно, иногда угодливо смеялся, и она, поняв, что толку не будет,
перешла на анкету. Тут уж пошло как по маслу. Старик на все вопросы
отвечал точно и подробно.

Кончив писать, она отложила немецкую самописку с золотым пером и
спросила Середу, как к нему обращался Зыбин. Старик не понял. Она
объяснила: ну по имени, по имени-отчеству, по фамилии - как?

- Дед! - твердо отрезал старик. - Он меня дедом звал.

Она покачала головой.

- Что же это он вас в старики-то сразу записал? Ведь вы же еще совсем
не старый.

Он слегка развел большими пальцами рук.

- Звал.

- А вы его как?

Старик опять не понял. Она объяснила: ну как он к нему обращался - по
имени, отчеству, фамилии, - как?

- А я его, конечно, больше по имени, ну иногда по отчеству, а если при
чужих людях, то, конечно, только товарищ, товарищ Зыбин.

- Значит, вы были в довольно-таки близких отношениях, так? Ну и какое
он производил на вас впечатление? - Старик поднес платок к лицу и стал
тереть подбородок. - Ну, резкий он, грубый или, наоборот, вежливый,
обходительный, как говорится, народный?

Старик отнял платок от лица.

- Я ничего от него плохого не видел.

- А другие?

- Про других не знаю.

- Ну как же так? Ведь вот он вас "дед", вы его по отчеству, значит,
были в приятельских отношениях. Так как же не знали-то?

- Хм! - усмехнулся старик. - Какое же у нас может быть приятельство? Он
сотрудник, ученый человек, а я столяр, мужик, вот фамилию еле могу
накорябать - так какое же такое приятельство? Он мне во внуки годится.

- Ну и что из этого?

- Как что из этого? Очень даже многое из этого. У него и мысли-то,
когда он отдыхает, все не такие, как у меня.

- А какие же?

- Да такие! Пустячные! Познакомиться, встретиться там с какой-нибудь,
конпанией куда-нибудь смотаться, патефон еще забрать, пластинки добыть -
вот что у него на уме... Какое же тут приятельство? Удивляюсь!

- А вы, значит, во-всем этом не участвовали?

- Да в чем я мог участвовать? В чем? В каких его конпаниях? Вон где вся
моя конпания - на кладбище!

- Ну какие же страсти вы говорите! - рассмеялась она. - Вы совсем еще
молодец! Мой дед в восемьдесят на двадцатилетней женился. - Старик молчал
и рассматривал бурый ноготь на большом пальце. - Ну а выпить-то вы с ним
выпивали?

- Было, - ответил дед.

- Было! И часто?

- Счета я, конечно, не вел, но если подносил, как я мог отказаться?

- Ну да, да, конечно, не могли. Так вот, пили и говорили? Так?

Дед подумал и ответил:

- Ну не молчали.

- О чем же говорили-то?

- О разном.

- Ну а например?

- Ну вот, например: в этом году яблок будет много - они через год
хорошо родятся. Надо посылку собрать. Ты мне, дед, ящики с дырками сбей,
чтоб яблоки дышали. Или: что это у нас перед музеем роют - неужели опять
хотят фонтан строить? Или: я кумыс никак не уважаю, у меня от него живот
крутит. Ну вот! - Дед улыбнулся.

- Ну а о себе он вам что-нибудь рассказывал? Как он раньше жил, почему
сюда приехал? Долго ли тут еще будет?

- Нет, этого он не любил. Он все больше шутейно говорил! Смеялся.

- Над чем же, дедушка?

Дед посидел, подумал, а потом мрачно отрезал:

- Над властью не надсмеивался.

- А над чем же?